Абдурахман Авторханов - Ленин в судьбах России
"Русский народ еще свято хранит культ царя и царской власти. Только в этом, как учит история, Россия всегда, в конце концов, находила свое спасение. Но разлад между правительством и обществом обостряется все более… Господа, я думаю, едва ли найдется в России мыслящий человек, который не чувствовал бы инстинктивно, что мы, выражаясь языком моряков, дрейфим, относимся ветром и течением к опасному берегу, о который наш государственный корабль рискует разбиться, если мы не решимся своевременно положить руль на борт и лечь на курс ясный и определенный".
"Опасный берег" в устах барона — это синоним той же ленинской второй революции. Если такая революция была отсрочена, то в силу общенациональной трагедии: Германия объявила 19 июля 1914 г. войну России.
Русское общество встретило войну с большим патриотическим подъемом. Повсюду начались многотысячные манифестации в знак единения народа с царем. Огромная масса народа двинулась на второй день войны 20 июля на площадь перед резиденцией царя, перед Зимним дворцом, а когда царь вышел на балкон, то все опустились на колени. Толпа кричала "ура", пела народный гимн, выкрикивались лозунги "Да здравствует русская армия!" Это было такое зрелище, какого царь не видел со времен русско-японской войны. Такой бурный и неподдельный патриотизм подданных еще более укрепил веру царя в свои собственные слова, которые он произнес перед высшим командным составом армии и флота: "Я здесь торжественно заявляю, что не заключу мира до тех пор, пока последний неприятель не уйдет с земли нашей". Поэты предсказывали триумфальный марш русских солдат на Берлин. Федор Сологуб писал: "Прежде чем весна откроется — лоно влажное долин, будет нашими взят заносчивый Берлин". Игорь Северянин выражался еще более энергично: "Германия, не забывайся. Ах, не тебя ли строил Бисмарк — но это тяжкое величье — солдату русскому на высморк".
Но загадочна и непостижима Русь, изменчив ее характер, буйны ее страсти. Она одинаково не переносит ни триумфа победы, ни тяжести поражения! Все это сказалось в русской армии, когда война приняла неблагоприятный оборот. Всем известно, что русский человек — выдающийся солдат: при наступлении он не признает никаких препятствий, но в отступлений он не знает, когда остановиться. В последнем случае ни тюрьма, ни смертная казнь, как наказание, ему не страшны. Когда обозначились первые серьезные поражения на фронте, русская армия оказалась весьма восприимчивой к антивоенной и революционной пропаганде. Вчерашний пламенный патриот, энтузиаст "культа царя" и верующий христианин легко бросается в другую крайность — поносить и Бога и царя: "Тюрьмы и церкви сравняем с землей" — поется в одной революционной песне большевизированно й толпы эпохи революции.
Первоначальные успехи русской армии: занятие Галиции, Буковины и части Восточной Пруссии — оказались кратковремеными. Контрнаступление врага понудило оставить не только все завоеванное, но отдать также Варшаву, Брест. Немцы и австрийцы вторглись и на русскую территорию. Чтобы остановить врага и выправить общее положение на фронте в августе 1915 г., сам царь стал Верховным Главнокомандующим, освободив от этой должности своего дядю великого князя Николая Николаевича. Катастрофическое положение на фронте вскрывает записка военноморской комиссии IV Государственной Думы, поданной на имя царя. В ней говорилось:
"Мы узнали, что доблестная наша армия, истекая кровью и потеряв уже свыше четырех миллионов убитыми, раненными и пленными, не только отступает, но, может быть, будет, еще отступать… Со стесненным сердцем узнали мы, Государь, о том, что свыше 1.200.000 русских воинов находится в плену у врага". Автор — монархист, приводя эти цифры, комментирует: "Данные эти не были преувеличены. В действительности, общие потери русской армии к моменту принятия командования Государем, превышали четыре миллиона воинов. Число пленных на самом деле достигло 1.600.000 человек. За четыре месяца отступления армия теряла убитыми и раненными около 300.000, а пленными до 200.000 человек в месяц" (Ольденбург, стр.561).
