Журнал Современник - Журнал Наш Современник 2006 #4
1914
ноября 7 дня Преданная Вам и молящаяся о Вас Игум. Нина.
В 1915 году переписка продолжается и переходит на новый уровень: В. Розанов обращается к ней с привычными ему темами брака, семьи, пола, навязывая полемику вокруг них. И игуменья Нина откликается строками, которые показывают духовную глубину её личности. 31.03.1915 г. она пишет:
Спорить с Вами не буду! Вы человек сложившийся и вымучивший свои убеждения — а у меня есть свои, м. б. выстраданные также, идеалы. Я ведь не то что отрицаю развод, а только говорю, что это отпадение от идеала, от святыни брака, который лучше не заключать, если его так легко (психически) можно расторгнуть. Увы, если люди с самого начала солгали друг другу, то лучше дальше не лгать. Только это всё от “жестокосердия”, “изначала” в принципе, так не было и быть не может, это исключения…
Для убедительности своих слов игуменья сообщает, что не занимается теоретическими рассуждениями, а судит также на основе опыта. И это опыт, состоявшийся из общения с людьми, которые, как и В. Розанов, открывали ей свою душу.
Из письма от 21.04.1915:
Ваше письмо преследовало меня настроением (неразб. — И. В.) скорби в течение нескольких дней… Простите… Как бы я ни ошибалась, одного не приписывайте мне: вовсе не говорю я “свысока” свои впечатления. Напротив, с великой скорбью. Если Вы уверены в том, что Ваш взгляд есть Истина, безусловная истина, то непонимание других не должно Вас волновать: истина в конце концов победит. Я выпишу Ваши книги и продумаю их — возражать Вам не буду, не буду Вас беспокоить. Напрасно только Вы думаете, что я не верю в святость семьи. Верю в то, что брак есть одно из величайших и глубочайших таинств, что в нем сокрыты образы Божественной Премудрости. Все мы, вольные и невольные скопцы, не стоим мизинца тысячи добрых семейных граждан. Но это вопрос уже и для меня (неразб.) туго забинтованный, и я его никогда не разбинтовываю.
…Пусть, по-Вашему, половая любовь исчезла, или её не было — разве для гармонии нужно одно телесное совокупление, а не соитие души, не постоянное напряжение воли, разве первое… исходная точка, из которой вытекает всё остальное? Не будем говорить об этом. Поверьте только, что не только никто не щадил моей рясы, но, напротив, прятал в ней позор и муку.
…И Ваши слова, что у Вас бывало желание мне исповедоваться, — я обошла молчанием, как молчишь, когда стоишь перед святыней… Простите меня, дорогой Василий Васильевич. Молюсь о Вас. Дай Вам Бог бодрости физической и душевной.
И. Н.
Обсуждение темы брака и семьи как таинства продолжается и в этом, и в других письмах, игуменья Нина, как и многие духовные лица, писавшие к В. Розанову, пытается привлечь его к Церкви, отвратив от рассуждений о мистичности, открываемой Розановым в браке и в разделении человечества на два пола.
(…) Письмо Ваше перечитывала много раз. Очень меня беспокоит Ваше переутомление. Благодарить Вас за доверие — очень трудно, чувство глубже благодарности, плохо передаётся словами. Могу сказать только одно: священник, Вас повенчавший, был совершенно прав, и я бы сделала так же, будь я на его месте. Не только в том виновата церковная власть… что обставила развод лжесвидетелями и проч., но и в том, что не… внедряет в сознание христиан, что есть брак и какое это таинство. В сущности, мы с Вами думаем одно и то же, но с разных сторон — вы о том, чтобы разрубить безнадёжный узел, а я о том, чтобы, по мере возможности, этот узел завязывать правильно. (…)
(…) (…) …Знаете, Вы “Церковь” любите больше моего. Вы любите её историческое платье, красоту её древнего обихода и проч. А во мне постоянно живёт боль, что Церковь не значит Церкви. Совершенно верно сказано в одной из Ваших статей, что “каждый кусочек ризы пропитан святостью”. В православии — да, святость и есть благоухание Христово, но как часто это благоухание убивается гордым самонадеянным сознанием 3-го Рима. Святость держится к кусочку ризы: к которому благоговейно прикладывается русский народ, держится ради него, но так далеко уводит от предержателей власти, от всего предмета “Закона Божия”, на экзаменах и уроках которого мне так трудно и тяжко сидеть.
9 мая
1915 И. Н.
С ещё одним своим корреспондентом, митрополитом Антонием (Вадковским), В. Розанов находился в личном знакомстве, видимо, со времени открытия Петербургских религиозно-философских собраний (ПРФС). В письме от 13 марта 1902 года Д. Мережковский пишет В. Розанову, чтобы он обязательно пришёл читать свой хотя бы и “не переписанный доклад”, сообщая, что “митрополит настаивает”, чтобы и сам Мережковский “у него читал”. В это время митрополит Антоний, по поручению Святейшего Синода, со стороны Церкви осуществляет руководство Петербургскими религиозно-философскими собраниями. И 21 января 1903 года пишет В. Розанову.
