Владислав Корякин - Нас позвали высокие широты
Решили начать с восточного побережья архипелага, что подтверждали метеосводки с полярной станции на мысе Песчаный, куда мы вылетели во второй половине дня. Несомненно, риск оставался, но в нашем положении ничего другого не оставалось, с чем согласны и наши опекуны из ящика, хотя и без признаков энтузиазма на лицах. Предстоящие испытания не лишили нас аппетита, и перед вылетом мы отдали должное летной столовой, в которой действующие нормы соответствовали представлениям о светлом коммунистическом будущем, хотя и в консервированном виде. С этим настроением мы и взлетели, с в меру отягощенными желудками, что, по опыту полярников всех времен, настраивает на успех, даже в самой сомнительной обстановке.
Пролив Вилькицкого мы пересекали над сплошным рыхлым облачным покровом, упиравшимся в южную кромку архипелага. Пилоты вели машину в свободном от тумана пространстве, пронизанном солнечным светом над пушистым одеялом слоистой облачности, имея над головой лишь прозрачную пленку высокослоистой облачности. Картина для нас была красивая, но почти безнадежная, до тех пор пока по направлению полета спустя час из облачного месива стали появляться очертания пологих скальных выходов и ледниковых шапок, а порой даже участки местности, не позволявшие, однако, вести полноценные наблюдения. С приближением к заливу Ахматова в поле зрения появились ледники плоских вершин, причем с признаками недавнего таяния в виде замерзших потоков. Определенно выяснить положение границ питания невозможно, мы появились здесь слишком поздно. Зато характер коренного рельефа с преобладанием участков плато, рассеченных троговыми долинами, прослеживался вполне отчетливо, наравне с карами в обрывах плато. Одного этого для нас маловато… Картина стала меняться в лучшую сторону только с приближением к проливу Шокальского. Одновременно мы испытали резкие броски и провалы в воздушные ямы, характерные для горно–ледниковой местности. Наше настроение также стало меняться к лучшему, ибо общая ситуация уже не выглядела полностью безнадежной. Шансы на дальнейшее улучшение ситуации пошли вверх.
Окончательно мы определили свое положение лишь в заливе Микояна с остатками сохранившегося припая, одновременно отметив слева ледник Мушкетова, напоминающий очертаниями многолучевую звезду, взгромоздившуюся на каменный пьедестал обособленного участка плато. Пока в поле зрения — лишь обрывки некой общей картины, которая пока не складывается в единое целое, и общая обстановка оледенения на острове Большевик для нас остается нерасшифрованной. Посмотрим, что ждет нас дальше…
Пометавшись без толку вдоль побережья пролива Шокальского, повернули к мысу Оловянному на острове Октябрьской Революции, барахтаясь в воздушных ямах, и вскоре буквально уперлись в кромку ледника Университетский, с многочисленными трещинами тут и там, перекрытыми снежными мостами. На открытой воде поблизости — россыпь айсбергов. Хотелось бы понять, какие изменения здесь произошли после аэрофотосъемки в середине 1950–х годов, но из–за отсутствия приметных ориентиров эта попытка оказалась безнадежной.
Между тем по мере продолжения полета облачность, уплотняясь, поднималась все выше, прямая видимость улучшилась, хотя краски поблекли, а окружающие ландшафты утратили цвет, представ перед нами в скупой, но выразительной черно–белой гамме от горизонта до горизонта. Грандиозность и суровость открывшегося пейзажа не могли не вызвать чувства восхищения. Похоже, восточное побережье острова Октябрьской Революции обещало нам больше, чем уже пройденное пространство.
На подлете к фьорду Марата (после XX съезда пришлось срочно сменить первоначальный топоним в честь французского сталиниста на созвучное имя известного якобинца) мы не обнаружили чего–то принципиально нового. Правда, были отмечены признаки наличия пьедестала коренных пород в виде некоего цоколя в основании ледниковых шапок, мимо которых мы пролетали. Интересно также продолжение фьорда Марата в глубь суши, где происходит контакт ледниковых шапок Университетский и Карпинского, но по условиям обзора эту проблему пришлось оставить на будущее. Прорыв целой серии выводных языков с ледниковой шапки Карпинского к морскому побережью, один из которых широкой трещиноватой лопастью достигал моря, также представлял интерес, но ожидаемого отступания концов этих языков от морского побережья или краевых морен здесь не оказалось. Похоже, явные признаки сокращения оледенения, которые бросаются в глаза на Новой Земле, здесь отсутствуют. Почему — вопрос на будущее.
Для обследования верховий выводных языков мы пересекли восточную часть ледниковой шапки Карпинского, словно прислонившуюся к крупному массиву выходов коренных пород с максимальными абсолютными высотами на архипелаге, превышающими 900 метров, также не обнаружив здесь ничего принципиально нового.
На исходе был третий час полета, и уже отчетливо начала сказываться усталость, тем более что одновременно приходилось следить за местностью и отслеживать изменения метеообстановки, поскольку приближение лохматых облачных масс с запада внушало самые серьезные опасения. Однако, когда по направлению полета обозначился залив Матусевича, мы на время забыли об этой угрозе — и было отчего!
