Аркадий Стругацкий - Том 11. Неопубликованное. Публицистика
— А что они здесь-то делают?
— В отвалах роются. Нам же этот самый жемчуг не нужен, мы его не берем, а в рыхлой породе взять его легче...
Страшный отчаянный вопль прозвучал вдруг в наушниках. Юра даже подпрыгнул от неожиданности. Василий тоже вздрогнул и стал оглядываться. Быков и Михаил Антонович замолчали и тоже ворочали головами, стараясь определить, где кричат.
— Это по внешней радиосвязи, — уверенно сказал Быков.
— Но откуда?
Вопль повторился. Это был пронзительный визг смертельно перепуганного человека. И непонятно было, где этот человек находился. Пеленгаторов в скафандрах не было.
— Спасите! На помощь! — кричал человек.
— Внимание, — сказал Быков. — На поиск. Михаил — на восток, водитель — на юг, стажер — на запад, я — на север. Марш!
Они побежали в разные стороны. Юра бежал к тому месту, где четверть часа назад мелькнули тени аутсайдеров. Почему-то он был уверен, что крик этот связан с появлением аутсайдеров.
— Спасите! Помогите, люди добрые! — надрывался человек.
Несмотря на напряжение, Юра чуть не рассмеялся. В интонациях неизвестного было что-то диковинно архаичное, плаксивое, нездешнее. Юра мог бы сказать: таким тоном в наше время на помощь не зовут. И какой странный призыв: люди добрые!
И тут Юра увидел его.
Он бешено и беспомощно барахтался на дне глубокого котлована в рыхлой и полужидкой грязи, которая наползала на него со всех сторон. Он лежал на животе и отчаянно бил руками и ногами, весь облепленный черной и коричневой грязью, от которой поднимался желтоватый туман, и все время погружался в эту грязь, так как она лилась на него вязкими лавинами со стен котлована, и снова выкарабкивался на поверхность и бил руками и ногами и вопил:
— Помогите, люди добрые! Не дайте погибнуть!
Юра крикнул:
— Алексей Петрович, Михаил Антонович! Здесь!
Он помахал над головой руками и стал примериваться, как спуститься. Человек поднял голову, перестал биться и, погружаясь, попытался рассмотреть Юру сквозь залепленное грязью окно в шлеме.
— Милый! — хрипло простонал он. — Помоги, браток! А? Не брось!
— Не брошу, не беспокойтесь, — сердито сказал Юра и стал спускаться. Рыхлая порода под его ногами посыпалась вниз.
— Стажер, не сметь! — загремел в наушниках голос Быкова.
— Так что же, пропадать человеку? — сердито отозвался Юра.
Порода под ним обрушилась, и он съехал сразу метров на пять. Человек больше не кричал, он только упорно высигивал из грязи, падал животом и грудью на скользкие стены и съезжал снова по шею в дымящееся болото.
— Мальчишка, — прохрипел в наушниках запыхавшийся голос. — Я приказываю, остановитесь!
«Поздно», — подумал Юра и соскользнул еще на несколько метров.
— У меня веревка, Алексей Петрович, — крикнул Василий. — Юра, держи!
По шлему хлестнула нейлоновая петля. Юра поспешно продел ее под мышки. В то же мгновение человек в яме снова прыгнул и ухватил Юру за ногу. Юра сейчас же обрушился на него и очутился по пояс в грязи. Человечек ворочался под ним, затем показалась его голова в залепленном шлеме.
— Не дай пропасть, не оставь, милый человек, — бормотал он, пытаясь забраться Юре на плечи.
«Вот еще дерьмо», — с отвращением подумал Юра. Он крикнул:
— Василий!
— Держу!
— Кинь, если есть, еще конец, вытяни этого дурака, а то он меня потопит.
— Стажер! — прогудел Быков. — Держишься?
— Все хорошо, Алексей Петрович, — как можно веселей отозвался Юра. — Тяните этого...
— Вот так, — сказал Василий. Видимо, незнакомец вцепился в веревку, и его потянули наверх, потому что Юрий почувствовал облегчение. Он поднял голову и увидел ноги незнакомца, бешено скребущие по рыхлой стене. Тащили его Быков и Василий. Конец с Юрой держал Михаил Антонович.
— Ну как ты там, Юрик? — заботливо спрашивал добрый штурман.
— Хорошо, — кратко ответствовал Юра.
Василий срывающимся от натуги голосом продекламировал:
— Крепок, поганый, на жилочках, ай и тянется поганый, сам не рвется...
Затем подняли Юру. Когда он вылез на сухое место, незнакомец сидел, торопливо обтирая грязь со шлема, и бормотал тонким плаксивым голосом:
— Погубители, негодяи, ах, ну и погубители окаянные...
— Ты с какого участка? — сердито спросил Василий. — Что с тобой случилось?
Быков возвышался над незнакомцем, как монумент, глядя на него сверху вниз. Михаил Антонович сидел перед ним на корточках и помогал счистить тину.
