Валентин Фалин - Конфликты в Кремле. Сумерки богов по-русски
Нет нужды специально останавливаться на фундаментальной важности обеспечения тождества слова и дела. В общей форме отмечу, что идеология не сводится к философским формулам и не исчерпывается ими. Философия-абстракция чаще всего выполняет функцию кадила, чтобы курить фимиам потребному и непотребному, раз без них не обойтись или поскольку они удобны. Нам это ни к чему.
Имел ли сталинизм что-либо общее с научным социализмом, хотя бы в концепции? Это — вопрос вопросов. Верно, на каком-то этапе Сталин защищал марксизм-ленинизм от наскоков справа и слева. После нападения нацистской Германии незаурядная воля Сталина в немалой степени способствовала мобилизации и концентрации ресурс сов страны на отражение смертельной угрозы нашей Отчизне и ее социалистическому будущему. Нет нужды замалчивать проявленные Сталиным искусство и твердость в политическом отстаивании позиций СССР и социалистической альтернативы в мировых делах. Эта часть правды обнародована. Незачем наводить на нее тень.
Но ведь давно настал черед произнести другую часть, и тоже правды: защитив и сохранив форму, Сталин шаг за шагом наполнил ее содержанием, которое нельзя квалифицировать иначе, как глумление над социализмом, как переиначивание его в антисоциализм. Рожденные творчеством народа Советы — этот поныне самый совершенный способ демократического волеизлияния и самоуправления — были превращены им в безликие конторы делопроизводителей или парадные ассамблеи, где полагалось лишь вздымать руки. Партию пытались низвести до уровня рыцарского ордена с его безропотным повиновением и тупым обожанием верховного магистра. Над обществом был занесен меч, каравший любую без спроса поднятую голову, укорачивавший каждый не в меру длинный язык, подрубавший почти всякую инициативу, загодя не опробированную семью няньками.
В политике й идеологии узурпация видения была возведена в абсолют. За считанные годы посредством манипуляций, не укладывающихся в нормальном сознании, здесь насадили в качестве непреложной нормы монокультуру, отражавшую не объективную истину, а извращенные или примитивные представления о ней одной персоны, которая погрязла в эгоцентризме, наглухо изолировала себя от народа, не любила людей и не желала знать об их нуждах. Ленинский план индустриализации и кооперации был отброшен как якобы чересчур осторожный и недостаточно спорый. Сталин приписал социализму способность насиловать экономику бесщадно, произвольно устанавливать темпы, пропорции, объемы. Типичное хищничество, присущее подходу «цель оправдывает средства».
Подобный феномен, или, если угодно, мания, не знает сомнений или пресыщения. Таких под занавес раздражает всякое интеллектуальное соперничество и, не дай бог, выход, к примеру, ученого за пределы умственного горизонта диктатора. Тогда-то и жди свирепых раскатов — запретить кибернетику, поделить на чистых и нечистых генетиков, взнуздать искусство и культуру, пустить в перемол — других забот Сталин в начале 50-х годов уже не ведал — языкознание.
Абсурд какой-то. Сам себе враг. Получается несовместимость с бытующим мнением о Сталине как изощренном прагматике. Разгадка, по-видимому, в приоритетах — наибольшим противоречием собственной эпохи был он сам. Ничто не казалось Сталину чрезмерным для возвеличивания собственной особы. И ничего не было жаль, что отторгалось его нравом или раздражало своей непонятностью, свежестью подхода, нешаблонностью. Так и сводил, порой под корень, славу отечественной культуры, науки, техники, педагогики, военного дела. Без содрогания и, вполне возможно, с садистским наслаждением.
В итоге наше общество, возьмем хотя бы только духовную область, потеряло плеяду выдающихся деятелей науки и культуры, коими по праву должно гордиться. Это крайне прискорбно, но это далеко не все. Подверглась обескровливанию база, дававшая цивилизации гениальных мыслителей и обогащенная после Октября оригинальными дарованиями высочайшего класса из самой гущи народной.
Традиционная логика с ее поиском в поступках добра и зла неприложима к Сталину и ему подобным. Этот сорт деятелей не терпит ни в чем конкуренции или стесненности. Они срастаются с властью, которая становится для них вещью в себе. Преклонение и восхищение окружающих перед вождистской «уникальностью» и «сверхъестественностью» превращается в жизненную потребность. Как кислород для дыхания. Общественные, социальные и государственные интересы под конец занимают лишь постольку, поскольку позволяют выразить себя и унизить других, реализовать свои страсти и пристрастия.
Вот и пытайся, принимая все это во внимание, обозначить без перекосов место Сталина в истории. Метод — «с одной стороны» и «с другой стороны» — не годится. А третьей, так называемой золотой стороны, не существует. В общем, наш удел анализировать, сопоставлять, делать выводы, глядя прямо в лицо фактам, только фактам и всем фактам.
Пока же констатирую следующее — столь плодотворно начавшееся после Октября соединение идейных, нравственных и материальных посылок с готовностью широчайших народных масс деятельно включиться в переустройство общества на принципиально новых началах было деформировано и затем грубо прервано на исходе первого послереволюционного десятилетия. Исторический шанс, реально суливший Республике Советов выход развернутым фронтом к вершинам культурного, социального и экономического прогресса, был использован в самой малой степени и не лучшим во многих аспектах образом.
Постепенно на место ленинского «социализм силен сознательностью масс» пришла сталинская апологетика принуждения и слепого подчинения. Вместо ленинского «массы должны знать все и все делать сознательно» сделали правилом: держать народ в неведении, дабы не отвлекался от исполнения приказов и инструкций. Сопоставление теории с опытом занесли в реестр подрывных акций. Марксизм-ленинизм превратили в катехизис, в пресловутую четвертую главу «Краткого курса», в «отче наш».
Ленин называл диалектику душой марксизма. Сталин распял и убил эту душу. Чтобы никто не смел перечить ему, единственному толкователю и хранителю «чистоты» учения. Диалектику заменила схоластика, скроенная на потребу автору подделки под ленинизм, освящавшая наперед все, что бы Сталин ни изрекал и ни творил.
Всякому живому делу, любому развитию имманентно присущи борьба нового со старым и сопротивление старого новому. В самых неожиданных подчас проявлениях. Сталин углядел здесь перст божий, открыл для себя «легальный» способ избавляться от неугодных, насадить в стране атмосферу морального террора, сплошной подозрительности и крайней неуверенности, побуждавшей надеяться на чудо пришествия избавителя. Семинарист брал в Сталине верх над компилятивно сотканным марксистом.
К чему ни прикоснись, где ни поскреби, под тонкой оболочкой слов мистификация и дурман. Вместе взятое, сталинское прочтение социализма обернулось для страны, для дела нашего святого трагедией. Ее последствия будет ощущать не одно поколение советских людей. Нравственные издержки сталинизма самые сложные для преодоления.
Недавно я встречался с руководителями СМИ и творческих союзов и высказал ряд соображений, имеющих прямое или косвенное касательство к этой проблематике. Перед членами ЦК добавлю: размежевываясь со сталинским наследием, мы не были последовательны, а в чем-то отделались жестами и формальностями.
Конечно, все мы родом из Октября. Но в чем-то больше, в чем-то меньше, мы также дети или внуки сталинской поры. Общество еще не разомкнуло, не сбросило многих оков, наложенных Сталиным на наше восприятие бытия, на весь мыслительный процесс. Доказательства? Пожалуйста.
Мы сопоставляем ныне происходящее, особенно в духовной сфере, не с тем, как было при Ленине, но с дозволенным или недозволенным при Сталине. Многие инструкции, тут действующие, несут на себе почерк 30—40-х годов. Пожалуй, еще больше связывают нас с той порой предвзятоЬти и предрассудки. Среди них такой коварный, как презумпция виновности.
Потому-то, наверное, когда в ходе перестройки противоборство принимает крутой оборот, кое-кому мерещатся уклоны, контра, заговоры, в любом случае ересь. И шарят под лавкой: нет ли поблизости топора. Крепко засел чертов «закон обострения классовой борьбы».
Определенно недостает культуры всякой и главным образом бывшей в немилости у Сталина культуры демократии, культуры человеческого общения свободных и равных между собой граждан. Не хватает аргументов, такта, навыка слушать оппонента, не терпится проявить власть, если она в наличии. В голосе прорезываются металлические нотки, взгляд твердеет, нечто монументальное появляется в самой фигуре. Даже человек, от природы одаренный, не всегда выдерживает испытание властью, подчас пустяковой. Из спеси, не обязательно корысти ради, он тешится чужой зависимостью. Хочу — выдам справку, хочу — нет, проставлю печать или буду только дышать на нее, помогу больному или не помогу, пропущу или задержу, приму на учебу или воздержусь, «облагодетельствую» или испорчу настроение, заставляю отбывать ценз повинностей и страданий, прежде чем ты — гражданин — получишь положенное по Конституции. А схвати подобного властолюбца за руку, он прикроется «государственным резоном» или бумагой, которую читает справа налево, выискивая в ней между строк то, чего нет, или наглым — «не нравится, могу уйти работать в другое заведение».
