Оскар Уайльд - Письма
Уже более года податель петиции борется за свой рассудок. Бороться дальше нет сил. Он ясно видит приближение безумия, которое отнюдь не ограничится какой-либо частью души, но охватит всю ее целиком; он желает одного и молит об одном — о досрочном освобождении, с тем чтобы друзья смогли увезти его за границу, где он обратится за медицинской помощью и постарается излечиться от сексуального помешательства. Он прекрасно понимает, что его карьера как писателя и драматурга кончена, что его имя вычеркнуто из английской литературы на веки вечные, что его дети никогда более не будут носить его имени и что его уделом будет уединенная жизнь в какой-нибудь далекой стране; он сознает, что, настигнутый банкротством, он будет влачить жалкое существование в горькой нужде, что вся прелесть и красота жизни отняты у него безвозвратно; но в безнадежности своей он все-таки цепляется за надежду, что ему не придется сменить заурядную тюрьму на заурядную больницу для умалишенных.
Как бы губительно ни действовал на личность тюремный режим — режим столь ужасный, что он превращает в камень сердца, которые ему не удается разбить, и низводит до положения скотины не только заключенных, но и тюремщиков, — все же он не должен иметь целью уничтожение самой души человеческой. Тюрьма ничего не делает для исправления человека, но не может же она стремиться свести его с ума — и потому податель петиции умоляет, чтобы его отпустили, пока у него еще осталась хоть капля разума; пока он еще в состоянии воспринять значение слова и идею книги; пока еще есть надежда, что надлежащее лечение и гуманное обращение смогут вернуть равновесие потрясенному рассудку и исцелить душу, которая была же когда-то невинной; пока натура еще в силах избавиться от мерзкого безумия и хотя бы на склоне дней вновь обрести утраченную чистоту.
Податель петиции от всего сердца умоляет министра внутренних дел принять во внимание заключение любого из признанных авторитетов в медицинской науке о том, каков будет неизбежный результат одиночного заключения в полной тишине и изоляции для человека, страдающего сексуальной манией самого ужасного свойства.
Податель петиции хотел бы также указать на то, что, хотя его физическое состояние во многих отношениях сейчас лучше, чем в Уондсвортской тюрьме, где он два месяца провел в больнице, страдая полным физическим и умственным расстройством, вызванным истощением и бессонницей, он тем не менее за время пребывания в заключении почти полностью оглох на правое ухо вследствие абсцесса, приведшего к прободению барабанной перепонки. Тюремный врач констатировал, что он не в состоянии оказать какую-либо помощь и что неизбежна полная глухота. Податель петиции, между тем убежден, что лечение за границей может сохранить ему слух. Сэр Уильям Дэлби, крупнейший специалист в этой области, заверил его, что при надлежащем лечении нет никакой причины опасаться глухоты. Однако, хотя нагноение идет в течение всего срока пребывания в тюрьме и слух со дня на день становится все хуже, не было предпринято даже попытки лечения. Ухо трижды промывали обычной водой с целью обследования — этим все и ограничилось. Податель петиции, естественно, опасается, что заболевание перекинется на второе ухо, как бывает очень часто, и тогда к страданиям потрясенного и истощенного рассудка добавится ужас полной глухоты.
Его зрение, о котором ему, как большинству литераторов, всегда приходилось особенно печься, также весьма сильно страдает от вынужденного пребывания в камере с выбеленными стенами и полыхающим всю ночь газовым рожком; он ощущает постоянную слабость и резь в глазах и с трудом может разглядеть предметы даже на близком расстоянии. Яркий дневной свет во время прогулок в тюремном дворе часто вызывает боль и раздражение в глазном нерве, и в течение последних четырех месяцев мысль о возможной потере зрения была источником мучительного беспокойства. В случае продолжения заключения прогрессирующее помешательство и помутнение рассудка почти неизбежно усугубится слепотой и глухотой.
Податель петиции испытывает и другие опасения, о которых он не будет распространяться ввиду недостатка места; безумие представляет собой главную для него опасность и причиняет ему самый мучительный страх, и он молит о том, чтобы уже долго длящееся заключение и сопутствующие ему беды были сочтены достаточным наказанием, чтобы оно не длилось долее и не превращалось в бессмысленную месть, доводящую до полного распада и унижения как тело, так и душу.
Оскар Уайльд
146. МИСТЕРУ СТОКЕРУ И МИСТЕРУ ХЭНСЕЛЛУ{153}
[Тюрьма Ее Величества, Рединг]
31 декабря 1896 г.
