М Алексеев - Ч Р Метьюрин и его Мельмот скиталец
Увлеченным читателем "Мельмота Скитальца" был также Ф. М. Достоевский. Интерес к Мельмоту возник у писателя в его юные годы: своим товарищам по Инженерному училищу он горячо рекомендовал читать "мрачного фантастического" Метьюрина {См.: Гроссман Л. Собр. соч., т. II. М., 1928, с. 73 и т. III, с. 32.}. К произведениям Метьюрина Достоевский причислял также изданное в русском переводе в 1834 г. и приписанное его перу произведение Де Квинси "Исповедь англичанина, употреблявшего опиум; соч. Матюрена, автора Мельмота" {Алексеев М. П. Достоевский и книга Де Квинси "Confessions of an Opium Eater". - Ученые записки Одесской высшей школы. Отд. гуманит. - обществ, наук, 1922. т. II, с. 97-102. Эта книга приписана была Метьюрину во Франции: о ней идет речь в романе Бальзака "Тридцатилетняя женщина" (в беседе Жюли д'Эгльмон с ее подругой Луизой) как о произведении Метьюрина.}, столь восхищавшее впоследствии И. С. Тургенева и А. И. Герцена.
Воздействие Метьюрина на творчество Достоевского безусловно было сильным и длительным, хотя попытки проследить конкретные проявления его в отдельных произведениях русского писателя представляются еще недостаточными {Ермилова Л. Я. "Страшная месть" и "Хозяйка". (Этюд из области творчества Гоголя и Достоевского). - В кн.: Вопросы русской литературы. Ученые записки Моск. гос. пед. и-та им. В. И. Ленина, Э 315, 1969, с. 122-123. О "Мельмоте Скитальце" здесь сообщаются очень неточные сведения: роман Метьюрина назван "приключенческим" (!), а сюжет его будто бы сводится к тому, что его герой "всегда присутствует у смертного одра каждого (!) из членов своего рода (!), когда их порочная жизнь создает им пытку агонии, предвещающей будущее возмездие (!)" и т. д.}. Так, были сделаны усилия открыть подобные следы "Мельмота" в повести Достоевского "Хозяйка", осложненные посредствующим воздействием Гоголя, однако злобный смех после совершения преступления или нестерпимый блеск глаз и т. д., как уже отмечалось выше, представляют собою общее место в романтической беллетристике и не могут быть одним из обоснований сходства между Достоевским и Метьюрином {См.: Порошенков Е. И. Язык и стиль повести Ф. М. Достоевского "Хозяйка". - Ученые записки Моск. гос. пед. и-та им. В. И. Ленина, Э 288, 1968, с. 181-200; Чирков Н. М. О стиле Достоевского. М., 1964, с. 102.}. Другие исследователи пытались подметить сходство между ситуациями, которые любил изображать Метьюрин, и теми, к которым чувствовал пристрастие Достоевский: перенапряжение чувств, моральную опустошенность, патологические страсти {Sechkaref V. Ch. R. Maturin "Melmoth the Wanderer" und Dostojevskij. - Zeitschrift fur Slavische Philologie, 1951, Bd. XXI, H. I, S. 99-106. В этой статье отношения Достоевского к Метьюрину обследованы наиболее подробно.}. В этом смысле своего рода предчувствием манеры Достоевского считали историю Вальберга, как она изложена в "Мельмоте Скитальце" во вставной "Повести о семье Гусмана" {Ibid., S. 102.}; подчеркивали также частый у Метьюрина символ "паука", нередкий и у Достоевского в сходных у обоих писателей функциях приложения этого символа к человеческим взаимоотношениям {Sechkaref V. Ch. R. Malurin..., S. 103.}, к Метьюрину у Достоевского возводится даже резкое обличение католицизма {Ibid., S. 103.}.
