Игорь Дьяков - Лето бородатых пионеров (сборник)
Крохотные мошки суетливо сбегались-разбегались в глубине влажных микротропиков. Какой-то согбенный ферда волочил длинную былинку, вероятно, пыхтя и обливаясь муравьиным потом. Костик усмехнулся. Их кооперативное гнездо было уже свито. Только самолюбие заставляло Костика наламываться на сверхурочных работах – он во что бы то ни стало хотел, чтобы его собственная часть пая была хотя бы сопоставимой с той, которую внесли родители жены. Он рассчитывал со своей стороны только на себя. Отец директор сельской школы под Рязанью – человек добрый, бессребреник, ставивший духовную пищу неизмеримо выше телесного – ничего им с матерью не оставил, кроме ветхого домика, окруженного лопухами, да небольшой библиотеки, в которой среди классиков хранился пухлый том грамот от района. Отец умер, когда Костик учился в восьмом. Его мучили дикие боли, но ни разу он не жаловался. Рак высосал из отца все, что мог. Он весил перед смертью всего сорок килограммов, некогда высокий мускулистый мужчина.
Потом Костик уехал к тетке в столицу – доучиваться. Мать осталась в деревне, при отцовской могиле, при любимом деле. Она заведовала сельским клубом…
Жирная муха, усевшись на широкую травинку и покачиваясь, стала скоро перебирать лапками. Словно раздумывала, в какую сторону и зачем полететь. Она напоминала Костику короткий самолет на борту авианосца – кадр из учебного фильма, который показывали на сборах.
Война… Все задают вопрос, будет ли она, подумал Костик. Наша психика, наверное, здорово отличается от нормальной – мы ведь первое поколение, которое уже стареть начинает под сенью атомной бомбы.
Костик немного кокетничал. Ему было всего тридцать лет, и он вовсе не был склонен к вялым беспредметным рассуждениям. С юности от твердо усвоил однажды сказанный отцом афоризм: «Когда мы есть – смерти нет, когда смерть придет – нас уже не будет». Костик, как человек дела, не любил и не умел говорить о невозможном, и потому рассуждал так: мгновение нашей встречи с потусторонним миром будет столь кратким, что лучше уж сразу думать о том, что с нами станет после. А так как мы атеисты и в загробной мир не верим, то взглянем с трезвым восторгом на травинку и былинку как на свое будущее. Правда, в отличие от данных травинок и былинок, мы будем травинками и былинками в достаточной степени радиоактивными, чтобы сгнить на корню. Но об этой детали лучше не думать. А посему, рассуждал Костик – к природе надо идти, стремясь постигнуть ее. Это наша мать, ласковая и щедрая. Это наш отец, благородный и суровый, который, как старый Бульба, в нужный час повезет нас, грешных, из этой жизни.
Отец вел в школе несколько предметов, в том числе географию, к которой питал особенную страсть. Когда Костик поступал на геофак университета, он так живо описывал разные страны и города, что развесившие уши столичные штучки потом не верили, что он родом из глухой деревни. А насколько она глухая, было видно хотя бы из того, что международный геологический конгресс, участником которого должен был быть и Костик, перенесли только из-за того, что сочли неудобным показывать иностранцам уникальные обнажения плит в соседстве с печального вида деревнями, одна из которых была Костиковой родиной.
Костик поднял голову, прищурился. Галя по-прежнему полулежала в шезлонге, хотя серенькие тучки кусками паутинки проносились по небу. Пушок на щеке жены вспыхивал в лучах замигавшего солнца. Почуяв прилив нежности, Костик вскочил и обнял жену сзади.
– Осторожно! – качнулась она, инстинктивно схватившись за живот. Галя была на пятом месяце беременности. – Испугал, господи…
– Моя же ты квочечка, – проворковал Костик и полез целоваться.
– Петушок… А навозом-то, навозом!.. Шел бы к отцу, помог бы, если сил девать некуда.
Галя провела ладонью по его глубоким, как лиманы, залысинам.
– Уж такое я дерьмо! – улыбнулся Костик. Он сполоснул лицо дождевой водой из высокой железной бочки, нырнул в невысокий парник, выбрал там самую розовую клубничину, и принес жене.
Только с рукой осторожней! – крикнула Галя, когда Костик выходил через калитку. Год назад он участвовал в спелеологической экспедиции, попал в завал и повредил правую руку. С тех пор при постоянном напряжении время от времени она ослабевала. Однажды он даже выронил ведро с водой, когда шел от колодца.