Многоуважаемый Василий Васильевич!
Как ни прискорбно мне Вас огорчить, но просьбу Вашу о разрешении Карташеву быть чтецом Ваших рефератов исполнить не могу. Если бы дело шло о Карташеве… Но он член корпорации, имеющей своё определённое знамя, профессор духовной академии, которую я всем сердцем люблю и честь которой ревниво оберегаю. Убеждённый член такой корпорации не может быть органом для передачи воззрений, отрицающих, а иногда и поносящих то знамя, которое составляет святыню корпорации (…).
Вероятно, в 1903 году митрополит Антоний писал ответное письмо Розанову из Сарова по вопросу о незаконнорожденных детях. Розанов отмечает в своей записке о нём: “Славный. Дай Бог Царств(ия) Небесного”.
Тем же годом датируется следующее письмо.
Многоуважаемый Василий Васильевич!
Получил Ваше письмо и, согласно Вашему желанию, никому о нём не скажу. Мне больно, что я Вас огорчил. Свой взгляд на Ваш реферат я выражал близким мне совсем не для того, чтобы Вам о нём сообщили. Предпочёл бы я для этого личную с Вами беседу. Мои и Ваши взгляды по многим вопросам не сойдутся, конечно, но за Вашу искренность и честность я Вас весьма уважаю. Мне не нравится в Вашем реферате и рияность тона и рияность постановки вопроса. Этим нарушается принцип уважения к святыне совести другого. Вы вышучиваете слово “благодать”, а для многих участников религиозно-философских собраний это святой и Божий дар. Зачем же так неосторожно бить совесть ближнего своего? Молитвенно желаю Вам мира души и чистой любви христианской. Мне известно, что Бог посетил Вас и семью Вашу скорбию. Сумейте в этом усмотреть любовь к Вам Божию. Я же сердечно соболезную Вам в скорби Вашей. Пошли Вам Господь утешение и отраду. Вам и семье Вашей желаю всяких милостей у Господа.
С совершенным к Вам почтением
Митрополит Антоний.
Сохранилось письмецо и другого участника ПРФС — официально председательствовавшего на Собраниях архимандрита Сергия, ректора Санкт-Петербургской духовной семинарии (будущего Патриарха Русской Православной Церкви), где есть такие тёплые утешающие слова: “Молился за Вас и буду молиться… за присных Ваших”; “записку прочитал. Очень благодарю за столь тёплое слово”, и подпись — “любящий вас, Вам преданный А. Сергий”*.
Ещё один представитель Православной Церкви, посещавший Собрания Религиозно-философского общества 1901-1903 гг., запомнил выступления В. Розанова надолго. Это испытавший на себе сильное влияние “розановщины” архимандрит Александро-Невской лавры Василий (Лузин). Вот несколько строк из его писем, на которых, к сожалению, не проставлены даты.
Досточтимейший и достоуважаемый Василий Васильевич!
Давно, ещё со дней открытых собеседований по религиозным вопросам, я заинтересован Вами и стремился познакомиться. Но до сих пор было всё что-то удерживающее меня от этого личного знакомства. Я только с интересом слежу за Вашими статьями в “Новом времени”; да приобрёл кое-что из Ваших сочинений (напр., “Около стен церковных”).
Во многом мой разум и моё сердце согласен [согласны? — И. В.] и сочувствует Вам, но не во всём…
В другом письме архимандрит жалуется ответившему на его письмо В. В. Розанову на своё здоровье и отвечает, что не может, согласно просьбе Розанова, посетить его как-нибудь вечером, так как болен водянкой и стал плохо видеть по вечерам, — у него развивается катаракта.
“Вот видите, сколько находится препятствий для личного знакомства… Жалко, что столько годов потеряно со времени Религиозно-философских собраний, на которых я был молчаливым слушателем только горячих спорщиков…” Слушая, “проникся уважением к Вам, особенно же после ознакомления с Вашими некоторыми произведениями (напр., “Около стен церкви”). С тех пор я много работал над приведением в порядок своего миросозерцания; написал и приготовил к печати целых три тома, которые можно издать лишь за границей. Я пытался было и здесь кое-что издать. Но наши святители и богословы подняли такую бучу в салоне гр. Игн[атьев]ой, что пришлось бросить сию попытку. Против установленных и принятых авторитетов у нас ничего нельзя говорить. Наши богословы пужаются свободного слова и не умеют и не смеют ничего вопреки глаголати, а, пользуясь силой и властию, глушат всякую живую мысль”.