Однажды, работая над черновыми набросками к роману "Бесы", Достоевский вспомнил Мельмота, когда в его творческом сознании начал складываться образ будущего Ставрогина. В записи Достоевского (где этот герой фигурирует еще под именем "князя") мы читаем: "Слава о нем в городе и везде (еще прежняя, отроческая) как о развратном, безобразном, нагло оскорбляющем человеке . Губернаторша считает его за Мельмота" {Опубликовано впервые Е. Н. Коншиной и Н. И. Игнатовой в кн.: Записные тетради Ф. М. Достоевского. М.-Л., 1935, с. 171, 426; см. также: Достоевский Ф. М. Полн. собр. соч. в тридцати томах, т. 11, Л., 1974, с. 126; т. 12, с. 343. К сожалению, в обоих случаях сведения о Метьюрине отличаются крайней неточностью: его жизнь продлена на целое десятилетие, он назван "шотландским" (!) писателем, и т. д.}. Из окончательного печатного текста "Бесов" имя Мельмота в конце концов исчезло, и мы не знаем точно, о каких "мельмотических" чертах характера будущего Ставрогина могла здесь идти речь, но показательно все же, что "Мельмота" Метьюрина Достоевский хорошо помнил еще в начале 70-х годов. Некоторые исследователи утверждали, что "Мельмота" Достоевский вспоминал и в последующее десятилетие - вплоть до "Братьев Карамазовых" (1879-1880) и "Речи о Пушкине" (1881).
В "поэмке" Ивана Карамазова о Великом инквизиторе, рассказанной в грязном трактире, давно уже видят одну из вершин философской мысли Достоевского; в легенде затронуты центральные проблемы, волновавшие писателя, а к самому образу Великого инквизитора найдено был множество прототипов и литературных аналогий: вспоминались "Опыты" Монтеня, Вольтер, "Дон Карлос" Шиллера, "Легенда веков" В. Гюго, стихотворение Тютчева, "Каменный гость" Пушкина и т. д. За последнее время к этому перечню прибавился также "Мельмот" Метьюрина {Arban Dominique. Les images formatrices de la legende du Grand Inquisiteur.Cahiers du Sud, 1965, N 383-384, p. 41-42. В статье "Достоевский и Пушкин" Д. Д. Благой не без натяжки пытался объяснить ссылкой на Мельмота ту часть речи ч Достоевского о Пушкине, где идет речь о "русских скитальцах" и родословная которых ведется от Алеко в "Цыганах" Пушкина; см. сб.: Достоевский. Художник и мыслитель. М., 1972, с. 418-419.}. Историки английской литературы в свою очередь недавно провозгласили, что место Мельмота среди выдающихся образов мировой литературы находится между Фаустом и Иваном Карамазовым {Levy, p. 588.}.
Еще в 1849 г. в одной из своих журнальных статей А. В. Дружинин осторожно высказывался в пользу нового издания "Мельмота Скитальца" в полном и хорошо выполненном русском переводе {"Если бы кто-нибудь из наших литераторов вздумал издать на чистой бумаге," в хорошем переводе "Мельмота издание разошлось бы в самое короткое время и понравилось бы многим читателям" (Дружинин А. В. Письма иногороднего подписчика. - Собр. соч., т. VI, с. 112).}. Предложенное им в то время издание не состоялось; его удалось осуществить у нас лишь полстолетия спустя, после того как читательский интерес к этому роману Метьюрина возобновился и на его родине: вслед за лондонским изданием; 1892 г. и по его образцу вышло в свет петербургское издание в новом русском переводе, более полном, чем предшествующее, но все же с рядом ничем не оправданных изъятий многих страниц сравнительно с подлинником {О русском переводе 1894 г. см. ниже, с. 640.}.
