Серж Тион - Историческая правда или политическая правда? Дело профессора Форрисона. Спор о газовых камерах
Наша задача не в том, чтобы исправить перекосы или установить точное число жертв. Нацистские преступления это, по сути своей, преступления капитала, а их список можно продолжать до бесконечности, вынося приговор системе. Не подлежат прощению и преступления государства во имя фатальной общественно-экономической необходимости с помощью людей, не ведающих, что творят. Нужно отойти от политико-юридического взгляда, от повторения тезиса, что виновато общество, т. е. все и никто. Обвиняемым должен быть капитал. Необходимо разоблачить этот спектакль, с помощью которого система, т. е. политики и интеллектуалы, использует порожденные ею же беды и ужасы, чтобы защитить себя от реальной критики этих бед и ужасов…
Надо читать Рассинье.
Концлагеря это продукт капитализма не только по своему происхождению, но и по своим функциям. Значение произведений Поля Рассинье, в частности, книги "Ложь Одиссея", заключается в том, что они дают материалистическое представление о жизни и смерти в лагерях.
Поль Рассинье (1906–1967) вступил в компартию в 1922 г., но присоединился к левой оппозиции и был исключен в 1932 г. От левых коммунистов он перешел к социалистам и участвовал в Левом революционном движении Марсо Пивера. Перед лицом военной угрозы он защищал пацифистские тезисы. Когда началась война, он сразу примкнул к Сопротивлению. В октябре 1943 г. он был арестован Гестапо, подвернут пыткам и провел 19 месяцев в лагерях Бухенвальд и Дора, откуда вернулся инвалидом.
После войны Рассинье писал в пацифистских, анархистских, а также в крайне правых органах. Его книги о концлагерях издавались за счет автора или крайне правыми издателями. Это ставят ему в вину те, кто хотел бы, чтобы его вообще не издавали. Большинство книг Рассинье распродано. Издательство "Ла Вьей Топ" намерено переиздать "Ложь Одиссея".
В 1962 г. во введении к книге "Настоящий процесс Эйхмана, П. Рассинье так объяснял свою позицию: "Война окончилась, но пока лишь немногие думают, что необходимо перейти к строгой критике рассказов об ужасах Второй мировой войны и тезисов о том, кто в ней повинен. Примечательно, что это люди, прежде всего, с правого фланга, причем они основывают свое поведение на тех же принципах, во имя которых левые интеллектуалы за 25 лет до того осуждали Версальский договор. Что касается левых интеллектуалов, то они, в подавляющем большинстве, одобряли Нюрнбергский процесс во имя принципов, которые во времена заключения Версальского договора они называли реакционными и упрекали правых за их поддержку. Это феномен не менее примечательный. В любом случае происходил курьезный обмен принципами. В этот процесс вписывается и моя личная драма". Все нужно было начинать с нуля: перебирать факты один за другим, изучать их в реальном виде и правильно укладывать в их исторический контекст… Я начал с исторического факта, о котором, поскольку я его пережил, я полагал, что знаю лучше других: с феномена концлагерей. Поскольку эта тема была самой актуальной и все общественные дискуссии сводились к ней, я думал, что лучшая возможность никогда не представится. И "Ложь Одиссея" была моим первым актом верности принципам левых 1919 года…"
"Газовые камеры".
Рассинье сначала стал известен и подвергся критике за то, что осмелился отрицать, что "газовые камеры" были орудием массового убийства. Мы не будем здесь воспроизводить полностью его аргументы и пытаться дать окончательный ответ на этот вопрос. Как и все, мы считали установленным фактом использование "газовых камер" для уничтожения людей в промышленных масштабах. Идея, что можно организовать блеф такого размаха на столь зловещий сюжет, не приходила нам в голову. Однако чтение Рассинье поколебало нашу уверенность. Еще больше потрясли нас дебаты, которые недавно имели место в прессе, точнее способ, которым препятствовали тому, чтобы они состоялись…
Оппоненты играют на уважении к мертвым и к страданиям выживших, а также на всеобщем страхе, как бы не оказаться на стороне палачей. Чтобы их не сочли за покрывателей преступлений, некоторые сами готовы убивать. Здравый смысл, который говорит нам устами Ленина, что нельзя долго обманывать множество людей, подсказывает нам, что в этом деле с "газовыми камерами" что-то неладно. Он говорит нам, что это было бы "слишком грубо", и засыпает на руках у чистой или нечистой совести…
Но разве нет свидетельств депортированных и признаний палачей? Многие люди в самом деле "видели" газовые камеры даже там, где, как теперь установлено, их не было. Но о них говорили повсюду. Что же касается признаний, то они сами по себе недостаточны. Эсэсовцы были побежденными, их иллюзии и их дело рухнули. Над ними довлела угроза казни, и они пытались снять с себя вину, ссылаясь на приказы, которые нельзя было найти, и на план, который они обязаны были выполнять. Услужливость перед следователями во многих случаях вознаграждается. Не будем даже говорить о пытках, хотя их применение в ряде случаев установлено. Пытками, кстати, не сломить людей, которые еще верят в свое дело. Когда же дело провалилось, минимального физического и морального давления достаточно, чтобы раздавить тех, у кого не осталось ничего, кроме желания услужить победителям и инстинкта самосохранения. То, что говорят о Бухарине, можно сказать и о Гессе, коменданте Освенцима, которого держали в тюрьме в Польше и казнили в 1947 году.
