Н Гершензон-Чегодаева - Первые шаги жизненного пути
Больше никогда в жизни мне не пришлось переживать ничего подобного. И за это я бесконечно благодарна Лидии Мариановне.
С момента закрытия колонии прошло 32 года. Когда ее закрыли, мне было 16 лет, а сейчас мне 49. Но пережитое в ее стенах до сих пор светит мне негасимым светом. Оттого, что были эти 2 с половиной года, мне и теперь легче жить, и я знаю, что так будет до конца моих дней. Но я также знаю, что это неповторимо; и не только потому, что я была молода тогда и что такие люди, как Лидия Мариановна, встречаются очень редко.
Это неповторимо прежде всего потому, что такое явление, как наша колония, могло сложиться только в те годы, что для этого нужна была ушедшая в невозвратное прошлое романтика 1920 года, нужны были коптилки, мороженая картошка, повседневный тяжелый физический труд, а главное - то приподнятое, идеалистическое и абсолютно бескорыстное состояние духа, которым была тогда охвачена вся лучшая часть русских людей и на которое, естественно, особенно отзывчивыми оказывались детские души.
На природе
В моей памяти ярко запечатлелись самые первые дни существования колонии. Для меня все было ново - и жизнь в коллективе, и жизнь в природе. Я никогда не видела до этого подмосков-ной природы, т.к. нас всегда летом возили к морю. А тут попала в дивное по красоте подмосков-ное место в период первоначальной весны. И образ нашей жизни был такой, что с первого дня мы оказались погруженными в природу и вся наша жизнь шла в неразрывной и неустанной тесной с ней связи.
В самый первый день мне вместе с другими ребятами довелось несколько часов провести в весеннем лесу. Нас послали в лес искать пропавшую у Ильиных ярочку. Я до тех пор не знала, что овечка называется "ярочка", и это было удивительно, как удивителен был наполненный весенним сырым ароматом теплый лес с прогалинами талого снега в тенистых местах.
Мы долго бродили между деревьями, по дорожкам, тропинкам и лесным полянкам, никакой ярочки нам не встретилось, но прогулка эта запомнилась на всю жизнь.
Тесно пришлось соприкоснуться с первых дней жизни в колонии и с теплой, прогретой горячим солнцем землей, которую я знала гораздо лучше, так как постоянно возилась в ней в нашем московском саду. Первой нашей работой было вскапывание земли под огород возле самого дома. Делали мы это лопатами, поднимая целину. Помню, что занятие это было поручено главным образом младшим ребятам и девочкам. За работой мы много болтали. Кто-то знал пальцевой разговор глухонемых и показал остальным. Это было очень интересно и всем показалось увлекательным. Часто отрываясь от работы, мы разговаривали на пальцах.
Другим нашим увлечением были ходули. Каждый из нас смастерил себе ходули, прибив к двум палкам по чурке для того, чтобы ставить ноги. В свободное от работ время мы без устали упражнялись в хождении на ходулях, пытались даже на них танцевать примитивные танцы вроде венгерки. Беспрестанно падали, ушибались, но это не охлаждало наш пыл.
Не знаю, как были настроены старшие ребята, на которых лежала главная ответственность за сельскохозяйственные работы, но мы, маленькие, чувствовали себя по-детски беззаботно; хотя работать всем приходилось всерьез. Многие моменты из этой работы запомнились очень ярко и значительно не только как физическое напряжение, труд, но и как нечто заключавшее в себе большое Духовное богатство. Думаю, что это зависело от двух причин: от общей нравственной атмосферы, царившей в нашей колонии, и от того, что работать приходилось в окружении природы чудесной красоты.
Помню особенно работу в огороде; не только копанье земли, но и устройство грядок, их прополку, которую часто выполняли младшие девочки. Я впервые познакомилась с огородными растениями: свеклой, морковью, брюквой, горохом. В одно лето мы имели участок с просом, который тоже приходилось полоть. Конечно, много сил уходило на покос.
Уже в первое лето я научилась ходить босиком, и постепенно подошвы ног у всех нас так загрубели, что мы свободно бегали босыми не только по лесу, но и по скошенному лугу.
Впечатления от природы я воспринимала тогда с большой остротой и ничем не затуманен-ным интересом. Для меня они были первоначальными: впервые я ощущала босыми ногами землю - горячую в жаркие летние дни, сырую и холодную осенью, ледяную в часы утренних осенних заморозков. Впервые вдыхала пьянящий аромат свежего сена, впервые слышала кукованье кукушки, которое доносилось из леса за прудом.