Тем не менее, во второй половине XIX в. о Мельмоте не забывали и вспоминали его изредка по разным поводам. Когда Ф. И. Буслаеву, знаменитому русскому филологу, в конце его жизни случайно удалось прочесть "Мельмота Скитальца", то он пришел в восторг и, по воспоминаниям мемуариста, "глубоко сожалел, что не прочел его раньше". "Для теории романа, - говорил Буслаев, мне это была необходимая вещь: по воображению он выше Шекспира, по реализму и глубине им обоим нет равного" {Лебедев В. А. Из жизни Ф. И. Буслаева. Русская старина, 1908, Э 2, с. 301.}. Одно из действующих лиц в очерке И. А. Гончарова "Литературный вечер" (1880) также вспоминает тот же роман Метьюрина среди "хороших романов", читавшихся в России в 30-х годах XIX века {Гончаров И. А. Собр. соч., т. 7. М, 1951, с. 149.}. В качестве нарицательного имени Мельмот Скиталец служил кличкой различных персонажей у русских беллетристов: напомним хотя бы случай, рассказанный в "Мелочах жизни" M. E. Салтыкова-Щедрина {*}.
{* Ашукин Н. С., Ашукина М. Г. Крылатые слова, М, 1955, с. 318-319. Более подробные сведения о популярности "Мельмота Скитальца" и других произведений Метьюрина в русской печати и, в частности, у русских поэтов и прозаиков, собраны в статье: Алексеев М. П. Чарлз Роберт Метьюрин и русская литература, - в сборнике Пушкинского Дома: "От романтизма к реализму. Из истории международных связей русской литературы". Л., "Наука", 1977, с. 3-55. Среди ряда приведенных в этой статье свидетельств о том, что в русских литературных кругах в конце XIX и начале XX вв. "Мельмота Скитальца" хорошо знали и читали, укажем лишь один пример, особенно характерный.
В 1912 г. в Петербурге (в изд. "Цех поэтов") вышел в свет небольшой сборник стихотворений молодой поэтессы Е. Ю. Кузьминой-Караваевой (1891-1945) под заглавием "Скифские черепки". В этом первом и еще довольно незрелом поэтическом сборнике, - получившем критическое осуждение Александра Блока, - опубликовано небольшое стихотворение, никак не соотнесенное с основной темой и заголовком сборника, "Песнь Иммали" (с. 40). Нетрудно заметить, что это стихотворение внушено поэтессе пристальным чтением "Мельмота Скитальца" Метьюрина, хотя имя автора и заглавие произведения этого источника здесь и не названы. Приводим это стихотворение:
Песнь Иммали
Тихая я, тихая Иммали,
Где вы, розы Индии, яркие огни?
В небо пальмы листья подымали
И летели быстрые, сладостные дни.
Я на острове, средь синих волн была единой,
Я жила в душистом тихом гроте,
Пестрые бродили гордые павлины...
А теперь всегда я с мыслью о Мельмоте...
Более подробные данные об этом стихотворении даны в указанной выше статье о Метьюрине и русской литературе (с. 53-55). После ее опубликования до автора этих строк дошло известие, что в Ленинграде, в частном собрании хранится другое, может быть, более позднее произведение той же поэтессы на тему о Мельмоте, но не увидевшее света: это довольно большая поэма (30 машинописных страниц с рукописной правкой автора, эпиграфом поэтессы и с ее подписью). Рукопись принадлежит ныне сестрам Е. А. и А. А. Омельченко, лично знавшим Е. А. Кузьмину-Караваеву и получившим эту поэму непосредственно от ее автора в 1917 году. В момент дарения рукописи поэтесса написала на ней эпиграф, из которого следует, каким могло быть заглавие поэмы: "В полной уверенности, что близко время Мельмоту прилететь и искушать нас одним только большим обещанием, и с сомнением, - неужели никто не согласится быть искушенным". Благодаря любезности Е. А. Омельченко я имел возможность ознакомиться с рукописью поэмы и полагаю, что она будет опубликована как интересный литературный документ начала XX века. В поэме четыре песни; возможно, что это - черновой вариант произведения, еще не вполне отделанный автором. Поэма представляет собой не стихотворный перевод прозаического текста "Мельмота Скитальца", собственно одной его части III книги (гл. XV-XXV) с добавлениями из IV книги и эпилога романа, а вольную композицию на мотивы его основной сюжетной линии, свободную поэтическую импровизацию на тему основной истории Мельмота и Иммали (в поэме: Ималль).
