Наталия Лебина - Проституция в Петербурге: 40-е гг. XIX в. - 40-е гг. XX в.
Советская же власть вообще не считала возможным на первых порах обратиться к историческому опыту в решении проблем девиантного поведения населения. Выразилось это прежде всего в том, что проституцией — явлением, в котором неразделимы медико-психологическая и нравственно-правовая стороны, — стали заниматься два разных ведомства — Комиссариат здравоохранения и Комиссариат внутренних дел. Каждое ведомство лечило симптомы болезни, казавшиеся опасными именно ему, избирая весьма специфические и порой взаимоисключающие приемы врачевания. К мероприятиям Наркомата здравоохранения время от времени присоединялся Наркомат социального обеспечения, что в целом усиливало филантропическое начало политики социалистического государства в отношении проституции. Милиция также искала себе союзника в борьбе с этим явлением и обрела его в лице могущественных органов политического управления. Разные задачи, стоявшие перед здравоохранением и правоохранением в советском обществе, определили и резкие колебания социального статуса торгующей собой женщины в условиях господства пролетарской морали. Значительно более стабильной была система оценки мужчины — потребителя продажной любви.
Сторона спроса
Институт проституции может существовать лишь в том случае, когда на предлагаемые им услуги имеется достаточный спрос. Учитывая тяжелые условия жизни петроградцев в период гражданской войны, о возрождающейся активности потребителей продажной любви с полным правом можно говорить только после введения НЭПа. Первыми спрос на доступных женщин предъявили представители возрождающегося слоя городской буржуазии — разного рода предприниматели, посредники, перекупщики. И это вполне естественно: они раньше других ощутили наличие свободных денег в условиях, когда вокруг царил голод, неведомый им самим. Весьма ярко охарактеризовал настроения в среде нэпманов К. И. Чуковский в дневниковой записи от 27 ноября 1922 г.: «Мужчины счастливы, что на свете есть карты, бега, вина, женщины… Все живут зоологией и физиологией»[233].
Новые предприниматели нередко имели содержанок. В уже упоминавшемся автобиографическом романе В. К. Кетлинской описана судьба студентки Внешкольного института. Она без особого стеснения рассказывала своим подругам о выпавшей на ее долю удаче, о том, что «в нее сильно влюбился один меховщик, очень богатый коммерсант, он приходит к ней раза три в неделю на два-три часа…»[234]. Пользовались «новые буржуа» и услугами уличной проституции, в особенности женщинами, старавшимися найти клиентов в ресторанах и гостиницах. В числе потребителей продажной любви в 20-е гг. стали появляться и советские «хозяйственники». К. И. Чуковский описывает шумный процесс 1926 г. по делу карточной госмонополии (фабрики). Ее возглавляли молодые люди, выдвинутые на свои посты коммунистической партией. Однако соблазны растратить казенные средства оказались сильнее убеждений. Деньги, выданные на расширение производства, были истрачены на кутежи в ресторанах с публичными женщинами[235]. Показателен и процесс руководителей ленинградского Комитета помощи освобожденных из мест заключения. Почти все они, партийцы, члены Ленсовета, злоупотребляли служебным положением, принуждая бывших арестанток, жен заключенных, к сожительству, катались на служебных машинах с проститутками, кутили с ними в ресторанах. Любопытны выдержки из прозвучавших в ходе судебного заседания заявлений свидетелей: «Работая в комитете, я за время работы в таковом, кроме безобразия и разврата, ничего не видел… Чириков И. П. — зав. культотделом комитета не подготовлен к работе. Пьянство в пивной на ул. Желябова, где Чириковым был заложен мандат члена Ленсовета. Развратив кабинете управляющего фабрики «Трудовой путь» с ответственным секретарем коллектива той же фабрики, членом ВКП(б) тов. Петровой… будучи шофером легкового автомобиля, неоднократно возил члена комитета Терехова по частным адресам к женщинам, в рестораны»[236]. Сведения об этой категории потребителей нашли отражение в фольклоре торгующих собой женщин. В популярной песне «Проститутка от бара» были следующие слова:
«Меня купит растратчик богатый
И на Остров уеду я с ним».
