Эндрю Соломон - The Irony Tower. Советские художники во времена гласности
«APTART за забором» стал настоящим откровением для одесситов. Они познакомились с Никитой Алексеевым, «Мухоморами», Кабаковым, Монастырским и Приговым. Пять дней они жили у Свена Гундлаха. «И тут я решила, что эти люди мне нравятся, и я поняла, что у меня в жизни появилась новая цель», – сказала Лариса. Когда они вернулись в Одессу, Москва не выходила у них из головы. В мае 1984 года Лариса отправилась в Москву одна, без Ануфриева, с которым они к тому времени расстались. Она позвонила Свену и принесла ему свои новые работы. Это был относительно спокойный месяц, казалось, шум вокруг апт-арта несколько стих, на квартире у Никиты проходила выставка Кости Звездочетова. Лариса осталась в Москве на эту выставку и на следующую – совместную выставку Кости и Никиты «Для души и тельца» – иронично-эротическую, на ней были представлены, главным образом, наброски обнаженных, в том числе нарисованный Никитой календарь с голыми женщинами. Свен с Никитой решили устроить выставку «Москва-Одесса» с работами «Мухоморов», Филиппова, Никиты и одесских художников.
К моменту ее открытия, в день рождения Свена, уничтожение группы «Мухоморы» уже шло полным ходом.
Хотя в СССР существует всеобщая воинская повинность, немногие москвичи служат в рядах Советской армии. Легче всего избежать призыва, доказав, что являешься сумасшедшим и предоставив в военкомат соответствующую справку. Для этого надо пройти через определенные процедуры, но в художественных кругах это в порядке вещей. «Ну да, это было, когда я лежал в психиатрической клинике, мне нужно было доказать, что я – шизофреник» – такую фразу можно услышать нередко.
Но нужно соблюдать некоторую осторожность, чтобы не перегнуть палку, а то тебя могут там оставить. На самом деле доктора быстро вычисляют тех, кто пришел, чтобы избежать армейской службы, и если у этих людей нет особых проблем по политической линии, то они в конце концов получают свои справки. В действительности вся эта система работает на пользу армии. Москвичи, как правило, хрупкие и изнеженные, они снобы, ими трудно управлять, они плохо подчиняются командам. Лучше, чтобы их там не было.
У всех «Мухоморов» были свидетельства об освобождении от армии, добытые таким путем. Когда они навлекли на себя гнев КГБ, их до некоторой степени защитила их публичность и то, что они упоминались в западной прессе. В то время советское правительство предпринимало попытки как-то улучшить свой имидж в глазах Запада, – очевидно, если бы «Мухоморов» посадили в тюрьму, это шло бы вразрез с поставленной целью. Это было время, когда Москва готовилась к новому молодежному фестивалю. Константин Черненко, бывший в то время Генеральным секретарем ЦК КПСС, заявил, что в городе не должно быть ни пятнышка. Диссиденты и всякие неблагонадежные личности должны исчезнуть, чтобы по улицам ходили только веселые молодые комсомольцы, доблестные строители коммунизма.
«Мухоморов» нужно было уничтожить. От них было слишком много шума, слишком много беспокойства. Их справки о психических заболеваниях были аннулированы, а сами они призваны в армию – на исправление. Костю отправили на север, Свена – на восток, Володю Мироненко – на юг. Сергея Мироненко пощадили, но он сам понял, к чему все идет, и устроился художником-постановщиком в театр в каком-то отдаленном городе. «Только благодаря успехам советской медицины, – сказали Володе, – мы можем сказать тебе сегодня, что ты никакой не шизофреник, что советская власть вылечила тебя от этой страшной болезни».
В определенном смысле «Мухоморы» действительно были уничтожены армией, в течение какого-то времени после их исчезновения казалось, что вообще весь московский андеграунд умер. Художники старшего поколения, которые восхищались «Мухоморами», но и боялись того, что они делали, испытали настоящий ужас, поэтому еще больше замкнулись в своем кругу, еще больше отгородились от остального мира. Вадим Захаров и Юрий Альберт остались в изоляции. Одесские художники уехали домой. Везде царил страх, как при Сталине, каждый знал, что его имя тоже в списках, и каждый, затаив дыхание, ждал, что за ним придут. Никиту Алексеева не могли забрать в армию, потому что он уже вышел из призывного возраста, но его дважды вызывали в КГБ. «Со мной обращались как с врагом государства, как с иностранным шпионом.
