Журнал Наш Современник - Журнал Наш Современник №9 (2002)
Сама тетрадь — из “восходовской” партии с ГОСТом 13309-79 —появилась в доме еще в начале 1980-х годов. Вероятно, жена композитора, Эльза Густавовна, не сразу обнаружив запись фрагмента о Париже (он помещен на лл. 12 — 24), решила вести в ней свои собственные деловые записи. С них и начинается тетрадь. Они относятся к сентябрю-октябрю 1990 года и идут до 11-го листа включительно, прерываемые репликами или вставками Г. В. Свиридова. Но вставки эти появились позднее, в 1992 году. Об этом можно догадаться по краткой реплике Георгия Васильевича прямо над самой первой записью жены: “Ничего не сделано за 2 года”. Здесь же он делает свои вставки в уже написанное Эльзой Густавовной. И только после этих деловых записей и фрагмента, посвященного поездке в Париж, композитор начинает записывать свои мысли и тетрадь полностью переходит в его руки. Эта новая глава в истории ведения этой тетради обозначена записью на л. 25, помеченной датой 12 апреля. Судя по содержанию (речь идет о заседаниях Верховного Совета СССР), это запись 1992 года. То, что это именно 1992 год, свидетельствует одна из последующих записей, датированная 4 мая 1992 года. Затем, после фрагмента “О Булгакове”, в “жизни” тетради наступает перерыв. Середина тетради пуста. И только в самом конце ее появляется последняя запись от 23 ноября 1994 года. Если не считать набросков текста поздравительных телеграмм на Новый 1997 год в одной из тетрадей, опубликованной в упоминавшейся книге “Музыка как судьба” — Записи 1989—1990 (1996), — вероятно, это одна из самых последних записей в “толстых” тетрадях.
По содержанию и по тону речи, по упоминаемым в ней лицам и делам данная тетрадь продолжает ряд последних тетрадей 1990-х годов. Не буду комментировать мысли Георгия Васильевича*, обращаю внимание читателя только на обстоятельства его жизни в это время. В начале 1990-х годов композитор еще необыкновенно много работал, замыслы рождались один за другим. Вырисовывалось грандиозное сочинение, очертания которого ему были неясны, но он понимал, что это одно из последних сочинений. Имею в виду его замысел 42-частного ораториального произведения “Из литургической поэзии” для солистов, хоров различных составов и симфонического оркестра (отсылаю читателя к своей вступительной статье “Хоровая “теодицея” Свиридова”, к 21-му тому полного собрания сочинений композитора, где я рассказываю об этом незавершенном сочинении). Свиридов торопился, он ощущал — силы постепенно уходят. Он хотел еще много сделать, не только написать новые, но и завершить недописанные ранее вещи. А их оставалось еще очень много... **
К тому же жизнь становилась все труднее и труднее. Рушился налаженный механизм работы издательств, звукозаписывающих фирм, концертных организаций, Музфонда. Поддержка культуры со стороны государства заметно уменьшалась, на смену приходили не очень понятные по своему скрытому смыслу слова “благотворительность”, “спонсорство”, “меценатство” и не очень ясные перспективы формирующегося художественного рынка. Старому композитору, прожившему всю свою творческую жизнь при советской власти, приноровившемуся к ее порядку и правилам игры, было трудно перестраиваться.
Весьма скромно был отмечен 75-летний юбилей Свиридова. Сам он не планировал какие-либо крупные акции, фестиваль или абонемент, осознавая, что наступают времена на редкость немузыкальные. Да к тому же все силы он положил на организацию огромного хорового форума — фестиваля отечественной хоровой музыки***. В течение сезона 1990—1991 гг. прошло несколько концертов и среди них — “лидерабенд” Нины Раутио с Еленой Савельевой 24 октября 1990 года****.
Старые исполнители постепенно уходили. Кто-то в силу возраста терял голос, кто-то уезжал за границу. К тому же камерное пение в России для певцов становилось невыгодным делом — платили гроши. И вот в этот момент появляются певцы нового, более молодого поколения — Владимир Чернов, Инесса Просаловская, Нина Раутио, позднее Ирина Бикулова, Дмитрий Хворостовский. Труднее всего было с тенорами. Некоторое время он возлагал надежды на Германа Апайкина, пришедшего из Камерного хора Елены Растворовой. Прослушивал он и других певцов.
К середине 1980-х годов Свиридов по состоянию здоровья вынужден был отказаться от концертных выступлений в качестве аккомпаниатора. Остро встала проблема новых пианистов. И они появились. Среди них была Елена Савельева, ставшая в 1990-е годы одним из ключевых пианистов-аккомпаниаторов интерпретаторов камерно-вокальной музыки Свиридова. Композитор теперь работал с певцами и пианистами, на что он всегда не жалел ни времени, ни сил, понимая важность такого рода совместной работы. Поиск новых исполнителей и работа с ними — не столь заметный, но чрезвычайно важный для музыки Свиридова предмет его забот, отразившийся в Тетради 1990—1994.
