Литературка Литературная Газета - Литературная Газета 6460 ( № 17 2014)
Сначала с сырых яиц питьевой содой аккуратно снимали клеймо. Пока белоснежные яйца достигали наибольшей крутизны в кипящей воде, в пустые стеклянные пол-литровые баночки высыпалось содержимое пакетиков с краской. Пять ёмкостей – пять цветов: красный, зелёный, жёлтый, синий, розовый. Кристаллы растворялись в небольшом количестве воды. В каждой баночке присутствовала своя надзирательница – оловянная ложка. Серебряные жалели – отчищай их потом! Качество окраски зависело прежде всего от температурных условий: чем выше градусы, тем лучше результат, поэтому горяченькие яички молниеносно распределялись по банкам с обжигающей краской. Несколько минут проходили в созерцании химической реакции и в ощущении себя магом. Наконец нетерпение говорило: «Готово! Вынимай!» И оловянные надсмотрщицы извлекали повеселевшие цветастые курьи плоды, аккуратно раскладывая их подсыхать на белую бумагу. Затем яйца до блеска натирались растительным маслом, укладывались на блюдо, выстланное гирляндами вечнозелёного болотного мха, и радовали глаз и душу на них смотрящих всю пасхальную неделю.
Иногда красоток ответно дарили, и тогда на их месте появлялись экологически правильные коричневатые продукты варки в луковых одёжках или оригинальные художественные произведения ручной работы. Последние бывали так хороши, что никто не осмеливался их съесть, а по истечении срока годности выбросить. Они хранились годами и превращались в красочные погремушки с высохшими внутренностями.
Перевоплощения яиц происходили по средам, а по четвергам мариновалась рыба из рода трески. Если треска водилась в рыбных отделах, то поимка судака на заливное считалась редкой удачей и без блата здесь редко обходилось. Почему-то считалось, что на заливное нужен именно этот суховатый нежирный обитатель пресных водоёмов. В те социалистические времена торговая сеть выдавала себя за честную девушку и не вводила покупателя в заблуждение относительно свежести рыбы. Если она не плавала в аквариуме, то вся была глубоко замороженной и продавец нарушал её монолитность мощными ударами огромного молотка. Несгибаемые тушки заворачивались в толстую грязно-серую бумагу и долго приходили в себя в домашнем тепле. Чтобы улов легче чистился, надо было поймать момент неполного оттаивания и, придерживая рыбий хвост левой рукой, правой усиленно вздыбливать чешую по направлению к голове странным алюминиевым приспособлением. При этом чешуйки норовили найти новую среду обитания, клеясь ко всем окружающим предметам – стенкам, полу, одежде, рукам, лицу…
Наконец судак почищен, помыт, нарезан (плавники, хвост и голова оставлены) и ждёт, когда небольшое количество подсоленной кипящей воды насытится ароматом брошенных в неё лаврушки, чёрного перца горошком, а также луковицы и моркови. Прозрачность бульона достигалась регулированием температурного режима. Как только препарированный судак закипал на сильном огне, градус немедленно уменьшался, а образующаяся обильная пена полностью удалялась активно двигавшейся дырчатой ложкой – шумовкой. Через шесть-семь минут процесс варки завершался. Пока извлечённые кусочки рыбы остывали, бульон процеживался через несколько слоёв марли, оставляя в ней больше не нужные специи, плавники, хвост и голову. Судак вальяжно располагался в глубоком блюде, приукрашивался тонкими кусочками лимона, ажурно нарезанной варёной морковью и кокетливым листочком петрушки. А тем временем желатин (одна столовая ложка) разбухал в чашке охлаждённого бульона. Создав густую массу, он соединялся с оставшейся процеженной жидкостью, подогревался при 60 градусах до полного растворения, и вдвоём они покрывали содержимое блюда. Через несколько часов желатин выполнял своё предназначение: заливное становилось желеобразным и отправлялось в холодильник до востребования праздничным столом.
Облегчённый вариант сациви и тушёная свёкла появились в нашем семейном меню после великого переселения с правой стороны Арбата на левую. Вставная челюсть Калининского проспекта потребовала мощной санации. С корнем были выдраны аристократические особняки, деревянные дома, пережившие наполеоновское нашествие, московские поленовские дворики. А людей имплантировали в отдалённые безликие новостройки. Отдельная убогая «хрущёвка» после плотной коммуналки многими принималась как подарок судьбы. Но бабушка с дедушкой думали иначе и индивидуализированный рай в Зюзино променяли на две комнаты в коммунальной квартире дома старых большевиков в Большом Афанасьевском переулке.
