Владимир Буковский - Письма русского путешественника
И, как водится, уже готова целая теория о примате социально-экономических прав над гражданскими. Дескать, какая польза рабочему в свободе печати, если он голоден?
Однако, словно в насмешку, события в Польше минувшим летом задали новую загадку неутомимым строителям Великой Концепции.
В самом деле, миллионы рабочих не только развеяли ми о социально-экономическом благополучии на обратной стороне планеты, но еще почему-то очень настаивали на свободе печати, религии и освобождении из тюрем тех самых «диссидентов», которые вроде бы совсем несущественны. Привело ли это кого-нибудь в чувство? Ничуть. Совсем напротив:
— Вот видите! Вот видите! Все-таки рабочий класс, а не какие-то там диссиденты, оказался в авангарде. Все-таки наша концепция верна!
Конечно, число этих энтузиастов периодически сокращается, и только самые умные остаются неизменно верны, уж такие умники, такие тонкачи, что все могут объяснить. Одна из характерных черт нашего времени — это заметное усиление реалистических тенденций среди той части общества, которая по традиции именуется «левой». Все меньше иллюзий, все больше интереса к подлинной информации, больше трезвости. Особенно заметно это во Франции и Италии, где компартии достаточно сильны, чтобы превратить мечту в политическую реальность. Ответственность, а то и непоправимость такого поворота заставляет многих спуститься на землю. Но надолго ли? Мой знакомый, давно живущий в Париже, говорит, что в 56-м, после Венгрии, вся Сена была усеяна партбилетами и то же самое повторилось в 68-м после Чехословакии, однако уже через пару лет каждый раз неизменно пополнялись стройные ряды строителей Нового Будущего. Думаю, во Франции трудно найти человека, который бы в молодости не был в их числе, а повзрослев, разочаровался, и это ничуть не повлияло на новые поколения. Словом, это некая юношеская болезнь, нечто наподобие подросткового онанизма (у них слишком затянувшегося).
В известной мере этот энтузиазм основан еще на этаком шовинистическом высокомерии: у нас такого быть не может, не то что у каких-то азиатов. Боюсь, это высокомерие не слишком оправдано: медленная, но неумолимая социализация западных стран постепенно превращает развитые страны в слаборазвитые. Такова историческая задача социализма. Малая численность большинства европейских компартий тоже утешение весьма слабое — в России в 1917 году было всего 40 тысяч большевиков на 17 млн. населения. Вера в особую «цивилизованность» европейцев просто наивна — история показала, что европейцы столь же легко и охотно режут горла европейцам, как азиаты азиатам, если находится достаточно благой повод.
Словом, если наша боязнь ответственности, наше стремление к социальной безопасности ведет нас к иллюзиям, а иллюзии к социализму, если социализм открывает двери коммунизму, то коммунизм столь же неизбежно открывает дверь советским танкам. И закрыть потом эту дверку еще не удалось никому. Пока что она лишь все больше и больше отзывается.
Глава о дерьме
I hear today-finally-what happed when Nixon met Khrushchev that morning in the Kremlin. Khrushchev opens up strong. He tells Nixon he knows about him, knows he is an enemy of Communism of the Soviet Union, that he is the White Knight of Capitalism.
Nixon replies: He is a defender of capitalism, yes, but he began life as a poor boy, growing up on a small orchard in California, doing all the chores. Khrushchev rejoins that he himself started life as the poorest of the poor. He, Khrushchev, was a bare-foot boy. He shoveled shit to eat a few kopecks.
Well, says Nixon, he too was a poor boy; he too went barefoot; he too shoveled shit.
Khrushchev snorts. So what kind of shit did Nixon shovel? Horseshit, Nixon replies. That's nothing, says Khrushchev. Shoveling horseshit is nothing. He shoveled cowshit. Much worse. Stinks. Sloppy. Gets on your feet and between your toes.
Nixon: I too had to shovel cowshit. Khrushchev seems skeptical. Perhaps Nixon shoveled cowshit once or twice. But animal shit is nothing. He had to shovel human shit. That is the worst.
Nixon does not try to stop Khrushchev on this. He leaves the Kremlin in a state of shock.
Harrison E. Salisbury My Nixon File.
«Esquire» September 1980
Конечно же, Хрущев был прав — американскую бедность вряд ли можно даже сравнить с нашей. Что же касается дерьма, то трудно себе представить лучшего специалиста по данному вопросу, чем глава советского государства: все его занятие как раз и сводится к сортировке человеческого дерьма, экспертами по оттенкам которого все мы невольно становимся при социализме. Куда уж тут Никсону угнаться за нами!
Этот диалог между главами двух противостоящих миров кажется мне весьма символичным, в особенности его результат — быстрое отступление Никсона «в состоянии шока». Так кончились пока что практически и все столкновения двух миров — соревнование в подлости и в «грязных трюках» еще ни разу не принесло успеха Западу.