Вот оно, то новое, ради чего мы стремились на Северную Землю, причем в таком сложном сочетании разнообразных особенностей оледенения, которые одновременно озадачивали и заставляли искать причины. Слишком многое не укладывалось здесь в наши привычные представления и схемы, сформировавшиеся ранее, и это в любом случае требовало объяснения, причем с каких–то новых, непривычных позиций. Одним словом — не залив Матусевича, а сплошная природная головоломка…
Во–первых, сама ледниковая плита, заполнившая залив. На севере она упиралась в небольшие острова Трудный и Преграждающий, судя по карте 1953 года, — так это было и на аэрофотосъемке 1931 года с борта «Графа Цеппелина». А кое–где даже слегка выдвинулась… Вопреки всем теориям XX века, утверждавшим повсеместное отступание оледене-
ния, ледник в заливе Матусевича, заведомо находившийся в самых неблагоприятных условиях, не желал сокращаться, и все тут! Однако!..
Во–вторых, сам ледник определенно был необычным по своим формам ледниковой поверхности, с системой характерных ледяных валов, обративших на себя внимание еще первопроходцев Г. А. Ушакова и Н. Н. Урванцева, побывавших здесь почти тридцать лет назад. Странный ледник и потому, что он питался потоками льда с ледниковых шапок Карпинского и Русанова. Неслучайно один из сотрудников ААНИИ, И. В. Семенов, отнес его к экзотическому типу шельфовых ледников, с чем следовало согласиться.
Еще одна загадка залива Матусевича — этот ледник отсутствует на современной карте, составленной по результатам аэрофотосъемки 1953 года! На официальной карте, единственном документе, коим нам надлежит руководствоваться, его нет — а мы его реально видим с высоты полета настолько отчетливо (причем все вместе!), и это отнюдь не оптический обман. Более того, он присутствует на самой аэросъемке, и ледник площадью свыше двухсот квадратных километров дешифровщики никак не могли пропустить! Так и осталась для нас неразгаданной эта загадка, и никто не смог мне ее объяснить с тех пор! Бывают ситуации, которые проще объяснить вмешательством потусторонних сил, но в науке такие объяснения не проходят…
Непогода заставила нас срочно возвращаться, тем более что полученные результаты требовали обдумывания. Пока ясно, что какой–то минимум информации мы получим, но с самого начала она не ложилась в привычные рамки мышления, сформировавшиеся на Новой Земле. И с этим что–то надо было делать. С возвращением на мыс Челюскина погода становилась все хуже и хуже буквально с каждым днем, и тогда возобладала идея перелета на остров Средний, почти в 400 километрах северо–западнее.
Этот перелет оставил у его участников сильные впечатления и, главное, серьезно поколебал наши надежды на удачный исход всего предприятия. Мы в полной мере оценили работу экипажа и способность Зотова к бреющим полетам, позволявшим ему избегать обледенения в условиях перехода температур через ноль в узком слое приземного слоя воздуха. Спустя почти два часа торосы и редкие разводья под брюхом машины замелькали все быстрей и быстрей, стало ясно, что мы снизились до опасного предела. Поведение экипажа в сложившейся ситуации заметно изменилось. Бортмеханик, устроившийся между пилотами, взял на себя заботы о моторе, а радист все чаще стучал ключом, сохраняя непроницаемое выражение лица. Очередная попытка ознакомиться с внешним миром привела к неприятному открытию: на передней кромке крыльев отчетливо нарастал лед, и под его тяжестью начали дрожать расчалки нашего биплана. Время от времени обшивка нашего самолета получала какие–то легкие удары. Заглянув через плечо бортмеханика в кабину, я понял их происхождение: отодвинув створки фонаря, пилоты время от времени голыми руками сбрасывали лед со стекол, который и стучал по фюзеляжу. Спустя полтора–два часа в иллюминаторах промелькнула присыпанная снежком какая–то суша, и, вероятно, все участники полета вздохнули с облечением. О приближении желанного мига посадки свидетельствовало также появление других наземных ориентиров в виде геодезической пирамиды, припорошенного снегом вездеходного следа, затем в поле зрения обозначилась машина с фигурой человека в кузове, воздевшего к небу руки, одновременно с разверстым (судя по выражению лица, отнюдь не приветственом) в крике ртом. Наконец долгожданный упругий удар шасси по галечниковой взлетно–посадочной полосе, броски нашей крылатой машины, энергичная подвижка груза и свалка тел: какие мелочи в сравнении с тем, что могло бы случиться при ином исходе, тем более, что, похоже, садились мы поперек взлетно–посадочной полосы! Морозный свежий воздух ворвался в открытый проем двери и, переполненные разнообразными переживаниями, мы с облегчением покидаем наш аппарат тяжелее воздуха, в надежности которого мы окончательно убедились. По пути в очередную летную гостиницу интересуюсь: а что за странный человек в кузове машины приветствовал нас? Ответ гласил: «Это руководитель полетов кричал: «Самоубийцы!..“» Как говорится — ноу комментс…
