Василий Бетаки - Русская поэзия за 30 лет (1956-1989)
Неправомерно было бы образы, несущие духовную волну этих строк, называть пейзажем. Пейзажа у Горбаневской не бывает. Это только тени деревьев или звёзд, только тени потусторонних рек, текущие в ритмах античного гекзаметра… Поэтому тютчевское "мысль изреченная есть ложь" — для Горбаневской априорно и бесспорно определяет все возможные способы выражения.
И тут возникает пушкинский вопрос: "Куда ж нам плыть?" В детство? Против течения времени? А почему бы и нет, ведь время уже не течет…
О время, время, поверни порядок,
связующее раздели звено,
о время!.. Но безмолвствует оно,
в убежище колдунчиков и пряток
нам никому вернуться не дано.
Единственное направление "куда нам плыть" — горизонт. Но ведь и его не существует!
Невозвратность — вот лейтмотив книги "Перелетая снежную границу" Ни поэт, ни покинутая страна не могут встретиться. Пути разошлись: возврата в прошлое нет, а пространственная встреча — обман, ибо это не встреча — всё другое и все другие.
Только ты неизменна, измена.
……
P.S. (2010 г.) Наталья Горбаневская живёт в Париже. Пишет. И мне кажется, сегодняшние её стихи — не повёрнуты в прошлое, в них больше печали, и значит, нет безнадёжности.
29. ВЗЛЕТ НА ЕДИНОМ КРЫЛЕ (Юнна Мориц)
— Как зуб, прорезалось крыло,
Торчит, молочное, из мякоти.
Так физиологически подробно описывает Юнна Мориц самый обычный для поэтического сознания процесс. Материализуется стертая метафора, из нее возникает стержень стихотворения "Рождение крыла". Пастернаковский "всесильный бог деталей" живет в стихах Юнны Мориц.
И золотистый мандарин
Напомнит в переносных смыслах
Все то, что Ярославль дарил
Мне в сентябре, в двадцатых числах -
За деловитостью бытовой речи — ярче символика. Чем сильнее луч прожектора, тем глубже мир на сцене, выхваченный этим узким лучом. Общение с миром предметов, вглядыванье в него требует всех сил личности — а на общение с людьми этих сил и не остается… Но зато увидишь такое, чего никогда не разглядит затерявшийся в социальной суете человек.
Когда повальны раздевания
Лесов и, мрак усугубляя,
Идут дожди, до основания
Устройство мира оголяя.
Суть эта постигается таким углублением в себя, что поэт в мире внешнем вроде бы и вовсе не присутствует. И это происходит лишь для того, чтоб его чувства присутствовали в нас. Это — расплата за почувствованное глубинное… Иначе — никогда не объяснить, что
Сад не просит от нас, как и мы от него,
Ничего, кроме слова и света.
Вся поэзия Юнны Мориц — на одну тему, которая раскрывается от стихотворения к стихотворению новыми и новыми гранями. Она — опять по-пастернаковски — заставляет природу говорить о человеке, минуя всех посредников, все условности социальных отношений. Независимость личности для неё выше общества и мира.
Лучше вольным соловьем,
Чем орлом у трона.
…………..
Голос чей-то и ничей
Слово к слову сложит,
И никто меня ничем
Обделить не сможет.
Не возьму чужой воды
И чужого хлеба.
Я для собственной звезды
Собственное небо.
Есть у Юнны Мориц стихотворение о Моцарте, который проходит через "мир свинства и бытности грязной" в бархатном костюмчике, совсем как мальчик, с тем, чтобы поразить этот безобразный мир, который для Моцарта только призрак. Но ведь повлиять на мир скаредности и грязи можно только не принадлежа к нему, пройдя мимо него по касательной… Процесс творчества она описывает так:
Зрачками — вглубь. В гортани — сушь.
Вкачу, вчитаю по слогам
В гордыню, в собственную глушь
Ежеминутной жизни гам,
Поэты — сообщники природы. И слово "гордыня", повторяющееся в ее стихах чаще, чем любое другое, есть псевдоним жертвенного отшельничества во имя созидания.
…и нет меня нигде.
Все легче, легче растворяюсь
В толпе, в тумане и дожде.
Самый категорический и бескомпромиссный уход от действительности, от ее "лабазного мрака" — это уход в себя.
В тот мир, который на единственном крыле парит где-то в недосягаемости, разглядывая все, что потом нам, читателям, дается крупным планом. Для нее вполне естественны вот такие строки:
Возьму окно и передвину
Поближе к своему лицу.
