Михаил Хейфец - Суд над Иисусом. Еврейские версии и гипотезы
Многие толкуют их ответ в юридическом смысле: евреям, мол, не даровано было в империи lus gladii, «право меча», право приводить в исполнение смертные приговоры. Это право римские императоры оставили целиком себе как прерогативу верховной власти империи и ею пользовались лишь их собственные наместники на местах. Именно так до сих пор многие и толкуют проведение суда Пилата после судилища Синедриона: евреи, мол, осудили Иисуса на смертную казнь за богохульство, но у них не было прав привести приговор в исполнение и потому они отдали подсудимого на расправу римскому наместнику, единственному, кто мог для них эту казнь исполнить…
Но стоило Х. Коэну высказаться: «Да подобного ограничения для евреев в юриспруденции того времени не существовало!», и сразу в нашей с вами памяти возникает:
1) убийство (обезглавливание) Иоанна Предтечи в том же году тетрархом Иродом-Антиппой в Галилее. Ужели полномочия провинциального князька Ирода-Антиппы были настолько обширнее полномочий центральной власти автономии — Синедриона?
2) казнь Иакова, брата Господня, главы иерусалимской общины христиан, примерно через 30 лет — в 62 г. н. э. По приговору Синедриона он был казнен в соответствии с еврейским обычаем — побиением камнями.
3) А попытка убить блудницу, осужденную Иисусом?
4) А попытка осудить и казнить апостолов, описанная в «Деяниях»: казнь, как известно, была сорвана речью раббана Гамлиэля, но ее явно хотели провести в жизнь…
Все казни или попытки казней по приговорам еврейских властей известны каждому читателю христианской литературы. Евреи вовсе не были лишены права выносить и приводить в исполнение судебные приговоры, включая даже смертные. «Права меча» еврейские власти, действительно, были лишены, потому что оно существовало только в римском, но не в еврейском праве! Казнить изменников и заговорщиков за измену императору и властям Рима могли, действительно, только римские судьи. Но в остальных преступлениях, особенно религиозных, еврейские суды сохраняли традиционные права и прерогативы.
Иоанн, например, был казнен по воле Ирода, как проповедник, представляющий опасность для него лично, а не для империи (он упрекнул тетрарха, что тот незаконно женился на жене своего брата). Иаков был казнен за то, что обвинил Синедрион в убийстве своего брата Йешуа — клеветнически, по мнению Синедриона, обвинил в «крови того человека». Никто не отнимал в этих казусах у еврейских властей права казнить своих врагов за нарушения местных законов. За богохульство, например… Отказ евреев исполнить казнь Йешуа означал в глазах прокуратора только одно: этот человек злодей, достоин смерти, но — не по нашим законам. Нам не дозволено его казнить. Это — твоя добыча, добыча lus gladii!
Пилат вернулся в зал суда и приступил к рутинной процедуре допроса, согласно подготовленному, как это полагалось, обвинительному заключению: «Ты Царь Иудейский?» Именно за такое преступление Синедрион и не мог казнить Йешуа по еврейскому закону: это чисто римская прерогатива.
Назначение кого-либо царем Иудеи по законам империи являлось неотъемлемой частью императорских прав. Так был назначен царем Ирод I-й — сенатским указом и по предложению Октавиана Августа (и Марка Антония, тогдашнего соправителя), так позднее был назначен царем Агриппа по указу императора Клавдия. Всякий, кто без одобрения императора объявлял себя царем, считался нарушителем главного закона империи — «Об оскорблении величества» (закон 8 года, изданный Октавианом Августом) и подлежал пытке и последующей казни через распятие — ибо меньшей меры наказания этот закон не знал.
Если бы Йешуа ответил Пилату отрицательно, то следственная рутина потребовала бы допроса свидетелей. Если бы и тот допрос не внес ясности в дело, приступили бы к пытке обвиняемого. Такой существовал порядок. Йешуа же ответил уклончиво, ни «да, ни „нет“: „От себя ли ты говоришь, или другие сказали тебе обо Мне?“
Такой тон ответа доказывает — мне, во всяком случае, — что это — пересказ их подлинной беседы. Йешуа, видимо, понял тот урок, который желал преподнести ночью Синедрион: его уничтожат, если он будет настаивать на своих мессианских правах. Отрекись! И потому встречный ответ (он же вопрос) был уклончив… Напрасно Хаим Коэн полагает, что то была вежливая форма признания! Нет… Это было предложение обвинителю изложить свои аргументы, а уже потом самому обвиняемому решить, какая тактика на следствии для него более уместна.
Это нормальное человеческое поведение обвиняемого, которому грозит смертный приговор, который согласен на увертки, недомолвки, двусмысленности, чтоб спастись — но не на отречение от жизненных принципов. Изобретатели героических легенд придумали бы что-нибудь поэффектнее…
Пилат объяснил упрямцу: „Разве я иудей? Твой народ и первосвященники предали Тебя мне. Что ты сделал?“
Несомненно, явная, злобная неприязнь храмовых служителей к Йешуа расположила Пилата к нему. И тогда Йешуа пытается найти кажущийся верным выход из смертоносной позиции, в которую его вытеснили судьи Синедриона. „Царствие мое не от мира сего. Если бы бы от мира сего было Царство мое, то служители мои подвизались бы за меня, чтоб я не был предан иудеям. Но ныне Царство мое не отсюда“. Он пытается объяснить Пилату, что они по-разному понимают сам термин — „Царство“. Йешуа, не претендует на нарушение прерогатив императора Тиберия, в чем его обвиняет суд, — это заблуждение. Это — терминологическая путаница.
То была попытка обвиняемого объясниться с обвинителем-судьей так, чтобы избежать смертного приговора, ни на йоту не отрекаясь от принципиальной позиции. И когда я перечитываю эти строки, думаю об одном: зачем нужны адвокаты в современном судебном процессе?
Юристы говорят в судах на особом, профессиональном языке, почти недоступном по смыслу для обычных смертных. Дело не в уме или глупости тех или иных сторон (юристы могут быть очень глупыми людьми, а обвиняемые, напротив, разбираться в сути дела лучше своих защитников). Дело в особом языке, который используется сторонами в юридических инстанциях и имеет лишь внешнее сходство с обычным литературным наречием. И незнание его делается смертельно опасным даже для умного обвиняемого, который без помощи адвоката, этого „переводчика с обычного языка на судейский“, может проиграть дело, а с ним — жизнь или свободу.
Процесс „Римская республика против Йешуа ха-Ноцри“ дал идеальный пример разночтения терминов у обвиняемого и судьи. Йешуа желал объяснить прокуратору, что он, называя себя Царем Иудейским, вовсе не претендует на светскую власть над этим малым кусочком суши с ее мятежным населением: „Царство мое не от мира сего“ — и приводит неоспоримое доказательство своей правдивости: если б оно было от мира сего, если б оно было земной Иудеей, то подданные защитили бы его, он не остался бы один, когда пришел для его задержания римско-храмовой отряд. С точки зрения буквы римского закона (а он несомненно понял, в чем будет обвинен — уже ночью, уже в доме первосвященника) — он невиновен. Его царство — другое: это не Иудея, которой правит Тиберий, это — Царство Истины!
А для Пилата эти слова значили совсем иное. Для римлянина обожествление императора являлось само собой разумеющимся культом. И даже более важным культом, чем культ другого бога. Можно было не верить в могущество Юпитера, если уж предпочитаешь алтари Астарты или Осириса, пожалуйста, никто тебя не будет преследовать. Но божественность императора охранялась всеми легионами и алами империи! Иногда кажется, что императоры всерьез верили в свое божественное предопределение — самый титул „Август“ означал „божественный“…
Если бы у Йешуа был адвокат, он бы никогда не позволил ему сказать эти слова. Потому что претендуя на власть не в земной Иудее, а на господство в Царстве Истины, он претендовал, следовательно, на божественную власть. В глазах римлянина — на императорскую миссию. Спасти его после такого признания не мог никто.
Пилат повторил свой вопрос еще раз: „Итак, ты Царь?“ Это точно соответствует римской судебной процедуре: Коэн пишет, что полагалось два раза спросить, признает ли обвиняемый себя виновным. Йешуа снова повторил свою версию для суда: „Царство мое есть царство истины“. Пилат сказал: „Что есть истина?“…
И тут произошел эпизод, который дает Хаиму Коэну логические основания считать все, описанное от Иоанна, легендой: Пилат вышел из зала суда к евреям, дожидавшимся приговора во дворе, и сказал им: „Я никакой вины не нахожу в нем“.
Все логические аргументы „против“ перечислены Коэном безупречно: да, гордый, надменный римский наместник никогда в нормальной ситуации не стал бы выходить к еврейской толпе и зачем-то объяснять ей свои мотивы. Если кто-то невиновен — значит, невиновен. Так я решил — и все! Это было бы сказано по-римски…