Конечно, демократии и вообще-то трудно соревноваться с тоталитарным государством, которому неограниченная власть позволяет, например, сконцентрировать все гигантские ресурсы страны для такого соревнования, фактически подчинить всю жизнь решению этой задачи. Люди могут ходить голодные и раздетые, элементарные удобства и предметы обихода могут начисто отсутствовать, но армия будет снабжена по последнему слову техники, а добрая половина бюджета будет тратиться на подрывную деятельность против врагов и укрепление союзников. Разве может демократическое государство заставить все свое общество, всю печать, церковь, дипломатию, искусство, спорт и т. д. служить целям пропаганды, дезинформации, разведки и окончательной победы любой ценой? Разве можно даже вообразить себе такую полную цензуру и секретность при демократии, какая десятилетиями существует у нас? Скажем, в разгар вьетнамской войны отправка каждого американского батальона в Сайгон в тот же день широко обсуждалась прессой, у нас же целый огромный военный завод взорвался на Урале, а слухи об этом дошли до Запада лишь через несколько лет.
Соответственно, люди, выросшие в наших условиях, приучены к совершенно иным представлениям, реакциям, нормам. В тоталитарном государстве человек существует для некой цели, даже если он в нее и не верит; при демократии человек существует для своего собственного удовольствия. Поди заставь его идти на жертвы для каких-то абстрактных целей. За все годы войны во Вьетнаме американцы потеряли около 50 тыс. человек, то есть примерно столько же, сколько у них ежегодно гибнет на дорогах в автомобильных катастрофах, и это вызвало всенародную антивоенную истерию, почти революцию. За один год войны в Афганистане советские потеряли тысячи убитыми, и никто даже об этом не говорит. У нас просто другие масштабы, другие критерии, и, пока счет не пойдет на миллионы, реакция населения будет пассивной.
Жизнь на Западе слишком хороша, удобна и полна удовольствий, чтобы не только соглашаться умирать где-то в джунглях, на краю света, но даже испытывать неудобства военной службы в мирное время. Достаточно было Картеру лишь намекнуть на возможность восстановления учетных карточек, как тысячи молодых людей вышли с плакатами: «Нет таких ценностей, за которые нужно было бы умирать».
А в то же время любой советский парень, достигши 18 лет, безропотно идет служить в армию, где условия и дисциплина не чета американским. Никто его не спросит, хочет ли он убивать или быть убитым. Никто не поинтересуется, считает ли он правильными действия своего правительства. Отказаться он не может, если не хочет быть посланным в лагерь или (в военное время) быть расстрелянным за «измену Родине». И это все уже давно никого не удивляет, не возмущает, а принимается как должное.
Западный мир и добрее и гуманней, ему труднее смириться с неизбежностью жертв. Одна незначительная на первый взгляд деталь в сообщениях о неудачной американской попытке спасти заложников в Иране поразила меня. Убедившись в провале и гибели восьми своих солдат, полковник, командовавший операцией на месте, сел и заплакал. При всем усилии я не могу себе представить советского полковника плачущим при исполнении боевого задания, каковы бы ни были потери. Эти же полковники во вторую мировую войну гнали под пулеметами сотни тысяч безоружных и необученных подростков против немецких танков на верную гибель, лишь бы заткнуть дырку на фронте, и ни один не плакал. Так была выиграна эта война — на одного убитого немца приходилось примерно по десять русских. Что же случится с американским командованием, если, скажем, ядерная бомба взорвется в Нью-Йорке? Пентагон, наверное, зальется слезами, река Потомак выйдет из берегов, а население Вашингтона придется спасать от потопа. Да простит мне читатель этот жестокий пример, но без него трудно объяснить психологию советских вождей, их восприятие Запада, их настроения. В советском представлении западный человек изнежен, воевать не способен, не хочет и не будет. Только наивные американцы могут верить с детским восторгом в то, что воевать за них будет их чудо-техника, какие-то невидимые самолеты, непробиваемые танки и нетонущие корабли. Перенесши две мировые и одну гражданскую войны на своей территории, у нас знают: техника, конечно, вещь нужная, но воюют-то и решают войну люди. Дело вовсе не в том, что Советский Союз жаждет начать мировую войну. Отнюдь нет. Ни та, ни другая сторона, разумеется, не хочет взаимного уничтожения, но «нехотение» это совершенно различное. Во взаимном шантаже (или блефе) побеждает ведь тот, кто меньше всего боится проиграть (или делает вид, что меньше боится). Сейчас вот специалисты много спорят, собирается ли СССР первым нанести ядерный удар. Конечно, любой Генеральный штаб разрабатывает альтернативные планы на всякие случаи, но, рискуя противоречить специалистам, беру на себя смелость утверждать, что применять такой план на практике советские вряд ли собираются (во всяком случае, до тех пор, пока шанс ответного удара равновелик). Зачем им этот неоправданный риск? Гораздо разумней постоянно ставить противника перед таким тяжким выбором: нажимать — не нажимать кнопку, самим же тем временем расширять «освободительное» движение в глубь Азии, Африки, Латинской Америки. Решится противник нажать кнопку — получит ответный удар и будет проклят общественным мнением, не решится — еще того лучше. Вот они и строят гигантские подводные лодки, авианосцы, увеличивают десантные войска, готовясь к дальним странствиям. Перед ними почти весь мир лежит безоружный. Неужто американцы решатся на уничтожение земного шара из-за какого-нибудь Таиланда, Намибии или даже Швеции? Ведь не решились же из-за Анголы, Эфиопии и Вьетнама. Они для этого слишком человечны.
