Владимир Казарезов - Самые знаменитые реформаторы России
Великий собор с участием восточных патриархов, созванный по просьбе царя Алексея, осудил Никона, но положения его реформы оставил неприкосновенными. Более того, собор пригрозил анафемой тем, кто будет продолжать выступать против реформы. Таким образом, состояние раскола Русской православной церкви было признано официально.
Вернемся к истокам величайшей духовной драмы в истории России. Неужели неодинаковое толкование обрядов, по сути всего лишь внешних признаков и атрибутов религии, вызвало раскол среди верующих, подвигло часть их на принятие великих мук во имя отстаивания своих убеждений? Конечно, исправление книг и уточнение обрядов — это повод для возмущения, а вот что касается раскола, то его причины глубже и значительнее. Равно как у российской смуты начала XVII в. были куда большие основания, чем просто факт пресечения династии Ивана Калиты.
При всей консервативности русского общества, охраняемой церковью, западное влияние на все стороны его жизни возрастало. Оно шло через приглашаемых на русскую службу иноземных военных, рудознатцев, лекарей. Через поездки за границу русских дипломатов, торговых людей, молодежи на учебу, паломничество верующих к святым местам. Через знакомство разных людей с зарубежной жизнью во время военных походов в Ливонию, Польшу, Швецию. Через поступавшие из-за границы книги сначала духовного, а потом и светского содержания. Ревнителей старины пугало такое влияние, тем более что оно шло из стран с чуждой русским людям верой — католической, протестантской, мусульманской. Но отгородиться от него оказывалось невозможно, да изоляция была и во вред Русскому государству. Достижения западной науки были очевидны, равно как очевидной являлась и необходимость привнесения их в жизнь русского общества. Но против этого восставала боязнь ереси, утраты исторической традиции, национальной самобытности. У Ключевского мы читаем: «…Так западная наука, или, говоря общее, культура, приходила к нам не покорной служительницей церкви и не подсудимой, хотя и терпимой ею грешницей, а как бы соперницей или в лучшем случае сотрудницей церкви в деле устроения людского счастья. Древнерусская мысль, опутанная преданием, могла только испуганно отшатнуться от такой сотрудницы, а тем паче соперницы… Когда учителями явились иностранцы, протестанты и католики, вопрос должен был еще более обостриться. Возбужденное им сомнение в нравственно-религиозной безопасности новой науки и приносившего ею западного влияния привело к тяжелому перелому в русской церковной жизни, к расколу».
Да что говорить о церкви или обществе вообще, если сам царь Алексей Михайлович, по мнению многих историков, одной ногой стоял в старине, другой в новой жизни, усердно молился в русских церквах, а не прочь был посмотреть комедию и проехаться в иноземном экипаже; носил бороду и русскую одежду, а читал книги католических и протестантских сочинителей.
Однако это лишь одна сторона проблемы, и из сказанного еще не следует, что переход к крестному знамению тремя перстами вместо двух или произношению «аллилуйя» два раза вместо трех и т.д. должны были разделить верующих на две непримиримые части.
И здесь мы снова обратимся к Ключевскому, давшему любопытное, образное и, на наш взгляд, верное объяснение значению обряда в формировании религиозного, да и вообще нравственного чувства и сознания в человеке. «Обряд или текст, — говорит историк, — это своего рода фонограф, в котором застыл нравственный момент, когда-то вызвавший в людях добрые дела и чувства… Я не знаю, каков будет человек через тысячу лет; но отнимите у современного человека этот нажитой и доставшийся ему по наследству скарб обрядов, обычаев и всяких условностей — и он все забудет, всему разучится и должен будет все начинать сызнова». Эти слова подтверждают многие примеры из отечественной истории. Возьмем стрессы в общественном сознании, связанные со сменой государственной идеологии. При этом все население страны теряет устойчивость и начинается смута. До 1917 г. национальная идея зиждется на «вере, царе и отечестве», после него — вера и царь не более чем ругательские слова, а главное для человека — строительство коммунизма. Начало 1990-х гг. — все переворачивается. Вот и получается по Чаадаеву, что «по мере движения вперед пережитое пропадает для нас безвозвратно».
Мы привлекли авторитет Ключевского и Чаадаева, чтобы подчеркнуть значение укоренившихся в сознании людей обрядов и пагубность волевого отрицания их. Для человека, привыкшего к определенным обрядам, перешедшим к нему от предков, малосущественным являлось — а что и как там у греков, нынешних и древних.
Но причина раскола заключалась не только и не столько в разном понимании церковных обрядов, сколько в нетерпимости Никона к противодействию его начинаниям, его, если так можно выразиться, диктатуре. В преследовании оппонентов, осмелившихся возражать.
Когда Иван Неронов покорился ему, Никон сказал о старых и исправленных книгах: «…и те и другие добры; все равно коим хочешь, по тем и служишь». Священники же, державшиеся старины, прогонялись, лишались сана, сажались в тюрьмы, а то и уничтожались физически не из-за обрядных частностей, а из-за непокорности церковному владыке.
Однако и его столь жесткая, бескомпромиссная позиция объясняется не радикализмом и фанатизмом только или дурным характером. Дело было в другом. Идея о том, что Москва — Третий Рим, — уже к тому времени основательно усвоилась русским обществом. Московский патриарх занимал еще в некотором роде подчиненное положение по сравнению с другими православными патриархами — константинопольским, антиохийским, александрийским; он не являлся патриархом вселенским. А ему хотелось быть не только равным среди других патриархов, а над ними. К тому подвигали как упрочившееся положение Московского государства, так и то, что оно взяло на себя содержание восточных патриархов. Так что непомерные притязания Никона являлись следствием не только его чрезвычайных амбиций, но и объективно сложившихся к тому времени условий. Но он не мог рассчитывать стать вселенским православным патриархом, имея в собственном приходе, то есть в Московском государстве, столь существенные обрядовые отличия от, как он считал, первоначально установленных. И он начал железной рукой диктатора подгонять русские порядки под мировые стандарты. По сути дела, всему русскому обществу, как бы не знавшему даже — как молиться, наносилось оскорбление, в то время как у русских были основания упрекнуть в незнании восточных патриархов, опираясь на авторитет которых Никон и изменял обряды. Сказанное подтверждается диалогом между Аввакумом и патриархами, судившими его в 1667 г.
Патриархи: «Ты упрям, протопоп: вся наша Палестина, и сербы, и албанцы, и римляне, и ляхи — все тремя перстами крестятся; один ты упорно стоишь на своем и крестишься двумя перстами; так не подобает».
Аввакум: «Вселенские учители! Рим давно пал, и ляхи с ним же погибли, до конца остались врагами христианам; да и у вас православие пестро, от насилия турского Махмета немощны вы стали и впредь приезжайте к нам учиться; у нас божией благодатью самодержавия и до Никона-отступника православие было чисто и непорочно и церковь безмятежна».
Трудно возразить против такой логики Аввакума и его сторонников, восставших, возможно, не столько против обрядов, сколько против оскорбления национального достоинства и религиозных чувств.
Ну и, конечно, методы, которыми Никон и помогавший ему царь приобщали людей к новым обрядам, дают повод для сравнения с российской революцией, когда новая идеология внедрялась огнем и мечом. Патриарх Никон действовал по-большевистски, и его следует считать главным виновником последовавшего после реформы раскола.
Большинство священнослужителей, кто с колебаниями, кто без, кто по убеждениям, а кто идя на сделку с совестью, признало новые порядки. А многие не подчинились церковному руководству и светской власти. Они вошли в историю как непримиримые борцы за старую веру. Наибольшую известность получил уже не однажды упомянутый нами протопоп Аввакум, что объясняется не только его действиями на поприще раскола, но и талантом писателя и страстного публициста, о чем можно судить по дошедшим до нас произведениям этого удивительного человека.
Отношение Аввакума к царю и патриарху претерпело перемены от любви до взаимной, не поддающейся измерению и описанию ненависти. Он был дважды обласкан царем, заступившимся за него, защитившим от гонителей. Был направлен им протопопом Юрьевца-Повольского. Но слишком круто взялся за утверждение благочестия новый протопоп. Слишком ревностно стал искоренять пороки, слишком подолгу заставлял молиться, отрывая людей от дел и отдыха. И двух месяцев не выдержали жители города, взбунтовались, избили его. Отправился Аввакум в Москву — опять искать защиты и справедливости, но не поняли его там. Однако в Юрьевец он не вернулся, из Москвы его не выгнали. Когда Аввакум восстал против никонианских преобразований, врагом его сделался и Алексей Михайлович.
