Савелий Дудаков. - "История одного мифа: Очерки русской литературы XIX-XX вв
Личная благосклонность Александра II позволила Крестовскому находиться в качестве царского историографа при главнокомандующем русскими войсками во время русско-турецкой войны 1877-1878 гг. Его корреспонденции с театра военных действий постоянно публиковались в "Правительственном вестнике", а затем были изданы отдельной книгой.
К началу 80-х годов обострились англо-русские отношения, и Крестовский, прикрепленный к эскадре адмирала С. Лесовского, отправившейся на поиски удобной военно-морской базы у берегов современной Индонезии, занял должность секретаря тихоокеанской флотилии. Он совершил кругосветное путешествие. А затем в течение 6 месяцев находился в Японии: к сожалению, его сообщения о Стране восходящего солнца и об опасности войны с японцами не были учтены русским правительством. Тогда же, находясь на Дальнем Востоке, Крестовский составил записку о задачах колонизации Южно-Уссурийского края.
В 1882 г. Крестовский получил новое назначение и прибыл в Туркестан. Генерал-губернатор М.Г. Черняев, при котором он состоял чиновником по особым поручениям, направил его с дипломатической миссией в Бухару, а в 1887 г. в печати появился очерк Крестовского "В гостях у эмира бухарского".
Писатель довольно объективно описал бесправное положение бухарских евреев под властью средневекового владыки. Называя евреев Бухары единственной "русской партией", ожидающей прихода русских войск, Крестовский тут же подчеркивает, что, конечно, присоединение Бухары к Российской империи "значительно расширило бы их торговые и имущественные права и избавило бы личность еврея от унизительного положения, в которое он поставлен теперь под мусульманским режимом"70. Вместе с тем Крестовский, верный своему отношению к "жидочкам", счел нужным отметить, что ненависть мусульман к евреям вызвана не религиозными, а социально-экономическими причинами, ибо "еврей и здесь тот же злостный ростовщик, тот же маклер, перекупщик и гешефтмахер, тот же содержатель тайных притонов, разврата и контрабандный продавец запрещенных кораном вина и водки, хотя и торгует, по-видимому, одним шелком"71.
После службы в Средней Азии Крестовский состоял при Министерстве внутренних дел и совершил две инспекционные поездки по Центральному району России (Тамбовская, Тверская и Владимирская губернии) и по Закавказью.
Наконец, с 1884 г. по 1892 г. он печатался в газете "Свет" (опубликовано свыше 200 статей) и в журнале "Гражданин" (до 1881 г. деятельное участие в журнале принимал и Ф.М. Достоевский), а с 1894 г. Крестовский стал главным редактором "Варшавского дневника" (А.И. Герцен так заклеймил официоз: «"Варшавский дневник" – помойная яма, пристанище шпионов и провокаторов, орган Муравьева и Берга, грабивших Польшу»).
Напряженная работа подорвала здоровье Крестовского. Он умер в 1895 г. в возрасте 55 лет. Тело его из Варшавы было доставлено в Петербург и похоронено в Александро-Невской лавре.
Богатая событиями жизнь писателя, путешествия и поездки по многоплеменной империи – все давало пищу и материал для писательского таланта Крестовского. Однако, как это ни покажется странным, по-настоящему волновала его только одна тема: в ней, неистощимый на выдумки, писатель был удивительно монотонен и навязчив. Более того, политические пристрастия и "охранительная" идеология, пронизывавшие повествовательную ткань романов Крестовского, в определенной степени помешали ему стать тем, кем бы он мог стать. Его имя в истории русской литературы и русской общественной мысли осталось только как имя автора антинигилистических и антисемитских произведений.
Образы евреев из "Петербургских трущоб" и "Панургова стада" перешли в повести и рассказы Крестовского, постепенно преобразуясь из этнографо-курьезных в отрицательно-роковые типажи. Поначалу насмешливое отношение автора к героям "еврейских историй" было характерным именно в силу жанра бытовых и этнографических зарисовок. Так, подсмеиваясь над трусостью и тщеславием Соломона Соломоновича, Крестовский награждает его не только ужасным акцентом ("наса Россия") и столовым прибором для личного пользования по причине "трефного" окружения, но и отдает ему должное за его честность ("Рассказ о том, как мы с Соломоном Соломоновичем ехали из Чаушки-Пахалы в Горный Студень"). Элькес – "хороший жид" – благодушен, услужлив, подчас бескорыстен, хотя у "этого человека была совсем особенная, своеобразная и притом типично еврейская складка ума и мышления, в чем, собственно, и выражалась наибольшим образом его шельмоватость" ("Гашпидин Элькес"). Симпатична старая маркитантка Хайка, ссужавшая офицеров всем необходимым и преданная кагалом "херему" за отказ нанять улана сторожем на кладбище для "отвода" эпидемии ("Мадам Хайка"). Забавен в возвышен образ "жида Ицка", выручившего запутавшегося поручика, да еще "без жидовского процента" ("Кто лучше?" – "Посвящается другу моему Ицке Янкелевичу Штралецкому"). Эти и многие другие рассказы, очерки и повести, написанные до русско-турецкой войны, вовсе не прогнозировали тот крутой поворот достаточно традиционного восприятия инородцев, который произошел с Крестовским в конце 1870-х – начале 1880-х годов.
