Патти Смит - Поезд М
Под вечер мы обычно собирались на чтения и круглые столы. Когда мы читали отрывки из произведений тех, кому воздавали почести, сквозь мое поле зрения шествовала процессия пальто и плащей с плеча наших великих наставников. Ночами напролет музыканты импровизировали, а дервиши кружились. Мы с Ленни вошли в привычную колею нашей нестандартной дружбы. Больше сорока лет знакомы. Нас роднили одни и те же книги, одни и те же концертные площадки, один и тот же месяц рождения в одном и том же году. Мы давно мечтали поработать в Танжере и теперь бесцельно, в удовлетворенном молчании бродили по медине. Змеящиеся проулки наполнял золотой свет, за которым мы благочестиво следовали, пока не сообразили, что ходим кругами.
Выполнив свои обязанности, мы провели ночь во “Дворце Мулея Хафида” – слушали “Мастер Мьюзишенз оф Джаджука” и “Дар Гнава”. Их жизнерадостная музыка заставила меня пуститься в пляс; я танцевала в окружении мальчиков, которые были младше моего сына. Стиль у нас был похожий, но я благоговейно трепетала перед их изобретательностью и гибкостью. Утром, выйдя прогуляться, я повстречала нескольких из этих ребят: они курили сигареты у заброшенного кинотеатра.
– Рано же вы встали, – сказала я.
Они засмеялись:
– Да мы еще не ложились.
В последний вечер в зал, где мы собирались, вошла маленькая, но импозантная фигурка в белой джеллабе, прошитой золотыми нитями. Это был Мохаммед Мрабе, и все мы встали. Он курил из одной себси с нашими дорогими друзьями, и в складках его одеяния отчетливо чувствовалось биение их душ. Юношей он сидел за столом с Полом Боулзом и рассказывал истории, которые тот перевел для издания в “Блэк Спарроу Пресс”. Эти истории сложились в ожерелья чудесных повестей: взять хоть “Пляжное кафе”, которое я читала и перечитывала, сидя в “Данте”, пока мечтала открыть кафе сама.
– Хотите завтра съездить в пляжное кафе? – спросил Карим.
Мне и в голову не приходило, что оно существует на самом деле.
– Оно настоящее? – спросила я, опешив.
– Да, – засмеялся он.
Утром я встретилась с Ленни в “Гран-кафе де Пари” на бульваре Пастера. Я видела фотографии Жене с писателем Мохамедом Шукри за чаепитием в этом кафе. Хотя с виду оно напоминало закусочную начала шестидесятых, еды там не подавали – только чай и “Нескафе”. Резные деревянные стенные панели коричневые кожаные бугристые кушетки скатерти цвета вина тяжелые стеклянные пепельницы. Мы сидели в безмолвной истоме в кривом углу, у широких окон, обозревая уличную жизнь за стеклом. Мой “Нескафе” подали в каком-то мягком тюбике вместе со стаканом горячей воды. Ленни заказал чай. Под выцветшим портретом короля с удилищем и завидным уловом несколько мужчин собрались вместе, чтобы курить сигары. На стене, облицованной зеленым мрамором, висели часы в форме огромного оловянного солнца – вырабатывали время для мирка, существующего вне времени.
Ленни и я поехали с Каримом вдоль побережья в пляжное кафе. Кафе, похоже, не работало, на пляже ни души: казалось, мы приехали к зазеркальному подобию того кафе, где я обычно встречаю ковбоя. Карим зашел внутрь, отыскал какого-то мужчину, который скрепя сердце приготовил нам мятный чай. Вынес его наружу вместе со столиком и вернулся в здание. Внизу у самого берега, скрытые за утесом, находились комнаты, описанные Мохаммедом Мрабе. Я сняла туфли, закатала штаны и стала бродить по морю в местах, которые некогда уже досконально изучила по книжным страницам.
Обсушилась на солнце, попила чаю: очень уж сладкий. Мест для сидения было хоть отбавляй, но меня потянуло к помпезному стулу из белой пластмассы, который был придвинут вплотную к кусту ежевики. Я сделала два снимка, потом дала камеру Ленни, и он сфотографировал меня на этом стуле. Вернувшись за стол, который был всего в нескольких футах от стула, я сразу же сняла со снимков защитный слой; и, так как мне не понравилось, как стул разместился в кадре, обернулась сделать еще один кадр… а стула нет. Мы с Ленни остолбенели. Вокруг – никого, а стул исчез вмиг.
– Это просто шиза, – сказал Ленни.
– Это Танжер, – сказал Карим.
Карим вошел в кафе, я последовала за ним. В кафе было пусто. Я оставила на середине стола свой снимок с белым стулом.
– И это тоже Танжер, – сказала я.