— Мы-то? — сказал своим странным стилем незнакомец. — Мы не ваши, люди добрые, дай бог вам здоровья. Мы оттуда... — Он не пояснил откуда. — Да вот надсмеялись надо мною, ограбили да столкнули в ямину-то... Чуть было не потоп...
— Кто ты таков? — сердито спросил Быков. — Как ты сюда попал?
Незнакомец наконец поднялся на ноги, и Юра сквозь стекло помятого шлема увидел крошечное личико с красными веками, ввалившимися щеками, в рыжей жесткой неопрятной щетине.
— Простите великодушно, — сипло сказал незнакомец и поклонился. — Приятно встретить соотечественника. А мы молокане, вот понес черт на небеса за кладами. Камушки мы ищем. Камушки.
— Вербованный?
— Нет, сами по себе мы. Ни от кого, значит, не зависим.
— Аутсайдер, — брезгливо сказал Василий.
— Точно, аутсайдерами мы ищем, сами по себе. Ой, да что же мне теперь делать? Как же я теперь-то? А? И на что вы спасли меня?
У него началась настоящая истерика, и потребовались две здоровенные плюхи от разозленного Василия и глоток алкоголя из походной аптечки в вездеходе, чтобы это странное чудовище пришло в себя и рассказало о том, что произошло.
Под кровавым небом Венеры, на черном песке Урановой Голконды, в двух шагах от гигантского предприятия, где гением человека богатства чужой планеты уходили на питание Земли, прозвучал унылый и пошлый рассказ, напомнивший пошлейшие времена «золотой лихорадки» — рассказ об обмане, о предательстве, о годах, прожитых впустую, о мечте разбогатеть и открыть свое дело...
— Дурак, — сказал безжалостный Василий.
Человечек вдруг взорвался.
— Ты меня не дурач`и! — завизжал он. — Молод еще дурач`ить-то! Молоко еще... Ты мне скажи, что делать? Полгода я здесь гнил, а теперь ограбили, по миру пустили подлецы! На мои кровные, на пот мой и кровь мою жить в роскошестве будут, а я что? Подыхать здесь? Да?
— Дурак, — убежденно повторил Василий. — Иди к нам работать. Денег у нас, правда, не платят, так ведь жить как человек будешь.
Быков молчал, с брезгливым равнодушием глядя поверх головы подонка. Михаил Антонович вздыхал. Юра с изумлением заметил у него на добрых глазах слезы. «Жалеет эту мразь?» — подумал он.
Человечек неожиданно успокоился.
— Нет уж, — сказал он. — Этак не пойдет. Это уж вы, коммунисты, работайте без денег. А я еще так поживу. У меня кое-что еще есть. — Он хвастливо похлопал себя по груди, затем испуганно замолк, искательно улыбнулся Быкову и сказал: — Спасибо вам за спасение, добрые люди. Спасибочка. А я уж теперь пойду. Может, мне еще пофартит.
Он попятился, кланяясь, затем повернулся и торопливо зашагал прочь. Быков стоял, расставив ноги, смотрел ему вслед, и багровые отсветы ползали по его неподвижному лицу. Затем он резко повернулся к Михаилу Антоновичу. Михаил Антонович стоял с непередаваемо печальным выражением лица. Быков сказал сквозь зубы:
— Ничего подобного, Михаил. Мы это делали не для них. Это так, отходы. Издержки производства.
Все помолчали. Затем Юра тихонько спросил:
— Что это значит — пофартит?
Василий уверенно ответил:
— От слова «фартук». Наберу, мол, полный фартук драгоценностей.
ГОД ТРИДЦАТЬ СЕДЬМОЙ
В свете фонарей падали с темного неба крупные снежинки, и было тепло и тихо. Здесь всегда было тихо и спокойно, даже ранними вечерами, только у подъезда клуба ВМА толпились молодые люди в длинных шинелях, да по площади бегали мальчишки, мокрые от снега.
Они условились встретиться в восемь, а было еще без четверти, и Григорий некоторое время постоял у афишной тумбы, читая, что в каком театре идет. Он терпеть не мог театра, но давно решил, что на этот раз надо обязательно сходить куда-нибудь с Валькой, хотя знал, что потом будет плеваться и поносить театральных критиков вообще и Мишку Шмидта в частности. Он подумал, что надо бы навестить Мишку и рассказать ему про его однофамильца из Баварии, Вольфганга Шмидта. Как тот все жаловался, что в Гвадалахаре нет пива, а потом под Торихой ему удалось подбить штабную машину, и в машине оказался целый ящик с пивом. Ящик был оцинкован, на нем, уткнувшись головой, лежал толстый майор с перебитым позвоночником. В ящик натекло крови, но Шмидт, отпихнув труп, стал доставать бутылку за бутылкой и передавать бойцам. Он таскал бутылки по три-четыре каждой рукой, из машины торчал его зад в брезентовых штанах, на каждой ягодице было по дыре, и из дыр торчали клочья серого от грязи белья. Бойцы подхватывали бутылки и тут же пили, отбивая горлышки, и мне тоже досталась бутылка. Стекло было в крови, пиво оказалось теплым, но оно было вкуснее, чем вода из Эбро — желтая, холодная, провонявшая мертвечиной.