Говорят, что у победы много отцов, а поражение — круглая сирота. Так было и здесь. Начали искать не столько виновников поражения, сколько "козлов отпущения". Верноподаннейших русских немцев начали в измене, евреев — обвинять в подстрекательстве к революции, военного министра генерала Сухомлинова открыто называли в Думе "злодеем" и "изменником" за недостатки боеприпасов для фронта. (Сухомлинов: "Я, может быть, дурак, но я не изменник"). Его арестовали. (Черчилль о Сухомлинове писал в своей книге о войне: "Пять лет он трудился над улучшением русской армии… Бесспорно, он был козлом отпущения"), а жандармского полковника Мясоедова, которому он поручил надзор за офицерами, обвинили в прямом шпионаже в пользу Германии и расстреляли, хотя потом выяснилось, что он не был виноват. Даже дошли до того, что стали подозревать самого царя, его супругу, что находясь под влиянием проходимца Григория Распутина, якобы готовят сепаратный мир с Германией. Министерская чехарда (за время войны правительство менялось семь раз) давала повод утверждать, что министров меняет не царь, а Распутин.
Петроград (Петербург в начале войны быстро переименовали, чтобы заменить в нем немецкий корень "бург", хотя есть историки, которые утверждают, что "бург" был взят Петром у голландцев) жил не внешней войной, а войной внутри страны: интригами, слухами, провокациями, разоблачениями наверху, которые создавали благодарную почву для анархии внизу. Даже октябрист Гучков, в лояльности которого к царю в рамках "Манифеста 17 октября" не может быть никакого сомнения, критиковал кабинет Штюр-мера за бездеятельность, и самого Штюрмера за возможное предательство из-за немецкого происхождения. Он утверждал в письме к начальнику Штаба Ставки Верховного Главнокомандования генералу М.В.Алексееву: "Власть гниет на корню… Ведь нельзя же ожидать исправных путей сообщения в заведовании г. Трепова, хорошей работы нашей промышленности на попечении князя Шаховского, процветания нашего сельского хозяйства и правильной постановки продовольственного дела в руках графа Бобринского… Ведь эта власть возглавляется г. Штюрмером, у которого (и в армии и в народе) прочная репутация, если не готового уже предателя, то готового предать". Кадет профессор ПН.Милюков был согласен с Гучковым: "Надо сосредоточить напор на Штюрмере", вся вина которого в том, что у него немецкая фамилия, и поэтому он не может не желать сепаратного мира с Германией, да еще он ставленник Распутина, который еще в начале войны писал царю из родной Сибири: царь должен немедленно заключить мир, иначе погибнет царь и вся его династия. В избранной в 1912 г. Четвертой Думе преобладали правоцентристские партии. Вот ее состав: всех депутатов 442, националисты и умеренно-правые — 120, октябристы — 98, правые — 65, кадеты — 59, прогрессисты — 48, нерусские группы — польско-литовско-белорусская группа, польское коло, мусульмане — 21, с.-д. — 13 (7 меньшевиков и 6 большевиков, среди которых был и провокатор Малиновский). Обе социал-демократические фракции в Думе — "семерка" и "шестерка" — голосовали против военных кредитов. Большевистская фракция из-за манифеста Ленина за поражение России в войне, была сослана в Сибирь. Из социалистов остались в Думе меньшевики во главе с Чхеидзе и "трудовики", которых возглавил А.Ф.Керенский. Под влиянием военных поражений началось явное полевение не только октябристов и кадетов, но и части националистов. Летом 1915 г. возникла идея создания "Прогрессивного блока". В "блок" вошли восемь фракций, главные из них — левые октябристы, прогрессисты, кадеты. Всего 300 депутатов из 442. Программа "блока" вкратце: "война до победного конца", для чего необходимо "единение между властью и обществом". Отсюда главное требование "блока": создание "правительства общественного доверия", ответственного перед Думой, а не перед царем. К такому разумному требованию царь был глух и нем, хотя он и говорил, что будут какие-то реформы, но только после победы над противником. Теперь ясно, что царь поступил бы разумно как в интересах ведения войны, так и ради сохранения своего трона, да и самой династии, если бы он, пользуясь предложением "блока" (который ничего другого не хотел, как превратить Думу в парламент английского типа), уступил "блоку" и возложил ответственность за ведение войны целиком на Думу.
На открытии очередной сессии Думы 9 февраля 1916 г. царь обратился к депутатам Думы с приветственной речью, которая вселяла надежду о том, что царь пойдет навстречу требованиям "Прогрессивного блока". Под впечатлением этого председатель Думы М.В.Родзянко даже обратился лично к царю, сказав: "Ваше Величество, воспользуйтесь этим светлым моментом и объявите здесь же, что даете ответственное министерство". На что царь ответил уклончиво: "Об этом я еще подумаю". Царь трагически долго думал и не до чего спасительного не додумался, а что касается Думы, то в народе говорили: "Дума думать не успела, революция приспела!" Общее положение в настроениях различных социальных групп общества к концу 1916 г. монархист историк С.Ольденбург рисует так:
