Тимофей Круглов - Виновны в защите Родины, или Русский
Они все твердили о том, что не надо спешить, надо хорошо все обдумать, проверить чувства.
Но тут уже Светка закусила удила. Ей вдруг действительно страстно захотелось замуж, и немедленно. Месяц они с Валерой практически не расставались. Они бродили по Старой Риге, сидели в кафе, вместе просиживали вечера у Ольги, благо жили все в одном подъезде. Обедали и ужинали частенько, по-свойски, у родителей Иванова или у Маляренко. На удивление, родители девушки оказались очень рады тому, что дочь выходит замуж. Генерал-майор, человек резкий и принципиальный на службе, дома был просто своим в доску, почти уже тестем для соседского парня. Он сам пригласил Алексея Ивановича с супругой на праздничный обед, чтобы обговорить наконец свадьбу.
Но Ивановы ни в какую не хотели подыгрывать скоропалительному решению молодых, к тому же еще студентов. Они предлагали перенести свадьбу хотя бы на полгода, справедливо полагая про себя, что дети за это время наиграются в молодоженов и разбегутся. Валера вообще-то тоже не разделял такой спешки, но Светка настаивала — или свадьба через месяц, или они расстанутся вовсе. А любви так хотелось, так верилось в нее, что он и представить не мог, как проживет без Светки хотя бы день.
На обед к Маляренко родители все же пришли — полковнику неудобно было отказывать генералу. Валера пришел за полчаса до родителей. Будущие тесть с тещей встретили его, как всегда, ласково, а невеста была бледна от волнения и прекрасна. Белое в горошек платьице вихрем летало вокруг маленькой округло-точеной фигурки, глаза горели.
— Пойдем скорее, — потянула она Иванова в свою комнату. — Знаешь, — шептала она, обнимая жениха, — я бы отдалась тебе прямо сейчас, если бы у нас было чуть больше времени! Мне тебя не стыдно нисколько, вот ничуточки! Так странно! Такой родной, почти муж!
Светка скинула платье и стала переодеваться в праздничное, готовясь к приходу старших Ивановых. Оставшись в одних трусиках, она снова, без всякого смущения, подбежала к нему, сидящему на диване с ее небрежно сброшенным платьицем на коленях, обалдевшему от восторга.
— Видишь? Нисколько тебя не боюсь! — воскликнула она. — Поцелуй меня скорее, дай руку, вот сюда, сюда, ниже, не бойся, ты ведь муж мой, ты муж мой, правда?
Иванов поднял девушку на руки и стал целовать, не ощущая ни времени, ни того, что за тонкой стеклянной дверью снуют, звеня посудой, родители Светы.
Звякнул мелодично, раз-второй, дверной звонок.
— Родители! — Иванов опомнился и поставил Светку на ноги. — Одевайся!
— Так сладко, так сладко, первый раз в жизни меня целовали держа на руках! — медленно, с мечтательной надеждой сказала, нет, почти пропела она, как арию из трагической оперы.
Такой Иванов и запомнил ее навсегда. На цыпочках, протянувшую к нему руки, почти обнаженную, стоящую на соскользнувшем с вешалки праздничном шелковом костюмчике и белой блузке к нему, все забывшей, все отвергшей в этот миг, кроме него, Иванова.
Маляренко долго уговаривали Ивановых пойти молодым навстречу и сыграть свальбу, не откладывая ее в долгий ящик. Генерал пообещал, что в течение полугода сделает молодым отдельную двухкомнатную квартиру и обставит ее. Мать Светы, классическая хохлушка, улыбаясь, выразила готовность сидеть с детками, если они вдруг появятся быстро, чтобы студенты не прерывали учебу. Но старшие Ивановы дружно стояли на своем — свадьба только через полгода, не раньше. Пусть докажут серьезность намерений.
Расставались сухо. Валера, красный как рак, уходил вместе с родителями.
В коридоре его задержала Светка.
— Никогда! Слышишь? Никогда не приходи ко мне больше! — отчетливо и твердо отрезала она и подтолкнула его к двери.
На этом все кончилось. Иванов страдал, но не очень долго. В конце концов у него появились новые друзья, в его жизнь вошел университет, пусть пока еще и на «нулевом» курсе, но все же дневной — все всерьез. Поступление на первый курс было практически гарантировано, надо было только прилично сдать экзамены на рабфаке весною. Новые друзья, лекции, зачеты… К тому же через месяц Маляренко переехали из пограничной девятиэтажки в «генеральскую» квартиру в центре Риги, и больше он со Светкой никогда не встретился. Слышал от ее старшей сестры, что вскоре она все-таки вышла замуж за какого-то лейтенанта. Уехала с ним в Алма-Ату, там развелась, потом опять вышла замуж. Последний раз он услышал о Светке Маляренко уже после 2000 года. Оказалось, что она жила со вторым мужем в Германии, где тот служил. Потом опять развелась и вернулась в Ригу. С кем-то живет, иногда пьет и не очень счастлива.
— Жалко-то как! — вспомнил ее Иванов. — Такая она была… созданная для любви.
Наверное, наверное, не было дыма без огня, когда в пограничном доме судачили о Светке как о девчонке легкомысленной, легко менявшей парней, обзывали даже худым словом.
Но Иванов-то знал, она просто искренне, всю без остатка, отдавала себя понравившемуся ей человеку, и только, если сама любила. А вот если любовь кончалась, то режь ее — ничего тебе не обломится больше никогда. Видимо, не было в ней дешевого обывательского ханжества. Любишь — отдавайся вся, доверяйся, пусть выпьют до капли. Но и к себе требовала такого же отношения.
Наверное, мог Иванов настоять на своем, пойти наперекор родительской воле. Был бы постарше, потверже стоял на своих ногах — так бы и сделал. А тогда вот не смог. Может быть, потому, стараясь взять у родителей реванш поскорее, закрутил он уже на первом курсе роман с Аллой, в твердой уверенности, что уж на этот-то раз все будет так, как он сам решит. Он понимал, чувствовал, что Алле тоже пора замуж выходить. А раз так, то почему бы не жениться на ней? Другая среда, другое воспитание, другой мир, в котором она росла, настолько отличный от мира Ивановых и тех же Маляренко, не пугали молодого дурака. Так он сам назвал себя потом. Только уже через много лет.
Нет, не жалел он о браке с Аллой, все-таки семнадцать лет вместе прожили. И дочь Ксению любил очень. Не было бы ее, развелись бы давно, не дожидаясь, пока подрастет. Да и еще что-то не пускало. Может, остатки совести, может, была у него все же к Алле любовь, да только ветра новой, постперестроечной жизни ее погасили.
С самого начала у них с Аллой все пошло как-то боком. И виноват в этом был только он, торопившийся стать взрослым, убедивший себя, что любит Аллу навеки. Убедил ли он так же ее? Трудно сказать даже сейчас. Ребеночек у них появился очень быстро. 8 марта первое свидание, а родилась дочка уже в следующем апреле. Так что свадьбу на этот раз пришлось ускорять и родителям, поставленным перед фактом. Вряд ли оба, уже в двадцать два года, были настолько наивны, что не понимали, от чего появляются дети. Не береглись, намеренно, вместе. Время подошло. Вот и завели семью. А может, «пути небесные» так распорядились. Не ради них, ради Ксюши, выросшей и красавицей, и умницей. Конечно, и Валерий Алексеевич, и Алла были солидарны в одном, даже спустя семь лет после развода — дочь у них будет не просто незаурядной, но даже выдающейся.
Сколько стоит любовь?
Сколько стоит
Улетать, отпадать,
Умирать, воскресать?
Что на чашу весов
Уронить мне такое,
Чтобы все-таки знать,
Сколько стоит сказать
Это Слово.
Вспоминая те годы, Валерий Алексеевич вздыхал мечтательно и грустно: «Не понимают, не ценят люди главной особенности брежневского счастливого, застойного времени. Никогда больше, ни в одной стране мира не будет такого, чтобы все, понимаете, вся страна, были озабочены только одним — любовью. Дома, на работе, на службе, на отдыхе, в творчестве, в кино, в песнях, в искусстве — царила тогда любовь! Да, в СССР не было секса и порнографии в их западном понимании. Но столько любви никогда не было ни в одной, отдельно взятой стране, и никогда, никогда больше этого не будет.
Мне тут же начнут кричать про очереди за колбасой и отсутствие Шопенгауэра в широкой продаже… Да только не верю я этим людям. Колбаса им была нужна, да только сколько им не дай ее, все равно ведь не насытятся, а вот Шопенгауэр. Философ, утверждавший, что есть только два пути — путь наслаждения любой ценой и путь уменьшения страданий. Если бы интеллигенция действительно хотела Шопенгауэра, не продалась бы за «чупа-чупс» в перестройку. Колбасы она хотела и туалетной бумаги. Безостановочное пищеварение и комфортное выделение — вот предел мечтаний диссидентщины того времени. А колбаса… Была, была колбаса. И было ее ровно столько, сколько нужно, чтобы не надоедала… А кто действительно хотел, тот мог найти и прочитать все, что угодно. А вот сейчас и колбаса невкусная, и ничего, кроме Устиновой, большинство все равно не читает… А любви нет Секса зато сколько угодно. Сбылась мечта Познера, будь он неладен!
