Сергей Плохий - Последняя империя. Падение Советского Союза
Поздно вечером на место событий приехали сотрудники посольства США, чтобы понаблюдать за происходящим. Когда один из них сказал, что он американец, его пропустили вперед. Он оказался в первом ряду. Сначала демонстранты хотели уронить памятник с помощью грузовика. Однако сотрудники мэрии попросили их подождать автокрана, объяснив, что монумент слишком тяжел. Если бы он упал, он мог бы повредить тоннель метрополитена. Люди послушались. Через несколько часов памятник демонтировали.
Американские дипломаты сообщили в Вашингтон: “Были срезаны болты. Краны были готовы снять памятник с пьедестала. Когда он сдвинулся с места, раздались аплодисменты. Толпа начала скандировать: ‘Долой КГБ!’, ‘Россия!’, ‘Палач!’ Все три здания КГБ были погружены во тьму. Всякий раз, когда в каком-нибудь кабинете загорался свет, толпа кричала и показывала пальцами на окно. Это продолжалось, пока свет не гас. Собравшиеся говорили: ‘Они нас боятся’. Ночь прошла без серьезных инцидентов”13.
Наступило утро 23 августа. Сторонники Ельцина не торопились распускать собравшихся по домам. Они сообщили об опасности штурма Белого дома. Маршал Шапошников, которому через несколько часов предстояло занять пост министра обороны, привел авиацию в боевую готовность. Тем временем толпа собралась у здания городского управления МВД на Петровке. Смельчаки начали взбираться на металлическую ограду. Начались беспорядки, возникла опасность захвата оружия. В этот момент не существовало верховного руководства органами правопорядка: министр Пуго покончил с собой, а Ельцин отклонил предложенную Горбачевым кандидатуру нового главы ведомства. В свою очередь, кандидатура Ельцина пока еще не была принята лидерами остальных республик и Горбачевым. Ситуация могла выйти из-под контроля в любой момент14.
Как и минувшей ночью, дело взяла в свои руки пользовавшаяся авторитетом мэрия. Городская администрация решила направить массы к зданию ЦК КПСС, находившемуся за несколько километров от здания ГУВД на Петровке. Выступил один из городских чиновников: “Мэру нужна ваша помощь. Все – к Центральному комитету”. Многие не хотели уходить, ведь милиционеры и оружие уже почти оказались в их руках. Однако другие еще воспринимали партию как источник и символ власти. Толпа послушалась.
Предыдущие мишени манифестантов – КГБ и милиция – прямо участвовали в перевороте. Установление контроля над зданием ЦК играло еще большую роль, хотя лидеры КПСС так и не озвучили публично свое отношение к путчистам. Участники митинга выступали не только против руководителей ГКЧП, но и против однопартийного государства. Антипартийные лозунги мобилизовали москвичей несколько предыдущих лет. Сработали они и теперь. Толпа двинулась к Старой площади.
Пока президенты СССР и России обсуждали кандидатуры министров, реальная власть над страной и столицей находилась в руках Геннадия Бурбулиса – выросшего в Свердловске сорокашестилетнего внука латышских эмигрантов. До перестройки он был профессором политэкономии, а с первых лет горбачевских реформ стал антикоммунистом и занялся организацией демократических сил. Незадолго до этого Ельцин назначил Бурбулиса госсекретарем РСФСР, сделав вторым человеком в республиканской иерархии. Двадцать третьего августа он управлял ситуацией из своего кабинета в Белом доме. С Ельциным, находившимся в Кремле на заседании с участием Горбачева и лидеров республик, он связывался, передавая записки через телохранителей. Именно так президент РСФСР узнал об уничтожении документов в Минобороны и получил повод требовать отставки Моисеева, ставленника Горбачева.
Бурбулис попробовал лишить власти Горбачева и парализовать деятельность партии, выдвинув обвинения в сокрытии доказательств участия в путче. Это было необходимо, поскольку ни Ельцин, годом ранее вышедший из КПСС, ни республиканские лидеры не имели реального влияния на ЦК. Бурбулис прислал Горбачеву (он в тот момент разговаривал с Ельциным) записку с сообщением о попытке партийных лидеров уничтожить документы, доказывающие их участие в путче. Он просил разрешения временно закрыть доступ в помещения ЦК. Работники аппарата Коммунистической партии действительно хотели уничтожить эти материалы, однако машины для резки бумаги сломались: в спешке из документов не были вынуты скрепки. Надеясь вызвать благосклонность Ельцина, Горбачев подписал разрешение. Это поставило крест на его судьбе генсека и еще больше ослабило как президента.
