Владимир Попов - Очерк и публицистика. Журнал "Наш современник" № 2, 2012
Весь мир советских людей называл русскими. Советские люди нерусских национальностей не только не возмущались этим, но с гордостью признавали своё родство со «старшим братом».
Только после ельцинского «парада суверенитетов» со стороны антисоветских и антикоммунистических сил этой идеологеме был придан ядовитый окрас шовинистической имперскости, чего никогда не было ни у реального русского народа, ни у эфирно-газетного «старшего брата». Наоборот, родственно-бытовая, семейно-сердечная интонация такой идеологической формулы накладывала на реальный русский народ дополнительные этические обязанности помогать «младшим». Это хорошо знали тысячи и сотни тысяч, если не миллионы, направленных в «национальную глубинку» учителей, медиков, агрономов, ветеринаров, инженеров и других дипломированных специалистов. Почитайте биографии появившихся в советское время родоначальников национальных литератур, театра, кино, музыки, изобразительных искусств — у всех вы найдёте благодарственные отзывы о своих русских учителях.
Есть и у меня капелька личного опыта в этой связи. Так случилось, что в мою биографию вплелось пребывание депутатом разного уровня советов одной из национальных республик. Из многочисленной череды обращений граждан вспоминаются, не скажу частые, но бьющие по нервам и вгоняющие в неловкость обращения именно как к представителю русского народа, к «старшему брату», способному, по мнению просителя, объективно разобраться в вопросе, в отличие от охваченных межклановыми амбициями соплеменников.
А что случилось, когда к власти пришли сторонники западных ценностей? Реклама и пиар! Выпячивание себя, своего товара. Учат теперь деток не быть скромными…
Мир внутри меня (эго) и высокое Небо над головой — удивительные, несоизмеримые, несопоставимые и даже как будто противопоставленные друг другу величины. Но довольно метафор! Советский простой человек в идеале должен был соединить земную эгоистическую и звёздную альтруистическую стихии в единой ипостаси. В идеале… Реально, конечно же, были и обожжённые крылышки, и взлёты подвига, и «чего изволите?», и «ты — мне, я — тебе», и стахановцы, и ударники коммунистического труда, и несуны, и бегуны от алиментов, и матери-героини, и пьяницы, и трезвенники, и трудоголики, и тунеядцы… «Ничто человеческое» не было чуждо нам. Но куда был направлен мощный общественно-педагогический вектор, не допускавший ни малейшего колебания стрелки морального барометра? Кто были советские «святые»? Чьи лица с Досок почета торжественно и уверенно утверждали «символ веры» советской «религии» — «Слава труду!» В каждом городе, районе, совхозе, колхозе, на каждом предприятии, в каждом учреждении «канонизировались» имена рабочего и директора, вахтёра и инженера, учителя и врача, учёного и артиста.
Давайте без лукавства, без ехидных намёков на кабинеты, в которых принимались решения, признаем перед своей совестью, что все эти имена были достойны уважения и почёта по своему социально-нравственному облику и заслугам перед обществом. За очень редкими частными исключениями они не подвергались резкому отторжению. Потому что решения в кабинетах не противоречили «народной молве»; наоборот, на ней и на «объективных показателях» результатов труда строились.
С орденами и званиями, как и с учёными степенями и должностями, была «катавасия»: несоразмерно уступая современным изощрённым пиаровским технологиям, советский «блат» находил все же обходные пути для дутых званий, степеней. Народная молва не проходила мимо них, критиковала, высмеивала, «прорабатывала» на собраниях и заседаниях, в СМИ. И, пожалуй, следует признать, что при общем нравственно-педагогическом векторе «издержки» в виде «дутых авторитетов» не превышали критического уровня: социально-карьерный лифт в целом справлялся с поставкой наверх кадров, способных руководить производством и обществом на должном уровне.
Особая грань темы советского народа: депутаты всех уровней. Вот уж благодатная площадка для обвинения «совка» в антидемократизме, тоталитаризме! Ведь выборы в действительности проходили ещё до всенародного голосования в тех же кабинетах, в которых формировались и списки для Досок почёта. Право слово, не наобум. Мучительно и задолго до выборов шла работа по отбору кандидатов. Для чего? Давайте вдумаемся. Для единодушного одобрения так же тщательно обработанных в недрах плановых органов специалистами директивных цифр? Для скандирования лозунгов и здравиц? Для заседания в президиумах? Не без этого! Но вот в чём был мучительный для «ответственных товарищей» момент выбора — кого рекомендовать? В ответственности за моральную, политическую, человеческую чистоту рекомендуемого лица, которому предстоит стать лицом советской власти!