К тому времени, когда они добрались до меня, КГБ уничтожил уже всю настоящую оппозицию, поэтому им пришлось растрачивать свою энергию на нас, ведь мы почти так же заслуживали их внимания». Государство пыталось вмешиваться и в его личную жизнь, например, француженке, на которой Никита собирался жениться, постоянно отказывали в визе, поэтому несколько лет он ее не видел.
Судьба тех, кто был призван в армию, была тяжелой. Володю Мироненко отправили в Астраханскую область, на ракетный полигон Капустин Яр, где его постоянно вызывали в КГБ на допросы, правда, потом его мать нашла выход на какого-то высокопоставленного военного, и его перевели в подмосковный полк, откуда изредка даже отпускали на побывку домой. Свена Гундлаха отослали далеко на восток, на границу с Японией, и там он «проводил больше времени в особом отделе, чем у себя в подразделении. Я каждую ночь стоял в карауле. От меня требовали подписывать какие-то бумаги, рассказывать какие-то истории. Меня мучили и мучили этим моим Пегасом. Меня постоянно заставляли заниматься уборкой. Мне месяцами не давали спать, заставляли часами стоять с оружием по стойке смирно, потом что-то чистить, а потом снова издевательства в КГБ».
Это книга об искусстве, а не собрание военных историй, поэтому она просто не в состоянии вместить все армейские рассказы. Важно понять, какова была жизнь в армии на самом деле. Костя Звездочетов сказал: «Ты должен понимать это, чтобы понять, чем я отличаюсь от западных художников. Ты должен понимать каждую шутку, каждую игру, каждое наказание, каждый день. Без этого ты не поймешь советское искусство, ты не поймешь жизнь художников». То, что художники смогли выйти победителями из этой армейской муки, что их интеллект, их невероятная чуткость помогли им одержать сокрушительную победу над врагом могущественным и страшным – над Красной армией, говорит о многом. Армия оттачивала их способности, их интеллект и, следовательно, помогала им стать лучше как художникам. С Костей поступили особенно бесчеловечно. В последние дни апт-арта серьезно заболела его бабушка, и он метался между выставками и больницей. Вскоре после «APTARTa за забором» ее парализовало. Именно в это время Костю вызвали в военный комиссариат для прохождения воинской службы, ему сообщили, что его дело пересмотрено и его справку о психическом заболевании признали недействительной.
Необходимо было доказать, что он на самом деле сумасшедший и больной. Костя перестал есть и чудовищно исхудал. Его несколько раз вызывали в военкомат. В первый раз, когда его попросили раздеться, он отказался, заявив, что боится, что кто-то увидит его без штанов, чем очень разгневал комиссию. Позже Костя попросил своего врача предоставить в военкомат данные о его продолжающемся психиатрическом заболевании, что тот и сделал, но КГБ надавил на него, и он отступился. В конце концов Костя договорился с Андреем Филипповым, у которого была подружка, работавшая на «скорой помощи», она приехала и вколола Косте большую дозу инсулина, от чего у него начались судороги, а потом он впал в кому. Изначально они хотели проделать это в каком-нибудь маленьком городке, но времени оставалось все меньше, давление нарастало, поэтому все произошло в Москве, и Костю, едва живого, отвезли в больницу. Но за несколько месяцев до этого КГБ подслушал телефонный разговор между Костей и Филипповым, в ходе которого они обговаривали возможность такого поворота, если ситуация с армией будет развиваться в нежелательном направлении. Когда Костя пришел в себя, он увидел доктора, готовящегося к операции, но прежде, чем ему сделали укол, появились люди из КГБ и отвезли его, прямо в пижаме, в военкомат. Хотя из комы он и вышел, он был ужасно истощен и все еще находился в полубредовом состоянии. В военкомате какой-то майор орал на него и колотил по столу револьвером. Костя спросил, можно ли ему попрощаться с бабушкой, ему ответили «нет». Тогда он спросил, можно ли ему хотя бы позвонить маме, чтобы сообщить ей, куда его отправляют, но и в этой просьбе ему было отказано. Его посадили в самолет и отправили в так называемую «учебку»[17]. «Я готовился к этому всю жизнь, потому что видел жизнь моих родителей. Я все время расспрашивал тех, кто побывал в заключении: „Ну и как там, а что там приходится делать, как вы там выживали?“ Но когда мы приехали в часть и дверь открылась, я увидел сорок молодых людей, бритых наголо, с совершенно зверскими лицами. Все они раньше сидели в тюрьме. И они смотрели на меня своими жуткими глазами, а мне было так плохо и от инсулина, и вообще от всего этого, что я подумал – все, это конец».