Джентльмены, сим уполномочиваю Вас быть моими поверенными во всех делах, касающихся моей семьи, как в отношении моей доли в имуществе жены, так и в отношении опекунства над моими детьми. Прошу Вас также уведомить адвокатов моей жены (фирма «Харгроув и сын», Виктория-стрит, 16, Вестминстерское аббатство), что я желаю, чтобы все необходимые сношения их со мной осуществлялись через Вас. Думаю, не ошибусь, если скажу, что мистер Мор Эйди или кто-то через него уже ввел Вас в курс дела, но я озабочен тем, чтобы — ради Ваших профессиональных интересов и ради моих — мои пожелания и суждения передавались Вам, скрепленные моей подписью.
Считаю вполне справедливым, что опека над моими детьми возложена на жену и только ей дано право назначать опекунов в случае ее болезни. Тогда, полагаю, я буду иметь возможность общаться с детьми «через разумные интервалы и по поводам, которые будут одобрены опекунами». В остальном я готов положиться на жену и обязуюсь не предпринимать никаких попыток увидеть детей, а общаться с ними только при ее участии. Я согласен и с тем, что дети будут носить другую фамилию — жена уже нашла таковую в анналах своей семьи. Я не буду жить с ними в одном городе, но уж если жить где-то, то я предпочту Брюссель. Обо всем этом я написал жене и сообщил м-ру Харгроуву.
Что касается финансовых дел, то 150 фунтов годовых, предложенных мне женой, — сумма весьма ничтожная. Я рассчитывал хотя бы на 200 фунтов. Насколько я понимаю, жена мотивирует тем, что хочет выплатить за меня долг своему брату, м-ру Отто Ллойду, возвращая ему ежегодно 50 фунтов. Думаю, я имел бы эти 200 фунтов, если бы выплатил долг сам, и м-р Эйди со мной согласен. Но я не хочу придираться к условиям договора, хотя и не считаю их справедливыми. Согласно брачному контракту, наш доход составляет 1000 фунтов в год, после смерти матери миссис Уайльд он еще увеличится.
Что до моей пожизненной доли, я искренне надеюсь, что получу хотя бы половину ее. Жена не понимает, что если я переживу ее и дотяну до преклонного возраста, моим детям не очень-то приятно будет иметь несчастного отца, прозябающего в нищете и вынужденного просить их о помощи. Со всех точек зрения такое положение недопустимо. Если я переживу жену, мне хотелось бы, чтобы ничто не вынуждало меня беспокоить детей. Я надеялся, что хотя бы половина моей доли будет мне гарантирована, но был сбит с толку письмом мистера Харгроува, которое прилагаю. Что касается другой половины, то если бы ее удалось получить, у меня была бы возможность закрепить ее за детьми — это явилось бы доказательством моей любви к ним и искренней заботы об их благополучии в будущем.
Следует сказать, что жена навещала меня в Уондсвортской тюрьме и прислала в октябре очень нежное и трогательное письмо. Когда умерла моя мать, леди Уайльд, жена пожелала приехать сюда, чтобы самой сказать мне об этом, и была очень заботлива и ласкова. Но мы не виделись уже почти год, и эта долгая разлука, а также то, что окружающие ее люди отзываются обо мне крайне нелестно, определили ее позицию относительно моей доли имущества и тех денег, которые я должен получать при ее жизни. Она прекрасно знает, как мы с сыновьями привязаны друг к другу, и в своем последнем письме (от 21 ноября) выражает надежду, что, «когда они подрастут, они будут гордиться отцом» и что я смогу вернуть место, которое занимал в умах людей, и к этому она прибавила самые добрые пожелания. В одном из своих писем м-р Харгроув заявил, что я могу лишиться обещанных 150 фунтов годовых, если нарушу хотя бы одно из моих обязательств. Для меня такая перспектива слишком болезненна и унизительна. Полагаю, моего официального согласия будет достаточно, чтобы договор вступил в силу. Единственное мое желание и цель — счастье моих детей.
Не будете ли Вы так любезны попросить м-ра Эйди сделать все возможное, чтобы увидеться здесь со мной. Мне многое надо с ним обсудить. Скажите ему также, что я отлично понимаю, что книги были подарком моего друга и издателя м-ра Хамфриза. Мистер Александер не имеет никаких прав на мою комедию «Веер леди Уиндермир» во Франции, но я рад, если он будет действовать в моих интересах.
Надеюсь, Вы позволите мне в заключение поблагодарить Вас за участие в моих сложных и деликатных делах. Это в значительной мере избавляет меня от тревог и огорчений, столь естественных в моем положении и усиливавшихся в результате резких и неприятных посланий м-ра Харгроува. Остаюсь искренне преданный Вам
