KnigaRead.com/
KnigaRead.com » Документальные книги » Публицистика » Светлана Алексиевич - Последние свидетели. Соло для детского голоса

Светлана Алексиевич - Последние свидетели. Соло для детского голоса

На нашем сайте KnigaRead.com Вы можете абсолютно бесплатно читать книгу онлайн Светлана Алексиевич, "Последние свидетели. Соло для детского голоса" бесплатно, без регистрации.
Перейти на страницу:

Мама упала на чистый пол, который я только вымыла…

«А смотрел ли на это Бог? И что он думал…»

Юра Карпович – 8 лет.

Сейчас – шофер.

Я видел то, что нельзя видеть… Человеку нельзя. А я был маленький…

Я видел, как солдат бежит и как будто спотыкается. Падает. Долго царапает землю, обнимает ее…

Я видел, как гнали через деревню наших военнопленных. Длинные колонны. В рваных и обожженных шинелях. Там, где они стояли ночью, была обгрызена кора с деревьев. Вместо еды им забрасывали дохлую лошадь… Они рвали ее…

Я видел, как ночью пошел под откос и сгорел немецкий эшелон, а утром положили на рельсы всех тех, кто работал на железной дороге, и пустили по ним паровоз…

Я видел, как запрягали в брички людей. У них были желтые звезды на спине… Их погоняли кнутами. Весело катались…

Я видел, как у матерей штыками выбивали из рук детей. И бросали в огонь. В колодец… А до нас с мамой очередь не дошла…

Я видел, как плакала соседская собака. Она сидела на золе соседской хаты. Одна… У нее были глаза старого человека…

А я был маленький…

Я вырос с этим… Я вырос мрачным и недоверчивым, у меня тяжелый характер. Когда кто-то плачет, мне не жалко, а, наоборот, легче, потому что сам я плакать не умею. Два раза женился, и два раза от меня уходила жена, никто долго не выдерживал. Меня трудно любить. Я знаю… Я сам знаю…

Прошло много лет… Теперь я хочу спросить: а смотрел ли на это Бог? И что он думал…

«А белый свет – ненаглядный…»

Людмила Никанорова – 12 лет.

Сейчас – инженер.

Хочу вспомнить… Говорили ли мы до войны о войне?

По радио пели песни: «Если завтра война» и «Броня крепка, и танки наши быстры». Детям можно было спокойно засыпать…

Жила наша семья в Воронеже. Город моего детства… В школах много учителей из старой интеллигенции. Высокая музыкальная культура. Детский хор нашей школы, где я пела, имел большую популярность в городе. По-моему, все любили театр.

Наш дом был заселен семьями военных. Дом четырехэтажный с коридорной системой, во дворе летом цвела душистая акация. В скверике перед домом мы много играли, там было, где спрятаться. Мне очень повезло с родителями. Папа – кадровый военный. Военная форма все детство у меня перед глазами. У мамы – мягкий характер, золотые руки. Я – единственная дочь. Как и полагается в таком случае, я настойчивая, капризная и застенчивая одновременно. Занимаюсь музыкой и хореографией при Доме Красной Армии. По воскресеньям, единственный день, когда он не занят, папа любил с нами гулять по городу. Нам с мамой нужно было идти слева, так как папа то и дело приветствовал встречных военных. Брал под козырек.

Еще он любил читать со мной стихи, особенно Пушкина:

Учись, мой сын, наука сокращает.

Нам опыты быстротекущей жизни…

Тот июньский день… Я в красивом платьице пришла с подругой в сад Дома Красной Армии на спектакль, начало которого назначено на двенадцать часов дня. Видим: все слушают репродуктор, укрепленный на столбе. Лица растеряны.

– Слышишь, война! – говорит подруга.

Мчусь домой. Рванула дверь. В квартире тихо, мамы дома нет, папа сосредоточенно бреется перед зеркалом, одна щека в мыльной пене.

– Папа, война!

Папа повернулся ко мне и продолжает бриться. Я увидела его глаза с незнакомым мне выражением. Помню, что репродуктор на стене был выключен. Это все, что он мог сделать, чтобы оттянуть для нас с мамой момент страшного известия.

Жизнь мгновенно изменилась… Я совсем не помню папу дома в эти дни. Стал другим быт. Проводились общие собрания жильцов: как тушить пожар, если загорится дом, как завешивать окна на ночь – город должен быть без огней. Исчезли с прилавков продукты, появились продуктовые карточки.

И вот настал тот последний вечер. Он был совсем не таким, как я теперь вижу в кино: слезы, объятия, прыжки в поезд на ходу. У нас этого не было. Все шло так, как будто папа собирается на маневры. Мама сложила его вещи, уже пришит воротничок, петлицы полевые, проверены пуговицы, носки, платки. Папа скатывает шинель, кажется, я ее придерживала.

В коридор вышли все втроем. Час был поздний, к этому времени в доме закрывались все двери, кроме парадной, и, чтобы выйти во двор, нам пришлось с первого этажа подняться на второй, пройти длинным коридором и вновь спуститься. На улице темно, и наш всегда внимательный папа сказал:

– Дальше меня провожать не надо.

Обнял нас:

– Все будет хорошо. Не волнуйтесь.

И ушел.

С фронта он прислал несколько писем: «Скоро победим, тогда заживем по-другому. Как ведет себя Людмилочка?» Не могу вспомнить, чем была занята я до первого сентября. Конечно, доставляла маме огорчения тем, что, не спросясь, уходила надолго к подругам. Стала обычной, если так можно сказать, воздушная тревога. Но быстро к ней все привыкли: спускались в бомбоубежище, сидели по домам. Меня не раз бомбежка заставала на улицах в центре. Вбегала в магазин или в подъезд – и все.

Ходило много слухов. Но они не остались в памяти… В моей детской голове… Мама дежурила в госпитале. Каждый день прибывали поезда с ранеными.

Что удивительно – на прилавках опять появились товары, люди их покупали. Несколько дней мы с мамой решали: не купить ли новое пианино? Решили пока не покупать, подождать папу. Все-таки очень большая покупка.

Уму непостижимо, но мы начали учебу, как обычно, первого сентября. А от папы весь август – ни слова. Верим и ждем, хотя знаем уже такие слова, как «окружение» и «партизаны». В конце месяца объявили: быть готовыми в любой момент к эвакуации. Точный день узнали, кажется, за сутки. Мамам досталось. Все равно мы были убеждены, что уезжаем на пару месяцев, пересидим где-нибудь в Саратове и вернемся. Узел – постель, узел – посуда и чемодан с одеждой. Мы готовы.

В пути запомнила такую картину: без свистка состав наш отходит, хватаем кастрюли с костров, нет времени их погасить – едем, и вдоль насыпи цепочки огоньков. Эшелон дошел до Алма-Аты, затем возвратился в Чимкент. И так несколько раз – туда-сюда. Наконец, на медлительных волах, впряженных в можары (возы), въехали мы в аул. Увидела впервые кибитку… Как в восточной сказке… Все цветное, необычное. Мне интересно…

Но когда я заметила у мамы первый седой волос, онемела – я начала стремительно взрослеть. Мамины руки! Не знаю, чего они не умели. Как у мамы хватило догадки взять в последний момент швейную машинку (без коробки, в подушке) и бросить в отъезжавшую к эшелону машину. Машинка – наша кормилица. По ночам мама ухитрялась шить. Спала ли моя мама?

А на горизонте снежные отроги Тянь-Шаня, а весной – степь, красная от тюльпанов, а осенью – гроздья винограда и дыни (но как это купить?!). И война! Мы искали нашего папочку! За три года написали три десятка запросов: штаб армии, полевая почта номер сто шестнадцать, наркомат обороны, ГУК – Главное управление кадров Красной Армии в Бугуруслане… Отовсюду приходил ответ: «В списках убитых, раненых не значится…» Раз не значится – ждем и ждем, надеемся.

Радио стало сообщать радостные вести. Наши войска освобождают один город за другим. Вот и Орша освобождена. Это – родина мамы. Там бабушка, мамины сестры. Освобожден и Воронеж… Но Воронеж без папы нам чужой. Списались и едем к бабушке. Ехали всюду в тамбуре – надо было суметь войти в вагон. Пять суток в тамбуре…

Мое любимое место в бабушкином доме – за теплой русской печкой. В школе сидим в пальто, у многих девочек пальто сшито из шинели, у мальчиков – просто шинели. Утром ранним слышу из репродуктора: победа! Мне пятнадцать лет… Я надеваю предвоенный подарок папы – шерстяную (гарусную) кофточку и новенькие туфли на каблуках и иду в школу. Мы сберегли эти вещи, они были приобретены на вырост, вот я и доросла.

Вечером сидим за столом, на столе с нами папина фотокарточка и томик Пушкина с пожелтевшими краями страниц, выпадающими из переплета. Это его подарок невесте – маме. Я вспоминаю, как мы с папой читали вместе стихи и как он, когда ему что-нибудь особенно нравилось, говорил: «А белый свет ненаглядный». Он всегда повторял эти слова в хорошие минуты.

Такого любимого папу я не могу представить неживым…

«Приносили длинные узкие конфеты… Похожие на карандаши…»

Леонида Белая – 3 года.

Сейчас – гладильщица.

Запоминает ли что-нибудь ребенок в три года? Я вам отвечу…

Три-четыре картинки я запомнила совершенно отчетливо.

…За хатой на лугу какие-то дяди занимаются гимнастикой, купаются в речке. Брызгают, кричат, смеются, гоняются один за другим, как наши деревенские мальчишки. Только к тем мама меня пускала, а здесь испуганно кричит и не разрешает выходить из хаты. На мой вопрос: «Кто эти дяди?» – со страхом отвечает: «Немцы». Другие дети бегали к реке и приносили длинные узкие конфеты… Угощали меня…

Эти же дяди днем маршируют по нашей улице. Перестреляли всех собак, те на них лаяли.

Перейти на страницу:
Прокомментировать
Подтвердите что вы не робот:*