Рассинье постарался показать, что документы, на которых основывается вера в существование "газовых камер" и в их использование для уничтожения людей, подозрительны по происхождению и противоречивы, особенно в описаниях убийств в газовых камерах, по сравнению с реальными возможностями подобных операций.
Слухи о "газовых камерах" возникли в концлагерях. Причиною были чрезвычайно высокая смертность среди заключенных, частые пересылки из лагеря в лагерь, практика "отбора", целью которого было отделение нетрудоспособных от массы заключенных, и то, что крематории путали с "газовыми камерами". Свидетельства заключенных показывают, что они верили, что их отправляют в газовые камеры, когда менялось место расположения душа или когда их заставляли идти в больницу, но ничего такого с ними не случалось. Шоковый контраргумент: те, кого действительно уничтожили в газовых камерах, уже не смогли об этом рассказать. Эти слухи были систематизированы после войны, потому что это позволяло членам высшего нацистского руководства снять с себя вину и затушевать свою роль.
Но идеологическое значение "газовых камер" намного превышает частные интересы отдельных лиц. Поэтому нам придется покинуть низменную почву исторических исследований и возвыситься вместе с Жаном Даниэлем до уровня политической философии.
Как пишет издатель "Нувель Обсерватер" в своей редакционной статье от 6 ноября 1978 г. "Забвение запрещено", "кампания началась в 50-х годах с кропотливо написанной книги Поля Рассинье, французского парламентария социалистического толка, который сам недолгое время был в лагере. Самому Ж. Даниэлю кропотливость чужда, он скорее лирик, он не старается опровергнуть Рассинье. Ему достаточно обличить "крестоносцев расизма", которые используют аргументацию Рассинье. Кстати, Рассинье трудно опровергнуть, потому что нацисты — и это самое ужасное — совершили безупречное преступление: "Демоническая мечта Люцифера — технократа была задумана на высшем научном уровне. Разбивка приговоренных на группы, их транспортировка, организация лагерей, отбор для уничтожения — нигде не было никакой импровизации. Не осталось никаких следов: это был адский процесс безупречного преступления. Его специфика это его совершенство, его сущность — его радикализм. Оно внушает магический ужас, взывая к небытию и бесконечности. У расистов есть все основания бояться того, что их в этом обвинят. Это беспрецедентный акт, родившийся из ничего и не ведущий никуда".
Но, если верить Ж. Даниэлю, у нас есть еще шанс, потому что Франция опомнилась: "В таинственных глубинах коллективного подсознания есть смутное чувство того, что достаточно рухнуть вере в геноцид, и сразу же бурно проявится не только антисемитизм, но и скрытый расизм, жертвами которого могут стать все меньшинства, тот расизм, который погружает дух во тьму с неудержимым накатом черной волны в океане". Ну что тут скажешь? Поэт! Точнее, альбатрос, крылья которое еще слеплены мазутом, но он смелым рывком преобразует загрязненную поверхность СМИ во взлетный импульс, исходящий из глубин общественного бытия.
Один мало известный журналист, вооружившись спрятанным микрофоном и фотоаппаратом, взял интервью у старого подлеца, которому более или менее удалось заставить забыть о себе. Вся пресса ухватилась за это дело под предлогом дискуссии о педагогической пользе или вредности предания гласности расистских высказываний Даркье де Пельпуа, явно предпочитая обсуждать высказывания Даркье, чем серьезно спорить с Рассинье. Но во всей этой банальной истории никак не просматривается таинственное коллективное подсознание.