Мы ехали вдоль побережья под шум волн и под песню цикад, заглушавшую все прочие звуки, потом прокатились по загогулинам пыльных дорог, мимо деревень с белеными домами и лоскутков пустыни, усеянных желтыми цветами. Карим припарковался на обочине, и мы пошли вслед за ним к дому Мрабе. Когда мы спускались с холма, наверх поднималось непослушное стадо коз. К нашему превеликому удовольствию, козы было расступились, а потом столпились вокруг нас. Хозяина не оказалось дома, но его козы нас развлекли. Когда мы направились обратно в Танжер, нам попался пастух, который вел верблюдицу с верблюжонком. Опустив стекло, я окликнула:
– Как зовут малыша?
– Его зовут Джими Хендрикс.
– “Ура, я просыпаюсь от вчера!”[54]
– Иншалла! – вскричал он.
Я встала рано, сунула спичечный коробок в карман и пошла в “Кафе де Пари”, чтобы последний раз выпить там кофе. Мной овладела нетипичная отстраненность, и я спросила себя: может, я затеяла какой-то бессмысленный ритуал? Жене ушел из жизни весной 1986-го, прежде чем я смогла завершить свою миссию, и камни двадцать лет с лишним пролежали в моем письменном столе. Я заказала еще порцию “Нескафе”, стараясь все припомнить.
Новость я услышала, когда сидела за маленьким столом на кухне под портретом Камю. Фред положил мне на плечо руку, а потом оставил меня наедине с моими мыслями. Я испытала сожаление, и еще – чувство, что незавершенный жест повис в воздухе, но что я могла сделать, что предложить? Ничего, кроме слов, которые могу написать.
В начале апреля Жене приехал со своим спутником Жаки Малья из Марокко в Париж, чтобы вычитать гранки книги, оказавшейся для него последней. В его традиционном парижском пристанище – отеле “Рубенс” – Жене на сей раз отказали: ночной портье не узнал его и счел оскорбительным его босяцкий вид. Под проливным дождем Жене и Малья долго скитались пешком в поисках крова и наконец поселились близ площади Италии, в однозвездочном отеле “Джек”, который в те годы имел сомнительную репутацию.
В комнате, тесной, как тюремная камера, Жене корпел над гранками своей книги. Рак гортани у него уже перешел в терминальную стадию, но он пренебрегал обезболивающими – твердо решил сохранить ясность ума. Всю жизнь принимал барбитураты, а когда они стали ему нужны острее всего, соскочил – стремление отшлифовать текст до блеска превозмогло все физические страдания.
В этом тесном номере случайной гостиницы Жан Жене 15 апреля скончался в одиночестве, распростертый на полу санузла. Скорее всего, споткнулся о низкую ступеньку у порога. На тумбочке лежало его наследие, его последнее законченное произведение. В тот же день, 15 апреля, авиация США бомбила Ливию. Ходили слухи, что при бомбежке погибла Хана Каддафи, приемная дочь полковника Каддафи. Выводя эти строки, я воображала, как невинная сирота ведет вора-сироту в рай.
Мой “нескафе” остыл. Я попросила жестом другую порцию. Пришел Ленни, заказал чай. Этим утром время текло медленно. Откинувшись на спинки стульев, мы разглядывали зал, сознавая, что писатели, которыми мы горячо восхищаемся, провели здесь много часов в беседах. Все они до сих пор сидят здесь, рассудили мы и вернулись пешком в гостиницу.
Карима отозвали обратно в пустыню, но Фридер нашел водителя для нашей поездки в Лараш. Набралось пять человек: Ленни, Тони, Фридер, Ален и я, мы все тянулись к руке Жана Жене. Окруженная друзьями, я никак не ожидала, что меня захлестнет чувство полного одиночества, что мою душу начнет терзать какая-то сварливая боль, которую я попытаюсь прогнать. Жене мертв и не принадлежит никому. А мне принадлежит то, что я знаю о Фреде, который ради горстки камешков повез меня к черту на кулички, в Сен-Лоран-дю-Марони. Я пыталась почувствовать, что Фред рядом, пыталась безуспешно; заново порылась в рудиментах памяти, пока не отыскала его. Одетый в хаки, остригший свои длинные волосы, он стоял один в зарослях высокой травы и разлапистых пальм. Я увидела его руку и наручные часы. Увидела его обручальное кольцо, его коричневые кожаные ботинки.
На подъезде к городу Лараш отчетливо ощущалась близость моря. Это старый рыболовецкий порт невдалеке от древних финикийских руин. Мы припарковались около крепости, поднялись по склону холма к кладбищу. Там, словно поджидая нас, оказались старуха и маленький мальчик, они отперли нам ворота. Кладбище чем-то напоминало Испанию. Могила Жене обращена на восток, смотрит на море. Я очистила участок от мусора, убрала засохшие цветы, прутья, осколки, а потом вымыла надгробие водой из бутылки. Ребенок не сводил с меня глаз.
Могила Жене, христианское кладбище в Лараше