Из работ, тесно связанных с впечатлениями природы, особенно радостно вспоминаются две - вязание березовых веников в лесу и копание картошки поздней осенью. Веники вязались для корма лошадям и корове. Это делалось так: группа ребят, назначенных на эту работу, после завтрака отправлялась в глубину леса. Старшие мальчики валили одну-две большие березы, после чего младшие ребята влезали на поваленный ствол и, срезая ветви, связывали их в веники.
Лета 1920-го и 1921 годов стояли очень жаркие. В тени леса жара так не чувствовалась, но весь лес был пронизан солнцем, и пятна света играли на листьях упавшей березы. Отломанные ветви издавали тонкий аромат. Мы сидели как бы в лучезарной, светло-зеленой беседке, наполненной солнечным светом и нежным, свежим запахом березы.
Совсем другие впечатления сопутствовали копанию картошки. Воздух был жесткий, холодный. Сырая земля комьями липла к нашим грубым ботинкам, а иногда и к босым ногам. Над головами нависало затянутое осенними облаками белое или свинцово-серое небо. Где-нибудь на краю картофельного поля, у дороги, горел большой костер, в котором ребята пекли картошку.
Особенно запомнился мне один вечер, когда мы, стремясь закончить работу, очень поздно задержались в поле. Это у нас называлось "умирать за советскую власть" (работать, пока все не будет кончено, независимо от времени). Поле горбом поднималось, соприкасаясь с низко навис-шим над землей небом. На вершине этого горба стояла рыжая лошадь. Ее фигура контрастно обрисовывалась на фоне темно-лиловой грозовой тучи. Это было так красиво в своей величавой суровости, что осталось в моих глазах на всю жизнь. Должно быть, уже тогда во мне предчувст-вовался будущий искусствовед.
Младшим ребятам, особенно девочкам, часто приходилось работать по хозяйству: дежурить по дому, по кухне, шить что-нибудь на ребят. Помню я, как были получены разные материи: голубой и розовый ситец в цветочках, серая бумазея, и мы шили из них сарафаны, платья и блузки, а также рубашки для мальчиков.
Старшие ребята работали по-взрослому. Они пахали и бороновали землю, косили траву, валили деревья на разные поделки и на дрова. По очереди им приходилось таскать воду и месить тесто для ржаного хлеба, который мы пекли сами. Как сейчас вижу фигуру кого-либо из старших мальчиков, шагающую по длинной дорожке вдоль пруда, от колодца к кухонному крыльцу. Воды требовалось так много, что эта работа занимала у "дежурного по воде" несколько часов - все время от завтрака до обеда.
На долю больших мальчиков приходились и все заботы о нашем сельском хозяйстве. Ни у кого не было опыта, учились на ходу. В первое время было особенно трудно, т.к. колония не имела ни лошади, на сельскохозяйственных орудий, и работа производилась самыми примитивными методами.
Уже в начале первого лета удалось приобрести лошадь. За ней поехала в Москву Лидия Мариановна сама и, Получив ее где полагалось, отправилась с ней из Москвы пешком в Пушкино (около 30 километров). Вся колония в возбуждении ожидала прибытия лошади. Перед вечером большая группа ребят отправилась на шоссе встречать Лидию Мариановну. Помнится, мы перешли шоссе и пройдя кусок дороги по направлению к Новой деревне, уселись у обочины дороги.
Ждать пришлось долго. Наконец, показалась фигура Лидии Мариановны с рыжей лошадью на поводке. Дорога из Москвы заняла у нее весь день. Лидии Мариановне, естественно, впервые в жизни пришлось иметь дело с лошадью, а эта была молодая, норовистая и упрямая. Временами она останавливалась и отказывалась идти дальше, а маленькая, худенькая женщина своими слабыми руками подолгу не могла сдвинуть ее с места. Пока Рыжик не привык и не повзрослел на нашей работе, мальчикам и Всеволоду пришлось с ним немало помучиться.
Один случай носил трагикомический характер. Как-то одного нашего мальчика Шуру послали в поле бороновать землю. Он так долго не возвращался домой, что мальчики пошли его проведать. Перед их глазами предстала следующая картина: посреди поля на бороне стоит Рыжик, а Шура ходит вокруг бороны и беспомощно дергает его за повод. К делу воспитания Рыжика пришлось привлечь Ростислава Сергеевича Ильина, с помощью которого дрессировка пошла быстро, и вскоре колония получила прекрасную рабочую лошадь, ставшую всеобщим любимцем и другом на все время существования колонии. Впоследствии появилась и вторая лошадь, с которой не было уже никаких сложностей.
