Гаральд Граф - Моряки. Очерки из жизни морского офицера 1897‑1905 гг.
У нас же полагалось, в особенности для таких больших и глубокосидящих кораблей, вести прокладку педантично, аккуратно, пользоваться каждым случаем для проверки места корабля и тщательно следить за лагом и курсом. Требовалось самым строгим образом придерживаться навигационных и лоцманских правил для плавания по данному морю и тщательнейшим образом вести вахтенный журнал. Вообще, штурманская часть на нашем военном флоте была доведена до высокой степени надежности.
К. со всем этим справиться не мог, и командир все мрачнее смотрел на его штурманские приемы. Наконец он не вытерпел и попросил К. не обижаться, если он будет сделан младшим штурманом, а младший штурман мичман Е. (Емельянов. – Примеч. ред.) старшим. Е. был второй год офицером и совершил плавание на маленьком миноносце из Кронштадта до Пирея. Он, конечно, плавал во много раз меньше К., но, имея хорошую теоретическую подготовку в Морском корпусе, уже отлично освоился со штурманским делом. Таким образом, командир опять потерпел фиаско в своем чрезмерном преклонении перед «опытными» коммерческими моряками и недоверии перед «неопытными» мичманами.
Так мы благополучно добрались до Бельта и там взяли лоцмана, который и провел нас до выхода в Каттегат. Воспользовавшись его приездом, все засели писать письма, чтобы их передать для отправки на родину. Это была последняя оказия до прихода в Порт‑Саид, и мы старались ее использовать. Лоцман, типичный добродушный датчанин, оставшись довольным платой, едой с чаркой водки, охотно взялся отправить почту.
Теперь уже «Иртыш» вступал в Немецкое море, и мы ожидали, что попадем в свежие погоды. Время на корабле проходило однообразно и сводилось главным образом к несению вахтенной службы – наружной и в машинных отделениях. Офицеры стояли по пять вахт, и, следовательно, каждому приходилось ежедневно по четыре часа и через четыре дня в пятый по восьми проводить на мостике. Вся команда тоже несла исключительно вахты, и ни о каких занятиях и учениях не могло быть речи: с трудом удавалось держать корабль в чистоте и порядке.
В зимние месяцы в Немецком море бурно и часто дуют сильные штормы. Хотя «Иртыш» и имел большое водоизмещение, но, так как шел с неполным грузом, его могло сильно качать. Уже с самого входа в Немецкое море ветер засвежел и чем дальше, тем все усиливался. Я стоял на вахте с 8 до 12 часов ночи, когда «Иртыш» начало покачивать. Сменившись, я спустился вниз и лег спать, но около 4 часов ночи проснулся от сильной качки и ударов волн о стенки каюты. Легко было догадаться, что за эти часы погода сильно засвежела, так как наши каюты находились высоко от воды, на спардеке, и тем не менее волны их достигали. Размахи качки увеличились до 30 градусов на борт. Весь корпус скрипел и дрожал. В койках приходилось держаться, чтобы не упасть на палубу. Теперь можно было воочию убедиться, что и такая махина, как «Иртыш», может оказаться игрушкой рассвирепевшего моря. Из‑за сильного ветра и волны ход сбавился и был всего 3–4 узла.
В моей «практике» это был первый настоящий шторм. Качка, то килевая, то бортовая, временами переходящая в сложное движение в виде восьмерки, живо привела в невеселое настроение, и я стал чувствовать себя довольно скверно. Хотя пока «каната не травил», как выражаются на морском языке, но это скорее было нехорошо, так как после «травления» обычно наступает временное облегчение. Я был рад, что моя вахта уже прошла, а до следующей еще далеко. Утром ко мне пришел мичман Е., который совсем не укачивался, и уговаривал выйти на палубу и подышать свежим воздухом, но, увы, я совсем не чувствовал себя на это способным. Как Е. ни описывал красоту моря и полезность проявить некоторую энергию, я только махал руками и говорил, что ничего не могу делать. Так и остался лежать в койке, изредка забываясь сном, а потом просыпаясь и стараясь так примоститься, чтобы из нее не вылететь или не удариться головой о переборки. Шторм все ревел, и качка не только не уменьшалась, но, наоборот, усиливалась, так что, когда «Иртыш» ложился на борт, становилось жутко.
К 4‑м часам дня, напрягши всю силу воли, я вылез из койки, одел пальто и пошел на мостик, чтобы вступить на вахту. Пройти на мостик было нелегко, я временами падал духом и думал, не сказаться ли больным, то есть укачавшимся, но потом самолюбие брало верх, и я шел дальше. Наконец, весь мокрый, добрался до мостика и принял вахту. Свежий воздух и сильнейшие порывы ветра подействовали прекрасно, я почувствовал себя вполне хорошо, мог спокойно следить за горизонтом, за рулевым и за компасом.
Шторм дошел до высшего напряжения. Огромные валы подбрасывали «Иртыш», точно маленькое суденышко. Гребни волн легко достигали мостика, хотя до него было метров 12. То и дело приходилось держаться обеими руками за поручни, чтобы не упасть. Носовая палуба, до спардека, почти непрерывно покрывалась водой, и из якорных клюзов вырывались высокие фонтаны. «Иртыш» с трудом продвигался вперед, и казалось, что он качается на одном месте.
Четыре часа на вахте прошли быстро, и я даже пожалел, когда меня пришел сменить следующий вахтенный начальник: перспектива снова попасть в каюту и валяться там до следующей вахты представлялась далеко не заманчивой.
Так пришлось штормовать в Немецком море восемь суток. Но последние три дня уже стало немного легче, и небо начало временами расчищаться, выглядывало солнце, появилось много чаек. На пятые сутки я настолько подбодрился, что уже больше не хотелось валяться в койке. Я вышел на палубу, почувствовал, что голоден, и с аппетитом пообедал. В кают‑компании на столе были укреплены так называемые «борта», которые удерживают посуду от сползания на пол. Есть приходилось очень умело, чтобы еда достигала рта, а не терялась по пути. Все находились в отличном настроении и делились впечатлениями о пережитых днях шторма. Оказалось, что не один я чувствовал себя плохо, но и некоторые «опытные» моряки тоже теряли аппетит. Дни, хотя шторм еще и не прошел окончательно, потекли незаметно, и мы или сидели на верхней палубе, греясь на солнышке, или играли в кают‑компании в шашки и шахматы.
На девятый день вечером «Иртыш» вошел в Ла‑Манш и качка совсем прекратилась. В проливе было большое движение, так что на вахтах приходилось крайне внимательно следить, чтобы не случилось столкновения, тем более что суда шли по всем направлениям.
В эту ночь, в канун Нового года, мы ровно в двенадцать часов проходили параллель Дувра и ясно видели его огни. В кают‑компании устроили ужин: все офицеры с командиром во главе собрались за бокалом шампанского. На мостике остался лишь вахтенный начальник прапорщик Г. (Гильбих. – Примеч. ред.)[79]. Кое‑чем закусили, поздравили друг друга и продолжали беседовать, как вдруг почувствовали легкий толчок, послышались крики и все смолкло. Зазвенел машинный телеграф, и «Иртыш» стал останавливаться. Все моментально выскочили на верхнюю палубу, а командир побежал на мостик. Оказалось, что мы ударились скулой о какую‑то рыбачью шхуну, которая шла без огней. Рыбаки, из экономии, часто держат слабое пламя в фонарях, а случается, что идут и совсем без огней, и только когда увидят встречный корабль, зажигают.
Хотя, в сущности, вахтенный начальник не был виноват в этом столкновении, но все же командир сделал ему строгий выговор за недостаточную внимательность. Г. страшно обиделся и, сменившись с вахты, долго объяснял, что он не виноват и много лет уже плавал и знает, как стоять на вахте. Далее все шло благополучно, и «Иртыш» вышел в Бискайское море, которое встретило тоже нелюбезно, и мы прокачались еще пять суток, но уже не так сильно, как в Немецком море.
В один из последующих дней на корабле произошел очень глупый случай. На вахте в кочегарке два кочегара так сильно поссорились, что один у другого откусил палец на руке. Пострадавший неистово взвыл от боли; сбежались люди и драчунов разняли. Но спасти палец было уже поздно, так как он висел на одной ниточке, и доктору[80] пришлось заняться ампутацией. Это бы его еще мало встревожило, но у раненого поднялась температура, и появилось опасение, что начнется заражение крови, а произвести более серьезную операцию на корабле он не считал возможным. Следовательно, возник вопрос, что, пожалуй, придется зайти в какой‑либо ближайший порт. К большому удовольствию командира, на следующий день жар спал, и доктор сказал, что опасность миновала. Однако рана так плохо заживала, что в Порт‑Саиде кочегара пришлось списать в госпиталь, и он так на «Иртыш» и не вернулся.
На четырнадцатые сутки мы обогнули испанские и португальские берега и вошли в Гибралтар. Его величественные горы всегда производят сильное впечатление, в особенности в хорошую погоду, когда видны оба берега. «Иртыш» шел днем, при чудной погоде, так что мы могли наслаждаться его красотами.