Существовал в городе в 20-е гг. и контингент потребителей, пользовавшихся притонами, а скорее тайными домами свиданий. Читатель уже знаком с делом некой гражданки Т., осужденной ленинградским губернским судом в 1924 г. за притоносодержательство. Салон обвиняемой посещали многие известные в коммерческом мире города люди, а также представители интеллигенции. Курьезная история произошла с известным партийным журналистом Ольдором (И. Л. Оршером), который, судя по всему, тоже наведывался к гражданке Т. Уличенный в связи с проститутками, он отправился искать защиту у М. И. Ульяновой. Та, как пишет К. И. Чуковский, «пришла в ужас… Тов. Оршер, мы вам доверяли, а вы ходите на свидания с эсерами и меньшевиками! Стыдтесь! Так до конца и не поняла, что такое дом свиданий».[237]
Почти такое же «непонимание» демонстрировали в начале 20-х гг. и многие партийно-комсомольские активисты, когда речь заходила о взаимоотношениях трудящихся слоев населения с институтом проституции. Известный в то время журналист И. Лин, специализировавшийся на молодежной тематике, писал в 1923 г.: «Торгуются с проститутками прилизанные молодые люди в пенсне, моноклях, в крепко заглаженных брючках, а рабочего парня там не найдешь, ему это не нужно»[238]. Желаемое в данной ситуации выдавалось за действительное. Как известно, до революции значительная часть рабочих рассматривала контакты с продажными женщинами как обычное явление, как своеобразный вид досуга. Материальные трудности первых лет революции несколько изменили ситуацию с таким «досугом». Стабилизация же экономического положения в середине 20-х гг. вернула многих к традиционным формам сексуальной жизни. Действительно, если в 1920 г., согласно данным опросов, к услугам проституток прибегали около 43% рабочих и 41,5% представителей других слоев городского населения, то в 1923 г. продажной любовью пользовались 61% мужчин, трудившихся на фабриках и заводах, и 50%, занятых в иных сферах экономики, в торговле и т. д.[239]
Многие рабочие, и в особенности молодежь, как явствует из источников, считали нормальным и естественным покупать ласки доступных девиц. Фабрично-заводские парни, по свидетельству медиков и социологов, полагали, что «пользоваться услугами проституток и болеть венерическими болезнями — дело вполне обычное, доказательство "молодечества"»[240]. Вначале 1925 г. в «Рабочую газету», выступившую с инициативой выявить отношение пролетарской общественности к потребителям продажной любви, нередко приходили письма с требованиями отменить порицание пользующегося проституцией, так как спрос на нее неизбежен. В декабре того же года губернский совет по борьбе с проституцией отмечал, что к уличным девкам обращается главным образом «рабоче-крестьянская масса» и лишь в некоторых центральных районах контингент потребителей носит смешанный — в социальном плане — характер. Любопытно отметить, что, чем выше были заработки рабочих, тем активнее они обращались к проституткам.
Анонимная анкета, проведенная в 1925 г. среди московских рабочих, показала, что к уличным женщинам ходят 27% текстильщиков, 31,6 — швейников, 42,3 — металлистов, 78% печатников — они были самой обеспеченной категорией рабочих. Та же картина наблюдалась и в Ленинграде. В августе 1928 г. областное совещание по борьбе с проституцией с грустью констатировало, что обращаемость к их подопечным повышается среди различных групп населения, и прежде всего рабочих, с ростом их материального благополучия. В пролетарских районах в конце 20— начале 30-х гг. складывался контингент постоянных потребителей продажной любви. Среди них, как отмечали авторы книги «Мелочи жизни», написанной по материалам обследования быта ленинградских окраин, можно было встретить «и мастера с «Треугольника», и безусого подростка с «Путиловского», и чернорабочего с «Веретена»…»[241].
Еще одним свидетельством прочных контактов «пролетарской массы» с институтом продажной любви является степень распространения венерических заболеваний в среде фабрично-заводских тружеников. Анкетирование 5600 больных сифилисом мужчин, проведенное в Ленинграде в апреле 1927 г., показало, что половина из них — представители рабочих, 19% — безработные, 11 — служащие, около 3 — крестьяне и 18% принадлежат к остальным социальным слоям. Начали половую жизнь с проститутками 31% опрошенных, а имели сношения с ними в дальнейшем подавляющее большинство анкетированных — 74%. Своеобразным показателем дальнейшей «демократизации» потребителей проституции мог служить и данные о местах заражения сифилисом и гонореей. В 20-е гг. заражались этими болезнями прежде всего те, кто имел половое сношение с продажной женщиной прямо на улице, на скамейке в парке, а иногда, как свидетельствуют материалы ленинградской милиции, на куче песка около Греческой церкви. Конечно, советские чиновники и нэпманы в этих местах не появлялись. Потребители же дешевой любви, не располагавшие большими средствами, не брезговали такой обстановкой. По данным обследования 1929 г., здесь происходило более половины контактов с проститутками. Таким образом, даже разрозненные, иногда косвенные материалы все же достаточно убедительно подтверждают то обстоятельство, что во второй половине 20-х гг. «социальное» лицо стороны спроса на услуги публичных женщин стабилизировалось. Как и до революции, основную массу потребителей составил так называемый средний слой, подавляющее большинство в котором представляли квалифицированные рабочие.
