Василий Песков - Окно в природу-2003
Ни одной приметы от дедушкиного хозяйства не осталось. На месте сада - скучный картофельный огород, там, где стояли ульи, - капуста и свекла, а вместо амбара и аккуратного деревянного дома какой-то «шанхай» дворовых построек. И только Резников сад, как прежде, виднелся за речкой темным пятном.
А ПО ДРУГУЮ сторону от давней нашей избы в отросток села с названием Низ забежали мы, спасаясь от июньского ливня, на чье-то крыльцо. Встретила нас месившая в ведре глину старушка веселого нрава. «Уж не Васятка ли Ку/ликов?» - спросила она, вытирая краем платка слезящиеся глаза. По-дво/рному нас звали Ку/ликовы, и я удивился: «Мне было двенадцать лет, как же узнали?» - «Узнала. По поличью. Ты был черноголовый и все просил на тракторе посидеть».
В войну трактористами были девушки лет восемнадцати - двадцати. Чаще всего видели их несущими в мешке с поля на ремонт части от трактора. Так и говорили: «Вон трактор в мешке понесли». На этих людях держалось в войну полевое хозяйство. Вспоминая то время, Мария Петровна Лесных пересыпает веселый свой говорок мужскими словами. «В те года научились?» - «Да, бригадир наш говаривал: с такими словами трактор легче заводится». - «С кем же живете?» - «Одна. На всем свете одна», - вздохнула Петровна и вдруг заплакала.
СЪЕЗДИЛИ еще в заповедник и по пути заглянули в село «Парижская коммуна». Сюда, боясь, что немец пойдет из Воронежа дальше, всех жителей Орлова в 42-м году выселили - готовили в селе новую линию обороны. Захотелось мне увидеть в «Парижской коммуне» избу, где наша семья - мама и четверо ребятишек - жила у тети Кати Карпёновой. Жили тесно, голодновато, но дружно. Это было то самое время, когда все взоры и мысли обращены были на Сталинград, хотя мы тут, не имея ни радио, ни газет, мало что знали о тех событиях.
Дома тети Кати я не нашел - разрушился. Но поговорил с милой старушкой, опиравшейся руками и подбородком на палку. Удивительно, но она помнила наше житье. «Ты, Васятка, ловил воробьев и все ходил в сельсовет искать от отца письма». Сельсовета теперь тоже нет. Но я хорошо его помню. Письма для всех выселенных из Орлова привозили сюда, и они лежали в большой комнате сельсовета горой, достигавшей портрета Ленина на стене. Все приходили искать письма с фронта. Я проводил тут много часов вечерами, перебирая солдатские треугольники со штампами «Просмотрено военной цензурой». Но писем от отца не было. Уже позже узнал, почему не было, отец об этом после войны рассказывал, и Жуков пишет в воспоминаниях. Готовилась стратегическая операция, и, чтобы немцы не узнали про замысел, письма писать запрещалось. Отец был в то время как раз в Сталинграде - «ночами переправляли на правый берег продовольствие и снаряды». Отец выжил и даже не ранен был там, на Волге, но от цинги потерял зубы. Поразительно, но во время войны вставили ему зубы. Я летом в 45-м году бежал его встретить на станцию. Но отец шел уже полем. На гимнастерке сверкали медали, а во рту - металлические зубы. Я подумал: какой отец старый. Отцу было тогда сорок лет.
А ОБ ЭТОМ уж и не знаю, как рассказать... Друг детства Анатолий Костин настоял, чтобы мы по пути в Воронеж заглянули еще раз в Орлово. Свернули на улицу, на которой я жил, по которой бегал с удочкой к речке, а в другую сторону - в школу. В самом начале этой «стрит» с известным мне названием Большой угол Анатолий попросил машину остановить, а меня - выйти и глянуть направо. Я, заинтригованный, повиновался. И что увидел? На избе Петьки Утенка (прозвище), с которым сидели когда-то за одной партой, висела табличка: «Ул. В. Пескова». Меня одолел вдруг приступ смеха, но тут же я понял: смеяться глупо, и мысленно поблагодарил земляков за то, что Большой угол, ведущий с большака к Усманке, они со всей серьезностью нарекли распространенной в нашем селе фамилией. Подумал, что больше всего порадовалась бы этому мама. Это она после войны, при крайней бедности уговорила отца купить мне фотографический аппарат. У нее образование было - два класса. Письма отцу на войну она писала «печатными» буквами.
И ПОТОМ поехали мы на кладбище, где похоронены родители и Анатолия, и мои. Положили на камень надгробья с дорогими именами цветы, собранные у речки. Постояли у памятника отцу Анатолия Митрофану Ивановичу Костину и вспомнили историю, которой надо закончить эту экскурсию в детство.
В 1943 году в село прислали нового директора МТС. Выбрался он из-за фронта раненый после стычки с немцами маленького, крайне уязвимого в степной местности партизанского отряда. Прислали Митрофана Ивановича к нам на леченье и на работу. Было с ним четверо детей. Младшему из сыновей Анатолию было тогда десять лет. После бомбежки у линии фронта он заикался. Подростки - народ жестокий, стали Тольку дразнить, щипать, как щиплют хромую уточку во дворе здоровые утки. А мне Толя понравился своими рассказами с заиканьем о всем, что видел вблизи тех мест, где были бои и бомбежки. Мы подружились. И однажды Толя, благодарный за эту дружбу, явился с отцовским биноклем. Я первый раз держал в руках эту невероятно интересную штуку: с одной стороны глянешь - все близко, с другой - все ошеломительно удаляется. Сколько радости доставило нам это изделие Цейсовского завода, добытое Толькиным отцом на войне! Мы искали места повыше, с которых открывались бы дали. Видели мы, как купаются вечером девчонки на Усманке, как полют бабы картошку в заречной Гудовке, как кошка за огородом пытается поймать бабочку, как дед Павел ходит с дымарем около ульев, как пылит за селом по дороге полуторка, как галки дерутся на облупленной колокольне. Бинокль чудом приближал все, что хотелось.
А потом в доме нашего сельского доктора поражен я был диапроектором. Вставлялась в этот «фонарь» метровая пленка фильма, и один за другим на простыне, повешенной на стене, появлялись неподвижные, но яркие, как и в кино, картинки. Наверное, было заметно, что это «кино» мне очень понравилось, и добрая Елена Павловна подарила гостю-зрителю две коробочки с лентами: «Дети подземелья» и «Фриц на войне». Эту ценность принес я домой, и стали мы с Анатолием размышлять, как бы и нам устроить «кино». Проблемы возникали непреодолимые: фонаря для показа нет и нет в селе электричества (в больнице был автономный движок). Но голь на выдумки хитра. Отцовской стамеской продолбили в дверях пристройки к избе окошечко как раз в размер кадра на пленке.
А далее дошла очередь у двух дураков до бинокля. Шилом мы вынули из него большую переднюю линзу, обернули ее полоской жести - получилось что-то вроде лупы с плоскою ручкой. Пропилив в деревянном брусочке длинную щель, укрепили брусок торцом как раз под дыркой в двери и вставили в прорезь жестяную ручку с линзой. Ума не приложу, откуда мы тогда могли знать, что движемся верным путем. Но путь был верным. Прибили по бокам все той же дырки две деревянные планки - удерживать пленку. Потом я снял в избе мутноватое, но большое зеркало и велел Тольке наводить со двора в нужное место солнечный зайчик. Зарядив пленкой устройство и двигая в прорези бруска оправу линзы, я увидел на побеленной стене настоящее чудо - картина была ярче, чем в доме доктора от электричества. «Толя, давай сюда! Иди смотреть!..» Теперь уже я наводил на дворе зеркало, а Толя, еще более заикаясь от удовольствия, двигал пленку с похождениями незадачливого Фрица.
За неделю вся детвора Большого угла перебывала в пристройке, где ночевали обычно козы. Их ночные орешки мы тщательно выметали. Все же в «кинотеатре» попахивало. Но кто ж обращал на это вниманье! Сидели кто на скамейках, кто на полу. Кому-то доставалось почетное дело ловить зеркалом солнце. А мы с Анатолием двигали пленку и громко читали текст, подправляя наводку на резкость. Радость была всеобщей. Слегка беспокоил нас только бинокль с покореженным левым «глазом». И вот расплата за это пришла.
Однажды утром в окно я увидел: стежкой меж огородами к нашей избе идет директор МТС Митрофан Иванович и ведет за руку Анатолия... К моему удивлению, Митрофан Иванович не закричал и не стал нас с ходу ругать. Спокойно сказал: «Вася, вы с Толей, говорят, показываете кино. Покажите и мне». Я поставил важному (и страшному!) зрителю табуретку, дал Тольке зеркало и, закрыв дверь, в темноте дрожащими руками стал заправлять пленку в наш агрегат.
Митрофан Иванович молча просмотрел историю Фрица, попросил показать и «Детей подземелья» и, открыв дверь, осмотрел все, что мы соорудили. Мы с Анатолием приготовились к заслуженной выволочке. Но Митрофан Иванович вдруг почти ласково сказал: «Интересно. Но разве вы не понимаете, что испортили дорогую и редкую сейчас вещь? Попробуем бинокль починить. Ну а пока крутите ваше кино». Это все, что было нам сказано в летнее утро 43-го года.
Такие истории не забываются. Лет пятнадцать назад по приезде Анатолия в Москву мы вспомнили наше «кино», вспомнили Митрофана Ивановича. Уже взрослые люди, мы понимали: он мог и почти должен был высечь нас как сидоровых коз. Но рассудил человек: в неимоверно трудной жизни, без электричества, без каких-либо советов-инструкций двое мальчишек проявили себя настоящими Эдисонами. И все нам простил. В Москве я повел Анатолия в оптический магазин. «Выбирай любой, какой понравится, - показал я ему на бинокли. - Это память о замечательном, мудром твоем отце».