Нашими новыми соседками стали две дамы – Марсемёновна и Людмила Ивановна. Первая – многодетная мать и вдова заслуженного водителя тачанки в Гражданскую войну – выйдя на пенсию, наслаждалась жизнью, беспрерывно жарила картошку и ходила в кино на индийские фильмы. Вторая была пенсионеркой союзного значения со всеми причитавшимися этому статусу привилегиями. После октябрьских событий семнадцатого года Людмила Ивановна приняла активное участие в становлении советской власти на Дальнем Востоке, сражаясь за правое дело в партизанском отряде бок о бок с Сашкой Фадеевым и Серёжкой Лазо. Именно так называла их Людмила Ивановна, упоминая, что оба они за ней ухаживали. Судя по фотографиям, юная разведчица Людочка была очень хороша собой, но надо было новую справедливую жизнь строить, а не шашни амурные заводить, поэтому обоим она отказала. Красавец молдаванин Сергей Лазо героически погиб, оставив неутешной и беременной жену – учительницу из освобождённой отрядом станицы. А Александр Фадеев стал автором знаменитых романов «Разгром», «Молодая гвардия» и других, возглавил Союз писателей СССР и застрелился в 1956 году. Незадолго до трагического ухода из жизни, пользуясь служебным положением, он помог своей боевой подруге молодости Людочке Красавиной, осуждённой в 1937 году за шпионаж в пользу Японии во время дальневосточных боевых действий, вернуться в Москву после тюрьмы и долгих лет скитаний по стране.
Людмила Ивановна дорого заплатила за непоколебимую веру в коммунистические идеалы и за их претворение в жизнь. После полной и окончательной победы большевиков в Гражданской войне на Дальнем Востоке юную партизанку, испытавшую на себе все тяготы царского режима (с 12 лет четырнадцатичасовой рабочий день на конвейере рыбозавода под Владивостоком), послали учиться в Москву в Академию народного хозяйства, которую она блестяще закончила, а заодно и вышла замуж за подающего надежды дипломата. Вскоре мужа послали в командировку в Берлин, и образцовая советская семья с малюткой-дочерью отбыла к новому месту жительства. Однако счастье длилось недолго. Людочке показалось, что муж неравнодушен к другой женщине. Её строгие нравственные принципы не могли допустить и тени измены, даже мнимой. Без объяснений, собрав вещи, она с дочкой вернулась в Москву, ни разу не пожалев о разбитом сердце и карьере бывшего спутника жизни.
Впрочем, её одиночество продлилось недолго. Новое замужество, рождение сына, активная партийная деятельность не оставляли времени на глупые буржуазные сантименты. А тридцать седьмой год вообще поставил крест на личной жизни. Ни преданность делу революции, ни партийный стаж, ни боевые заслуги не защитили честную преданную коммунистку от страшной несправедливости. По обвинению в шпионской деятельности Людмила Красавина была арестована и приговорена к прохождению всех кругов коммунистического ада. Её допрашивали сутками, пытали, били головой о стену, не давали спать и пить. Она всё выдержала и виновной себя не признала. Твёрдость и бескомпромиссность во второй раз спасли ей жизнь. В первый раз – в Гражданскую войну, когда японцы задержали шестнадцатилетнюю девушку по подозрению в совершении теракта – убийстве высокопоставленного военного чина Страны восходящего солнца. Тогда она простояла сутки под штыками, то есть ко лбу и к затылку вплотную были приставлены штыки, одно резкое движение и… От неминуемой смерти её спасло появление командира партизанского отряда, который смог убедить оккупационные войска в невиновности юной разведчицы. В тридцать седьмом году расстрел за проявленные мужество и героизм в Гражданскую войну заменили сроком среди опасных уголовных элементов с последующей ссылкой на Кавказ.
Возвращение в Москву оказалось не слишком радостным. Оба мужа Людмилы Ивановны погибли. Первый, не дожидаясь ареста, застрелился, а второго расстреляли как врага народа. Ввиду отсутствия родственников детей определили в разные детские дома. В сорок первом году дочь Лида сбежала на фронт, а сын Феликс в сорок восьмом неожиданно стал политзаключённым. Война закончилась, а мальчик мечтал о героических поступках и решил послужить Родине в рядах борцов невидимого фронта. Он написал в НКВД письмо с просьбой принять его в разведшколу. Не получив ответа, Феликс попытался перейти границу с Польшей и был задержан. От высшей меры наказания за измену Родине его спасло ранее написанное в органы патриотическое послание, и юноше дали срок, продлившийся целых шестнадцать лет.