По признанию самого писателя, в новой трактовке трафаретных фигур, дурно пахнущих луком и чесноком, коверкающих русский язык, промышляющих скупкой краденого и являющихся недобросовестными коммерсантами и поставщиками, основную роль сыграли русско-турецкая война и размах революционного движения, завершившиеся трагическим убийством Александра-Освободителя.
Сохранив "родовые черты" антинигилистического романа, Крестовский преобразовал его в роман политический, точнее, в геополитический, поскольку судьба отечества предстала судьбой вообще всей христианской цивилизации. Вот почему "всемирному заговору" одних он противопоставил "охранительное" сопротивление других. Более того, польская интрига, столь излюбленная писателями-антинигилистами, оказалась движима совсем другой интригой – еврейской. Это "открытие" Крестовского было не только своевременным с точки зрения полицейского департамента, но и актуальным с точки зрения имперских националистических кругов.
Свидетель и корреспондент русско-турецкой войны, Крестовский (как и многие другие его современники) был потрясен тем, что, оказавшись один на один с прогнившей азиатской тиранией, послереформенная Россия с колоссальным трудом одержала поистине Пиррову победу на Балканах. Потери России превышали 200 тыс. солдат, не считая увечных, а громадные расходы на ведение войны вконец разорили победителя. К тому же, вместо ожидаемого спада оппозиционных настроений ввиду военного триумфа русского правительства наметилась активизация революционного движения, следствием которой стала неминуемая террористическая деятельность, и первой жертвой ее пал сам царь. Катастрофа 1 марта 1881 г. заставила многих из лагеря "ревнителей" подать записки на имя нового государя Александра III Миротворца72. Среди этих памяток особый интерес представляет записка небезызвестного графа Н.П. Игнатьева: "В Петербурге существует могущественная польско-жидовская группа, в руках которой непосредственно находятся банки, биржа, адвокатура, большая часть печати и другие общественные дела. Многими законными и незаконными путями и средствами они имеют громадное влияние на чиновничество и вообще на весь ход дел. Отдельными своими частями эта группа соприкасается с развившимся расхищением казны и с крамолой… Проповедуя слепое подражание Европе, люди этой группы, ловко сохраняя свое нейтральное положение, очень охотно пользуются крайними проявлениями крамолы и казнокрадства, чтобы рекомендовать свой рецепт лечения, самые широкие права полякам и евреям, представительные учреждения на западный образец. Всякий честный голос русской земли заглушается польско-жидовскими криками, твердящими о том, что нужно слушать только "интеллигентный" класс и что русские требования следует отвергнуть как отсталые и непросвещенные"73.
Для Крестовского подобная интерпретация современного положения была не нова. Более того, сама "славянская идея освобождения братских балканских народов", по его мнению, оказалась провокацией мирового еврейства, которое "загнало" Россию "в угол", и война стала неизбежной по двум причинам: во-первых, война должна была обессилить Россию; во-вторых, обогатить евреев. Средством же подталкивания к катастрофе стало для мирового еврейства революционное движение в России. Описывая демонстрацию 6 декабря 1876 г. и отмечая, что она была "польско-жидовской", Крестовский прокомментировал ее следующим образом: "Еврейская "учащаяся" и "протестующая" молодежь принимала в этом деле наиболее деятельное участие. В прежних политических процессах еврейские имена мелькали в одиночку, спорадически, а здесь они всплыли вдруг целою группой… Тут же с полною очевидностью сказалось стремление еврейских агитаторов связать чисторусское народное дело братской помощи восточным христианам с революционным делом "Земли и воли"… Направляющие нити этой жидовской демонстрации, очевидно, протягивались из-за границы, где расчет двойной игры был ясен: если испугается русское правительство движения, охватившего его народ, и отступится от славянского дела – оно станет крайне непопулярно у себя дома, а престиж России в славянстве и вера в нее на всем христианском Востоке будут надолго, если не навсегда, подорваны, и чрез это расчистится дорога на Балканский полуостров ее соперникам; если же это правительство, очертя голову, ринется в войну, – тем лучше, война существенно ослабит боевые и финансовые силы России, лишит ее на некоторое время свободы действий и даст громадные заработки европейским, особенно германским биржам и тому же еврейству, поставив русские финансы в рабскую зависимость от разных Блейхредеров…"74.