Стихи Юнны Мориц — гимн индивидуальности. Трагический груз одиночества — плата за неповторимость.
Отстоять свою личность, сохранить ее нетронутой, недоступной ни для каких дирижеров!
….там играла лира.
Я шла одна. И, судя по всему,
Мой путь лежал в такую область мира,
Куда, как в рай, идут по одному.
Эта выключенность одновременно из пространства и из времени дает возможность ассоциациям вольно блуждать:
А в зазеркальной глубине -
Часы, весы точны вполне
(Плюс-минус двадцать тысяч лет)
И за углом — кофейня.
Мы в ней садимся у окна -
Лицом к луне, и времена
Шалят на сорок тысяч лет,-
Ведь за углом — кофейня!
«Здесь и сейчас..», или — «гроза, моментальная навек»? Конкретность этой кофейни, этого рая поэтов, где мир души выключен из общего круговорота, конкретность эта знаменуется и тем, в частности, что само слово "кофейня" в стихотворении рифмуется только с самим собой, как бы в знак того, что она, кофейня, вне всего, ни с чем, кроме себя не связана; тавтология тут — символ выключенности из всего.
Юнна Мориц последовательна — она отключает свое восприятие не только от Времени, как Пастернак, но и от конкретного пространства. Только так достигает она связи "меж рифмой и луною, солью мысли и волною".
--------------
P.S. 2010-го года
И вдруг после конца советской власти поэта будто подменили. Юнна Мориц стала писать уже в несоветское время стихи, полные вульгарно советских штампов, глупо политиканских, стихи шовинистические, антизападнические! Да и потянуло её к какой-то из разновидностей фашизма. И, как говорят, теперь даже само имя её звучит не то продажностью, не то психологическим сломом. А поэт был не маленький. Вот поэтому я и не выбрасываю статью о ней из этой книжки.
30. В ПОИСКАХ ЗЕЛЕНЫХ ЦВЕТОВ (Николай Рубцов)
В кустах раскричалась болотная птица…
Послушать сначала бы? Не повторится…
Ни лодки, ни птицы, ни Коли Рубцова…
Вот разве. приснится, что ухают совы..
1990 г
В том условном мире, который свой у каждого поэта, для Николая Рубцова поиски зеленых цветов — символ, равнозначный "погоне за утраченным временем" у Марселя Пруста, или походу за Синей Птицей у Метерлинка.
До последних дней жизни, которая так трагично и глупо оборвалась, Рубцов не мог примириться со своим временем. Он был из тех, кто не в своем веке родился и не искал возможности как-то наладить контакты с веком ему чужим… Для цельного человека, каким был Рубцов — это конфликт неразрешимый, смягчить его он не мог и не хотел. Он тянулся к иным временам, а когда нечуткие люди спрашивали, о каком конкретно веке он тоскует — Рубцов только морщился: «Не лезь в душу копытом!».
Две мощных силы, определивших поэзию и личность Рубцова: отталкивание от эпохи и притяжение к родной земле…
Я буду скакать по холмам задремавшей отчизны.
Неведомый сын удивительных, вольных племен.
Как прежде скакали на голос удачи капризной.
Я буду скакать по следам миновавших времен.
Россия! Как грустно! Как странно поникли и грустно
Во мгле над обрывом безвестные ивы мои,
Пустынно мерцает померкшая звездная люстра.
И лодка моя на речной догнивает мели.
И храм старины, удивительный, белоколонный.
Пропал, как виденье меж этих померкших полей.
Не жаль мне, не жаль мне растоптанной царской короны,
Но жаль мне, но жаль мне разрушенных белых церквей
Неприятие своего времени было у него настолько острым, что он, не сумев понять, чья и в чём вина, одним махом отрицал все, относящееся к "окружа ющей действительности" ("а зачем меня окружила?"). Он отрицал полностью ту псевдокультуру, что была сотворена советской пропагандой, а заодно отрицал и тот нормальный прогресс, который с этой псевдокультурой по сути вовсе не связан, а существует вследствие естественного хода времени.
Рубцов выплескивает с водой ребенка, не может отделить одно от другого: его запутала та пропаганда, которая любые нормальные проявления всесветного и повседневного человеческого прогресса ставила в заслугу государству и партии. Его не могла убедить даже знаменитая эпиграмма тех лет:
