Журнал Наш Современник - Журнал Наш Современник №10 (2002)
В ответ на недоуменные взгляды объяснял: посольство только тогда настоящее посольство, когда живет делами своей страны, делами КПСС. Хотим как можно больше знать, как можно лучше понимать, чтобы помогать отсюда, из Австрии, в решении государственных задач, в проведении линии партии. Так говорил Тыковлев с искренностью и убежденностью, которая производила впечатление на собеседников и иногда даже на него самого.
Но думал он о другом. Главным образом, о том, что коли сам о себе не позаботишься, то никто не позаботится о тебе. Что нет ему возврата в прошлую теплую компанию в Москве, выбросила она его из своих рядов. Но ведь не все устойчиво и вечно. Хрущев доказал, что и оттепель возможна, и культ личности можно развенчать. Правда, он с уже мертвым Сталиным воевал. А тут все живые. Ничего, одни скоро помрут, другие от маразма в тираж выйдут, третьи между собой передерутся. Реформы понадобятся. Вот отмычка ко всему дальнейшему. Смена кадров и реформы. В этом случае у Саши опять появится шанс. А коли будет смена вех, то пригодятся и друзья на Западе. У кого их будет больше, тот и в дамки скорее пройдет...
Число друзей у Саши быстро росло. На нового советского посла был спрос, особенно в интеллигентских и околоинтеллигентских кругах. Он знакомился с писателями, издателями, артистами, журналистами и художниками. Это льстило самолюбию, позволяло чувствовать себя равноправным членом на всяких сборищах и посиделках при свечах и в табачном дыму, участие в которых было доступно не всякому австрийскому министру, не говоря уже о коллегах-послах из местного дипкорпуса. Оглядываясь назад, несколько лет спустя Саша задавал себе вопрос, как получилось такое? Языком он владел плохо, так что часто приходилось брать с собой Мукарова или кого-либо из молодых дипломатов. В живописи, западных литературных новинках смыслил мало. Статьи именитых журналистов сам читать был не в состоянии. Чего они к нему липли? Объяснение было простое и очевидное: он много и охотно рассказывал своим новым друзьям об их советских коллегах. Кто, с кем, почему, что пишет, что рисует, как настроен, чего хочет. Это-то он хорошо знал по своей прошлой работе. Как видно, это и было безумно интересно его слушателям, даже если иногда приходилось объясняться на пальцах.
Джон Паттерсон оказался вполне приличным и очень полезным парнем. Он часто наезжал в Вену, неделями жил здесь и держал для этих целей большую четырехкомнатную квартиру в районе церкви Мария ам Гештаде. Там собирались полезные люди, можно было спокойно и откровенно говорить до поздней ночи. Многие новые знакомые объясняли, что идти в советское посольство и задерживаться там допоздна для австрийцев не очень удобно. За посольством все же присматривают, никто не хочет, чтобы к нему приставали потом с расспросами господа из полиции или контрразведки. А квартира Джона — как раз то самое нейтральное место, где ни у кого никаких вопросов не возникнет. Правда, вид у квартиры не очень жилой. Но смущать это не должно. Квартира, в которой хозяин бывает изредка, иначе и выглядеть не может.
Саша понимающе улыбался. Что ему смущаться, а тем более бояться. Советский посол — фигура неприкасаемая. Понятно, что артистишки и писателишки в советское посольство ходить опасаются. Понятно, что и его они исподволь остерегают. Мол, смотри, не ходишь ли на американскую явочную квартиру, которую Джон выдает за свою. А хоть бы и так. Ему-то что. Главное, что он разговаривает с настоящими людьми, с известными представителями культурной жизни Австрии, Германии, США. Если кто сомневается, пусть в справочники заглянет. А где это происходит — в посольстве, на явочной квартире, у черта в преисподней — не все ли равно? Он вполне может позволить себе быть выше этого.
Заботило, однако, другое. Запас знаний о делах в советской культурной жизни подходил к концу. Тыковлев начинал повторяться все чаще, не знал ответа на вопросы, которые ему задавали. Нужна была подпитка. Саша с нетерпеньем ждал приезда из Москвы Банкина. Перешедший на работу в ВААП Борька должен был провести в Вене переговоры об издании каких-то книг советских писателей. Он, конечно, был в курсе московских сплетен, интриг, настроений и планов своих новых подопечных.
* * *
Машина шла по живописной долине Вахау. Солнце клонилось к закату, высвечивая замки и монастыри на островах Дуная, деревни и городишки, проносившиеся за окном машины. Ландшафт очаровывал сочетанием ослепительной зелени и виноградников, белизной крепостных стен, серо-коричневой глади реки, деловито обтекавшей за островом остров, строгой линией расчерченного белыми полосками шоссе и бесконечными маленькими и такими удивительно уютными винными погребками и кафе с миловидными девушками-официантками в кукольных нарядах с накрахмаленными передничками и кокетливыми улыбками. В кафе и погребках уже останавливались три или четыре раза. “Нафиртелялись” изрядно, особенно если учесть, что возвращались с обеда в дирекции государственного металлургического концерна “Фёст Альпине”, где хорошо приняли на грудь.
— Яков Иванович, — наклонился к своему спутнику Тыковлев. — Да брось ты, наконец, про свои доменные печи и окатыши. Не наговорился, что ли, с австрийскими инженерами? Посмотри вокруг. Красота-то какая! Как с почтовой открытки. А вон впереди домик-то какой! Прямо пряничный из сказки братьев Гримм. Хочешь, зайдем? Посидим, на Дунай посмотрим. Еще по фиртелю выпьем. Или кофейку. Когда еще сюда приехать доведется. Солнце, воздух, природа. Сказка ведь, а не долина.
— Да хватит уже, — артачился Рыбов. — У меня изжога начинается от вашего кислого вина. Изжога, и живот пучит. Мы так дотемна до Вены не доберемся. Приедем в посольство, там и отдохнем. Баньку обещал ведь. Вот и дело. Водочки выпьем, закусим, попаримся по-нашенски, по-советски. Надоело мне целый день на глазах у австрийцев. Домой хочется.
— Успеется еще домой, — вяло возразил Тыковлев, который не любил сауну, но окончательно понял, что от продолжения задушевных бесед с Рыбовым, теперь уже в голом виде и с водкой, ему не отвертеться. Впрочем, зачем уклоняться. Не поймет Яков Иванович. Как-никак секретарь ЦК. Честь оказывает, коли готов с каким-то послом в одной бане мыться.
— Банька уже ждет, — широко улыбнулся Саша. — Все будет наилучшим образом.
— Ты пойми, — вновь начал горячиться Яков Иванович. — Ты думаешь, меня только окатыши и домны волнуют. Ничего вокруг себя не вижу. Меня состояние нашей экономики волнует. С каждым годом концы становится труднее сводить с концами. На пределе работаем. Темпы роста падают, отдача на каждый вложенный рубль уменьшается, производительность труда не растет, рабочий класс разложен, везде обман и приписки. Так ведь и доиграться можно. Реформа позарез нужна, а ее загубили. Не дали Косыгину провести реформу. Ну, добро бы не дали, потому что какую-то свою модель получше косыгинской в загашнике имели. Так ведь ничего не имеем. Нам и так нравится. Пусть оно себе дальше катится, как до сих пор катилось. Само собой образуется. А мы пока друг другу ордена вешать будем и про подвиги главного под Новороссийском рассказывать. Все из-за глупой ревности. Как же так? Косыгин придумал какую-то реформу. А почему он? Почему не Генеральный секретарь? А может, и реформа-то эта замышлялась как способ подорвать авторитет руководства партии? Чувствуешь? Я не говорю, что Генеральный сам так думает, но нашептывают ему друзья и помощнички. Оно бесследно не проходит. В результате ничего не делается. Вот ты думаешь, я сейчас вернусь и что-то сумею внедрить из того, что у твоих австрийцев подсмотрел. Ни хрена у меня не выйдет! А я секретарь ЦК. Если уж у меня не выходит, значит, ни у кого не выходит. Как же жить дальше? То-то, Саша.
Тыковлеву стало не по себе. Набрался, конечно, Яков Иванович. Целый день в рюмку заглядывает. Устал. Но, тем не менее, не маленький он. Соображать должен, кому и чего говорит. Считает, видимо, что можно доверять. Как-никак с бывшим замзавом отдела ЦК разговаривает. Свои люди. Из одного детского сада, так сказать. Но так по адресу Генерального прохаживаться... Это, по меньшей мере, неосторожно. А может, он специально? Испытывает? Но зачем Тыковлева испытывать? Он ведь отрезанный ломоть. А вдруг нет? Вдруг поручили Рыбову проверить его на вшивость, прежде чем возвращать в Москву? Вдруг у них там на Тыковлева опять виды?
Саша покосился на Рыбова. Похоже, тот отключился. Глаза закрыты. Тихонько посапывает носом. Ну и слава Богу. Пусть хоть придет в себя немножко перед вечерней баней.
Но Яков Иванович в этот день так в себя и не пришел. Три захода в парилку, перемежавшиеся тостами за общих друзей и “за нас с тобой”, быстро доконали секретаря ЦК. Взгляд его окончательно остекленел, язык вновь и вновь повторял одни и те же доводы и мысли. Казалось, в голове у Рыбова работал сломанный патефон, который ему никак не удавалось выключить. Одновременно с каждой рюмкой выпитого нарастала агрессивность. Разругав по очереди всех общих знакомых из аппарата ЦК, Яков Иванович принялся за Генерального.