Руководители городской администрации, получив бумагу с подписью Горбачева, сразу приехали в ЦК. Они потребовали у растерянных аппаратчиков оставить кабинеты и уехать домой. В ответ на слова управделами ЦК Николая Кручины о невозможности скорой остановки работы всего ЦК представитель мэрии показал на толпу за окном: “Они здесь разорвут на куски любого, если вы быстро не уберетесь. Прекратите валять дурака. Делайте что говорят”. Партиец покраснел. Охранников из КГБ было недостаточно для эффективного сопротивления. Кручина сдался и приказал заместителю отвести представителей городской администрации к микрофону системы срочного оповещения. Было зачитано объявление: “По согласованию с президентом, в связи с недавними событиями, принято решение опечатать здание. У вас есть час на то, чтобы оставить помещение. Вы можете взять с собой личные вещи, все остальное должно остаться на месте”.
Толпа ликовала. Когда работники партаппарата начали выходить на улицу, представители мэрии обратились к демонстрантам с просьбой избегать “любого повода для беспорядков”. Москвичи кричали сотням выходивших из здания сотрудникам ЦК: “Позор! Позор!” Еще в последний день переворота секретарь Московского горкома Юрий Прокофьев потребовал у путчистов пистолет, чтобы иметь возможность застрелиться. Теперь его осыпали оскорблениями и даже начали бить, однако милиция сразу взяла чиновника под охрану и провела его к такси. Обыскивавшие выходивших демонстранты показывали собравшимся найденные в вещах дефицитные продукты: копченую рыбу и колбасу15.
Блокирование главного офиса партии в центре Москвы совпало во времени с крупнейшим в карьере Горбачева поражением. Вечером он встретился с группой депутатов Верховного Совета РСФСР. Планировалось, что встреча будет неофициальной, однако ее транслировали по телевидению. Горбачев начал со слов благодарности российскому парламенту и лично Ельцину за их позицию во время путча. Он сообщил о присвоении Александру Руцкому звания генерал-майора (во время переворота тот был полковником), а также (по требованию Ельцина) зачитал выдержку из протокола заседания Кабинета Министров СССР 19 августа, на котором все министры, кроме двоих, поддержали ГКЧП.
Президент СССР призвал российских депутатов сохранить Союз: “Сегодня, после выхода из кризиса, россияне должны действовать совместно с Верховными Советами других республик и народами других республик. Иначе они перестанут быть россиянами”. Его слова (напоминание о традиционной роли русских как хозяев в Российской империи и СССР) не нашли поддержки у депутатов: те восприняли призыв Горбачева действовать в одной упряжке с остальными республиками как попытку затормозить движение России к демократии и рыночным реформам, прицепив к ней вагон Союза. Депутаты забросали главу СССР вопросами о его личном участии в заговоре и потребовали объявить КПСС преступной организацией. Горбачев перешел в оборону: “Вы предлагаете не более чем новую разновидность крестового похода или религиозной войны. В моем понимании социализм – это убеждения, которые есть у людей. И мы не единственные, у кого они есть, они есть и в других странах, не только сейчас, но и в другие времена”.
После этого возник вопрос о союзной собственности на территории РСФСР и ельцинском указе об экономическом суверенитете. “Вы сегодня сказали, что подпишете указ, подтверждающий все мои указы, изданные в этот период [путча]”, – заявил Ельцин. Горбачев оказался в затруднительной ситуации: “Не думаю, что вы позвали меня сюда, чтобы загнать в ловушку”. Советский президент сообщил о намерении утвердить все указы Ельцина, изданные в период путча – кроме одного, в котором речь шла о союзной собственности. Его Горбачев был готов утвердить лишь после подписания нового Союзного договора. Это не было затягиванием времени. Горбачев предложил сделку: сначала подпись под Союзным договором, после – вопрос о собственности. Ельцину это не понравилось. Уловка с подписанием указа задним числом провалилась. Однако у Ельцина имелся еще один козырь. Он повернулся к телекамерам: “Продолжим на более легкой ноте. Не подписать ли нам указ о запрещении деятельности коммунистической партии?” Эти слова ошеломили Горбачева. На кону была судьба всех партийных ячеек России. Без них его и без того слабое влияние сходило на нет. Осознав, что происходит, он спросил “союзника”: “Что вы делаете? Я… Разве мы… Я не читал этого”16.
