Андрей Буровский - Правда о допетровской Руси. «Золотой век» Русского государства
Алексей Михайлович никогда не преследовал тех, кто «крутил ему пуговицы», или посадского, который бил с ним по рукам. Тем более тех, у кого он выпрашивал жизнь Морозова, кланяясь и плача на площади. При всем горделивом чувстве ответственности за врученную ему Богом страну он вовсе не считал для себя зазорным говорить со своим народом, кланяться ему или договариваться с ним. Ни у самого Алексея Михайловича, ни у его окружения, включая самую что ни на есть спесивую придворную аристократию, не было идеологии отделения себя от остального народа и не было идеи «прогресса». Была не «народная масса», которую еще предстоит превратить в «нормальных людей», а был народ, к которому принадлежали и бояре, и сам царь.
Царь возглавлял народ и просто обязан был расправиться с тем, кто посягает на его власть, но ведь и саму власть он получал от народа, через волю Земского собора. «Земля» посадила династию царя на престол, и это делало царя чем-то вроде наследственного и пожизненного президента. Перед «землей» он отвечал за свои действия, и ни у кого не возникало сомнения в теснейшей связи царя и народа. Почему же царь должен был считать оскорбительным для своего достоинства беседовать, делиться своими бедами или просить о чем-то у народа или его представителей?
Эта позиция, конечно же, есть отступление от позиции земного божества, занимаемой и активно пропагандируемой Иваном IV, но она очень похожа на ту, что свойственна королям Европы (включая Польшу), императорам Китая и микадо Японии. Та позиция, которая заставила включить в конституцию Японии статью, согласно которой «император является символом нации», а в странах Европы привела в исторической перспективе к законодательному ограничению власти монархов. Отмечу, что Алексей Михайлович самим отношением к своей власти сделал шаг в сторону Европы, и гораздо более значительный, чем это кажется на первый взгляд.
Интересное все же явление — господство стереотипов над сознанием вроде бы очень неглупых людей! Историки всерьез считают, что если Алексей Михайлович не похож на своего страшного сына, то и европеизировать Московию не ему. А он, по существу, все годы своего правления только и делал, что ее европеизировал, хотя очень часто и не своими руками.
Один неглупый человек, Отто Бисмарк, высказался как-то в том духе, что одна из привилегий монарха — не быть выдающимся человеком: монарху достаточно уметь привлекать к совместной работе выдающихся людей… В конкретных условиях Московии XVII века это можно перевести так: царю необязательно самому быть западником. Вполне достаточно окружить себя западниками, и дело само пойдет в нужную сторону.
А царь Алексей Михайлович окружал себя западниками, что тут поделать!
Борис Иванович Морозов был только первым из русских западников, с которыми сталкивался царь в своей жизни (если не считать его собственного отца). В XVII столетии многие русские аристократы вешали в домах картины и зеркала, покупали часы и «хитрую механику», читали книги на иностранных языках и составляли библиотеки. Долгорукие и Голицыны среди аристократических домов только лидировали в этом показном, немного поверхностном западничестве, и царь всю свою жизнь наблюдал это западничество и был в нем воспитан.
Но в том то и дело, что ближайшими соратниками царя стали вовсе не знатнейшие князья и бояре! Круг самых его близких подчиненных за тридцать один год правления составили люди из самых средних слоев служилого сословия.
Впрочем, о нескольких из этих людей необходимо рассказать особо.
Борис Иванович МОРОЗОВ (1590–1661)Дядька Алексея Михайловича до 1648 года руководил приказом Большой казны, Стрелецким, Аптекарским, Новой Четью. Он был настолько убежденным западником, что, когда царь женился на Милославской, а Морозов стал царским свояком, боярство охватил нешуточный страх: а что, если вот прямо сейчас начнутся крутые перемены в жизни?! Например, что при дворе будут приняты новые, иностранные обычаи? Страхи не оправдались: Алексей Михайлович был слишком умен, чтобы устраивать совершенно ненужную бучу из-за формы кафтанов или ношения бород.
Трудно сказать, продолжал ли он и после 1648 года поддерживать отношения с Морозовым только из-за сентиментальных воспоминаний или все-таки Морозов и правда умел дать вовремя нужный совет? Во всяком случае, он хоть и был в тени, но оставался человеком очень влиятельным и старался приобрести как можно более широкую популярность; про него ходила слава, что он помогает всем, кто к нему обращается.