Между тем силы постепенно уходили. Неумолимо надвигалась старость. Эльза Густавовна, человек неукротимой, железной воли, тоже стала слабеть. Ей уже не хватало сил на ведение хозяйства, на трудные переговоры и заключение контрактов (она была главным “добытчиком” денег), налаживание быта и к тому же выполнение функций секретаря и советника.
Необходимо было пригласить помощника. Тетрадь содержит в себе сведения о кандидатуре на эту должность — Слепневе. Игорь Алексеевич Слепнев работал на студии грамзаписи “Мелодия”, прекрасный, настоящий музыкант, любящий музыку Свиридова и один из тех редких людей, кто понимает сокровенную сущность творческих идей и художнических идеалов композитора. Он был вынужден уйти с приватизировавшейся студии “Мелодия”. Однако он так и не стал секретарем Свиридова. Причина была весьма прозаична — бюджет композитора в это время стал в одночасье плачевным. После денежной реформы старый человек потерял все свои сбережения, авторские стали резко сокращаться, новой музыки было мало, работа в театре и кино была уже тяжела, да и заказов стоящих почти не было, не говорю уж о гонорарах, просто смехотворных. Свиридов вдруг оказался на грани нищеты. Пришлось отказаться не только от секретаря, но и от шофера, от мечты о домработнице. Настали очень трудные, безотрадные дни. Не случайно записи в Тетради 1990—1994 окрашены в мрачные тона.
В это время Георгий Васильевич позвал меня в Москву. Дядя давно внимательно следил за моей карьерой. Еще в начале 1980-х годов я написал очерк, посвященный его хоровой музыке 1960—1970-х годов. Дяде понравился очерк, он отметил ряд ценных для него наблюдений, образов. В это время музыкальный критик А. А. Золотов собирал Книгу о Свиридове, и Георгий Васильевич порекомендовал взять мой очерк и переделать его в статью. Там она и была опубликована под названием “Метаморфоз традиций (наблюдения и мысли по поводу некоторых хоровых сочинений Г. В. Свиридова последних лет)”*. После защиты кандидатской диссертации и перехода на работу в Ленинградскую консерваторию мы договорились с Георгием Васильевичем, что я буду составлять новый сборник научных статей. Летом 1986 года работа началась. Я приезжал к нему в Перхушково, где он снимал дачу в академическом поселке Ново-Дарьино у милейшей Элькионы Дмитриевны Сауковой, и мы работали целыми неделями до полного изнеможения. В мае 1986 года я записал аудиокассету его воспоминаний о Курске, потом он уже без меня наговаривал на диктофон дополнительно свои воспоминания о приезде в Ленинград в 1932 году**. Записи мемуарного характера остались в некоторых тетрадях (часть из них вошла в упоминавшуюся книгу “Музыка как судьба”).
Работа над сборником шла весьма напряженно, изобиловала драматическими моментами, которые отчасти отразились в записях некоторых тетрадей второй половины 1980-х годов. И все же когда книга вышла и получила хорошие отзывы в печати (особенно на Георгия Васильевича произвела сильное впечатление рецензия B. C. Непомнящего в журнале “Новый мир”*), он одобрил книгу.
Книга вышла в свет в 1990 году, помню, что мы отметили ее выход в один из моих приездов в Москву. В это время дядя и стал говорить всерьез о моем переезде в Москву. Тут, как водится, подвернулась оказия. Дело в том, что с поста директора Государственного Центрального музея музыкальной культуры должен был уходить Р. Н. Здобнов. С Ростиславом Николаевичем и его женой пианисткой Маргаритой Алексеевной Федоровой Георгий Васильевич был хорошо знаком, они давно дружили домами, бывали друг у друга в гостях. Между ними состоялся довольно обстоятельный разговор, Георгий Васильевич подробно расспрашивал о музее, его коллективе, проблемах. После этого разговора он советовался еще с некоторыми близкими ему людьми, затем дошел до министра культуры Н. Н. Губенко. Речь уже шла о моем переводе, я ездил оформлять документы в отдел кадров министерства. Но в последний момент я заколебался. Перспектива переезда в Москву при общей неустроенности жизни меня испугала. В начале января 1991 года, когда я в очередной раз приехал к дяде в Москву, у нас состоялся трудный, мучительный разговор. Я поделился своими сомнениями относительно целесообразности переезда. Дядя обиделся на меня...**.