Ведь депутат сталкивается лицом к лицу с народом, разбирая многие заявления, просьбы, жалобы, и его моральный авторитет был безупречен. Кажется, и не было случаев падения в коррупционную грязь.
В этом смысле он не только по названию был «народным».
Чтобы не возникло у читателя подозрения, что автор ратует за безальтернативные выборы, должен пояснить свою позицию. Советский простой человек, каковым я являюсь и от имени кого выступаю, «не лыком шит». Все видели и понимали, что, голосуя за одного, они не выбирают, а уже утверждают выбранного, что выборы уже состоялись, и день выборов — просто праздник торжества «советской демократии» в отличие от буржуазной, где лезут во власть кто попало, кто понаглее и побогаче, кто больше наобещает всяких (часто невыполнимых) благ своим избирателям. А мы ставим во власть того, кто понадёжнее, от нашей рабоче-крестьянской косточки, с учётом того, что там, во власти, были и академики и слесари, и русские и эвенки, и стар и млад. Лично сам я в этом «выборе» участвовал на собрании коллектива по выдвижению. Понимал, что дальше эта кандидатура будет «вентилироваться» и «рассматриваться» в разных «инстанциях», не доверять которым у меня нет оснований. И я потом опускаю бюллетень как знак согласия с «провентилированной» в кабинетах кандидатурой. Вот так я избирал и был избранным, и не чувствовал себя ущемлённым в правах.
Рождённый в СССР, воспитанный по-советски, проживший всю трудовую жизнь при советской власти, которая меня учила и лечила, предоставляла бесплатные или дешёвые книги и учебники, библиотеки, спортзалы, детские спектакли и киносеансы, студенческие общежития, жильё и работу после училища или института, я вслед за Маяковским так и ощущал: «Очень правильная, эта наша Советская власть».
«Что имеем — не храним, потерявши плачем». В какой «прикид» ни облачайся, каким макияжем ни разукрашивайся, какую толстую шею ни наедай, каким фитнесом ни занимайся, а тот моральный облик скромницы «в платьице белом» или надёжного парня «у проходной», который воспитывала советская народная педагогика, не затмить, не заглушить, не забыть, не убить. Потому что в прилагательном «советский» к существительному «человек» за неброской одеждой, непритязательным жильём, зачастую примитивной бытовой техникой таились идеальные качества нового человека, который должен впитать лучшее, накопленное человечеством, и развивать его дальше в своих детях. В этом суть коммунистического учения о будущем свободном бесклассовом обществе, без эксплуатации человека человеком.
Ещё Аристотель размышлял над феноменом под названием «человек» и называл его «общественным животным», то есть всё истинно человеческое в нём — «сверхживотное». Я пришёл к мысли, что всё истинно человеческое в человеке проявится в коммунизме, будущем справедливом обществе, строить которое надо, совершенствуя истинно-человеческие качества и преодолевая, обуздывая животные. С обретением такой простой и ясной «религии» мир для меня перестал быть хаосом случайностей; как в силовом магнитном поле, лица, поступки, предметы и события в отношении вектора моей коммунистической идеи выстроились в определённом порядке: хорошо всё, что ведёт к коммунизму, плохо всё, что ему мешает.
Я уже дед, и даже прадед. Дети, внуки, правнуки рядом, вокруг меня. Я ещё вписан в жизнь, а жизнь-то уже другая. Внуки поют другие песни, на мой взгляд, очень громкие, дёрганые, несуразные. И не поют мои, мелодичные. Вроде бы и обидно за песни, которые пел, которыми жил. Но и они ведь живут своими песнями. Им жить, им петь. Одеваются чудно? Так ещё Тарас Бульба встречал сына из семинарии «по одёжке»: «А поворотись-ка, сын, экой ты смешной какой!» Им нравится — ну и пусть! Да я и сам уже появляюсь на людях в шортах и бейсболке. Ничего, удобно и практично.
Стариковское брюзжание и закономерно и безобидно. Так было, так будет. Но в отношении «советского простого человека» неприменим геронтологический подход. Ведь он, советский человек, в историческом плане — ребёнок. Хотя, подобно Гераклу, ещё в колыбели стал совершать подвиги. Но старый хищный мир алчности и эгоизма, как бессмертный Кощей, над златом чахнущий, в этом «ребёнке» учуял своего «могильщика».