Помогать Борису Ивановичу было не очень сложно: этот богатейший человек владел 55 тысячами крестьянских дворов, железоделательными, кирпичными, поташными заводами, мельницами и винокурнями. Его хозяйство — пример сочетания феодального землевладения с торгово-промышленной деятельностью, а он сам — очень характерный пример «западника», самого первого из поколений русских «западников», своими глазами видевших Смутное время и сделавших совершенно определенные выводы.
Федор Михайлович РТИЩЕВ (1625–1673)Постельничий царя, всего четырьмя годами его старше, Ртищев вырос вместе с Алексеем и стал воспитателем старшего царевича, Алексея, который должен был наследовать престол, но умер. Очень характерно для Ртищева, что он отказался от чина боярина, который ему давал Алексей Михайлович за воспитание сына.
В Федоре Михайловиче поражало совершеннейшее отсутствие честолюбия. Этот человек совершенно искренно не понимал обиды и мести, злобы и ненависти, говорил правду без обиды, никому не колол глаза личным превосходством, совершенно был чужд родословного и чиновничьего тщеславия. Смиренномудрым называли его священники; «евангельский человек», — говорили миряне.
«Соединение таких свойств производило впечатление редкого благоразумия и нравственной твердости». По словам австрийского посла Мейерберга, Ртищев, не имея еще и 40 лет от роду, благоразумием превосходил многих стариков. Ордин-Нащокин считал Ртищева самым нравственно крепким человеком из всех придворных царя Алексея Михайловича.
Даже казаки за правдивость и обходительность желали иметь его «князем малоросским», то есть царским наместником.
Для жизни этого человека характерна такая история. Некий Иван Озеров, которого Ртищев облагодетельствовал — дал выучиться в Киевской академии, стал потом страшным врагом Ртищева. Ртищев был его начальником, но пользоваться своей властью не хотел и кротко приходил к Ивану, тихо стучал в его дверь, получал отказ и уходил. Доведенный до приступа ярости такой досадливой и навязчивой кротостью, Иван впускал Федора Михайловича, орал на него, бранился и выгонял. Ртищев молча уходил, ни разу не ответив на брань и обвинения, и опять приходил с дружелюбными словами привета, как будто ничего раньше и не было. Так продолжалось до самой смерти Ивана Озерова, которого Ртищев и похоронил как лучшего друга.
Федор Михайлович всю свою жизнь оставался одним из самых влиятельных людей… в смысле в числе тех, кто мог оказывать на царя наибольшее влияние. Причем «своим влиянием царского любимца Ртищев пользовался, чтобы быть миротворцем при, дворе, устранять вражды и столкновения, сдерживать сильных и заносчивых или неуступчивых людей вроде боярина Морозова, протопопа Аввакума или самого Никона».
Миролюбивый и доброжелательный, он не выносил вражды и злобы и ухитрялся ладить абсолютно со всеми, самыми противоположными по характеру людьми — Ордин-Нащокиным, С. Полоцким, Аввакумом, Хованским. В своей наивности доброго человека он старался изо всех сил удержать староверов и никонианцев в рамках богословских споров, не допустить раскола; именно в его доме шли прения Аввакума с Симоном Полоцким, когда Аввакум бранился буквально до изнеможения, до рвоты.
Помимо собственно дворцового управления Ртищев участвовал в самых разнообразных мероприятиях, управлял приказами, в 1655 году исполнил дипломатическое поручение. Чуть где появлялась возможность что-то улучшить, исправить, усовершенствовать, Ртищев всегда был тут как тут! Сочувствие, ходатайство, совет шел навстречу всякой обновительной потребности.
По некоторым данным, сама идея медных денег подсказана именно им, но что характерно — никто из восставших не связывал эту ненавистную идею с именем Ртищева! Как всегда, Федор Михайлович подсказал, помог организовать и тихо отошел в сторонку.
В Москве Ртищев велел собирать по улицам валяющихся пьяниц и больных и содержать в особом приюте до их вытрезвления или излечения. Для неизлечимо больных, престарелых и убогих содержал на свой счет богадельню. Интересно, что эта идея богаделен и бесплатных больниц не умерла вместе с ним, а использовалась и расширялась при Федоре Алексеевиче и при Софье. Только при Петре начинание было совершенно похерено.