С будущим тестем Костик познакомился задолго до свадьбы, когда еще студентом наезжал «в поле». Тесть был известным в своих кругах геологом, долгое время работал за рубежом. Месяцами пропадал в партиях – искал нефть. Нередко находил. Тогда, в Туркмении, они быстро сошлись несмотря на разницу в возрасте. Костик никогда не терялся, быстро находил выход в сложных ситуациях, которых было немало. Ему же будущий тесть сначала не понравился. Это был медлительный человек с тихим голосом, но очень твердым, порой даже непреклонным характером. Иной раз, слушая его указывания, произносимые как бы извиняющимся тоном, Костик чувствовал к нему прямо-таки ненависть. Вот мягко стелет, думал он, не дай бог такого начальничка. Уж лучше б матерился громогласно.
Так было, например, когда будущий тесть прогонял из партии ленивого студента. Студент действительно ни черта не делал, но Костик слушал этот скромненький приговор, означавший автоматическое исключение из университета, с немалым предубеждением. Однако изгнанник столь хорошо себя знал, что сразу со вздохом согласился на доводы руководителя. Ему выделили джип и увезли из партии. Долго еще узкая голова на длинной шее безвольно покачивалась на ухабах в окошке джипа, вызывая в Костике приступы несправедливой жалости.
Но потом мало-помалу Костик оценил будущего тестя. Тот рассказывал ему об этих краях, в которых бывал еще в пятидесятые годы. Глядя на запущенные спортплощадки, на нетрезвых постаревших юношей с поблекшими взорами, на очереди за хлебом, появляющиеся только по утрам, Костик сопоставлял это с рассказами об этом солончаковом крае тридцатилетней давности: гром боевитых лозунгов, светлая решимость еще не постаревших юношей все здесь переделать. А теперь даже калым кое-где возродился… Невеселые мысли впервые рождались в голове Костика. Невеселые, но – мысли. И за это он был благодарен будущему тестю. Скептицизм старшего друга никогда не был ни беспочвенным, ни безвыходным. Скептицизм его был здоровым и деятельным.
Вот и сейчас тесть заготавливает дрова на вырубке, против которой боролся всеми силами – заповедный, могучий лес спасти от бессмысленной гибели не удалось, так хоть шерсти клок… Деревья повалили ради того, чтобы нарезать еще несколько участков. Действовали какие-то незримые, но влиятельные силы. Они добились своего, но тестя морально не сломили. Костик увидел его маленькую фигурку на белоснежном фоне березовых штабелей. Вокруг темнел вековой лес – будто оплакивал павших красавцев-товарищей. Оплакивал и недобро поглядывал на островерхие крыши дачек и дачищ, во многих из которых жили усталые от суеты люди.
Место это издавна называется Булатовой поляной. Говорят, по фамилии давешнего владельца, помещика Булатова, от которого давно не осталось ни потомства, ни усадьбы. Птицы здесь поют сильными голосами, без поправок цивилизации. Нет в их пении ни растерянности и испуга городских сородичей. Деревень поблизости нет. Нет и железной дороги. Только людям, способным «стрелять дуплетом» – дача плюс машина – оказались доступны эти края. Костика давно удивлял обнаруженный им здесь «робинзоновский эффект»: глушь глушью, а материалы появились самые что ни на есть дефицитные, габариты никого не останавливали. Словно где-то неподалеку прибило некий гигантский бриг, набитый шпалами, шифером, тесом, даже деревообрабатывающими станками.
Свидетелем такого расцвета фантазии и трудового героизма был окружающий поляну лес! Трехэтажные хоромы с подземными подсобками и гаражами, покрытые лаком беседки, срубы с тысячелетней гарантией нарастали здесь за считанные годы. Небывалые в округе урожаи собирались в приусадебных участков, окультуренных с рациональностью, какой не видели и в скудной на землю Европе. Мохнатые лайки охраняли покои, не снившиеся удельным князьям. «Сколько усердия! И какое качество!» – поражался Костик, вспоминая конторы, в которых доводилось бывать, с их часовыми перекурами, с их квелыми ритмами и бесцветными оплывшими лицами служащих; вспоминая строительство их кооперативного дома, длившееся целую вечность, с его дефектами и исчезновениями порой немыслимых вещей – даже лифта; вспоминая, наконец, чахлые поля родного колхоза, вечную нехватку запчастей и трезвых рук, нехватку, доводившую совестливого отца до плача…
Гуляя по улочкам их дачного поселка, Костик с тревожной улыбкой ловил себя на мысли об «уходе в тину». Его практичный ум тут же подсказывал варианты: вырыть прудок для зеркального карпа, посадить клубнику «столбовым» способом автомобильных покрышек, рассадить огурцы по системе Егорова и разбить такой парник, в котором зимой могли бы расти бананы. Но глядя на сосредоточенные лица молодых еще мужчин, на великолепную пошлость теремов, покрытых дурного вкуса грубой резьбой, Костик неприязненно подергивал плечами. «Да ведь это же… могильник!» – хотелось закричать ему, хотя он прекрасно понимал, что далеко не справедлив…
