Владимир Бушин - И все им неймется!
В плену… в окружении…в оккупации… Вместе с Турковым и другими помянутыми множество сочинителей, от покойного нобелевского лауреата Иосифа Бродского до вечно живого живчика Млечина, без устали твердят, что все, побывавшие в окружении и в плену, после войны немедленно оказывались в наших лагерях и тюрьмах, но при этом никто не называет имён. Наиболее обобщённо и безответственно сказал это о наших солдатах Бродский в сихотворении «Смерть Жукова». Покойный генерал Варенников подарил мне по случаю какой-то моей даты роскошный фотоальбом о Жукове. Странно было видеть там странные стихи Григория Поженяна, Галины Шерговой и вот такие хотя бы строки Бродского:
У истории русской страницы
Хватит для тех, кто в пехотном строю
Смело входил в чужие столицы,
Но возвращался в страхе в свою.
Почему в страхе? А потому, дескать, что боялись сразу попасть в лагерь. Но прежде надо заметить, что «в строю» и вовсе не только в пехотном это немцы входили в европейские столицы, например, в Париж, спешно объявленный французами открытым городом, как входили и мы в тот же самый Париж в 1815 году. А Красная Армия не входила, а то врывалась, то вгрызалась, а то вползала в Будапешт, Берлин и другие столицы с боем, — то танковым броском, то перебежкой, а то и на пузе. Нобелевский лауреат должен бы это понимать. Ведь не Андрей же Дементьев, лауреат Ленинского комсомола.
Последние две строки приведённого четверостишья и цитируются то и дело, как непререкаемый нобелевский аргумент. Это для шакалов демократии сахарная косточка. А со мной в Литературном институте сразу после войны училось много студентов, побывавших в плену: Николай Войткевич, Борис Бедный, Юрий Пиляр, даже был один преподаватель — Александр Власенко. Возможно, и ещё кто-то, но я специально не интересовался, а это — просто знакомцы. И так в маленьком, как тогда говорили, «идеологическом», а ныне говорят «престижном» институте, где не больше сотни студентов. А сколько было тогда бывших пленных в Бауманском, Энергетическом, Авто-механическом, в которых я когда-то учился, наконец, в Медицинском? Там же сотни, тысячи студентов! А в колхозах и на заводах?
Потом я узнал бывших в плену Степана Злобина, Ярослава Смелякова, Евгения Долматовского, Виктора Кочеткова. Были в плену и такие известные писатели, как Константин Воробьёв, Виталий Сёмин ростовский да ещё Леонид Сёмин ленинградский… В справочнике «Отчизны верные сыны. Писатели России — участники Великой Отечественной войны» (М. Воениздат. 2000) два десятка писателей, бывших в плену или ставших писателями после войны.
Никто изменниками их не объявлял и не считал. Плен не помешал им поступить в столичные вузы, жить и работать, где хотели, включая Москву, они издавали книги, по их романам и повестям ставили фильмы (хотя бы «Девчата» по одноименной повести Б.Бедного), некоторые занимали в Союзе писателей высокие посты, получали ордена, премии — Сталинские (С.Злобин) и Государственные (Я.Смеляков, Е.Долматовский). К тому же Злобин был председателем секции прозы столичного отделения СП, Смеляков — секции поэзии, Кочетков — секретарём парткома, Долматовский — профессор Литературного института, а стоящий во главе списка Войткевич все пять лет учёбы в Литинституте был старостой нашего курса. А у Туркова есть большая работа о Смелякове. Так что, были трудности с публикацией об изменнике? Такова судьба известных мне людей.
Но можно обратиться и к статистике. На 20 октября 1944 года, т. е. за полгода до окончания войны, проверочные спецлагеря прошли 354592 бывших военнопленных. Из них 249592 человека, то есть подавляющее большинство, были возвращены в армию, 36630 направлены на работу в промышленность и только 11556 человек или 3,81 % были арестованы (И.Пыхалов. Время Сталина. Л., 2001. С. 67). Вот лишь у этих четырёх неполных процентов и были основания для страха. Выдавать настроение этой доли за настроение всех, значить врать с превышением лжи над правдой в 25 раз. Словом, приведённые строки Бродского — это поэтически оформленная клевета.
Но с упомянутым Н.Войткевичем было у меня такое дело. В Литинституте все пять лет он был старостой нашего кура. В 42-м году под Севастополем он попал в плен и пробыл там до конца войны. Это ничуть не сказалось на нашем отношении к нему. Скорее, наоборот. Мы говорили друг другу: «Он пережил плен…» Коля был одним из самых старших на курсе и сразу после института женился. Родился ребенок, жить трудно. А я вскоре после окончания Литинститута пошёл работать на радио, которое вело передачи на зарубежные страны (ГУРВ, это за нынешним кинотеатром «Россия», в Путанках). Был я там главным редактором Литературной редакции. Однажды встречаю Колю. Не может устроиться на работу. В чём дело? А вот, говорит, был в плену…Я не стал расспрашивать, много ли он ходил по редакциям и по каким, а просто сказал: «Приходи ко мне, у меня есть свободная единица». Он пришёл, мы направились в отдел кадров и заполнили там все необходимые бумаги.
Он пошагал домой к своему ревущему младенцу, а я — к себе в кабинет. Вдруг звонок из отдела кадров: «Зайдите». Иду. «Кого же вы хотите подбросить нам? — говорит кадровая баба. — Он же почти всю войну в плену пробыл. Он закопал свой партбилет». Я спросил с ледяным бешенством: «А как вы поступили бы в плену со своим партбилетом? Вам неизвестно, что коммунистов расстреливали в первую очередь?» — «ГУРВ — это форпост борьбы с мировым империализмом, а вы, член партии…» — «Есть такой закон или служебная инструкция, что нельзя брать на работу тех, кто был в плену?» Кадровчиха замялась: «Нет такой инструкции…» — «Так кто же вам дал право устанавливать свои законы, которые противоречат постановлению правительства о недопустимости ущемления гражданских прав бывших пленных?» — «Вы как член партии за него ручаетесь?» — «Ручаюсь. Я просидел с ним в одной аудитории пять лет, видел в разных ситуациях, знаю его как облупленного» — «Ну, если так…»
Так вот, никакого государственно-юридического запрета не было, но перестраховщики и трусы, как всегда, были и есть, и только надо решиться встать им поперёк дороги. Надо уметь с ними разговаривать. Впервые я встретил такого перестраховщика ещё на фронте.
А Коля до самой пенсии проработал в этом ГУВРе в той же Литературной редакции, был восстановлен в партии и пользовался всеобщим уважением. Светлая ему память…
А что касается бывших в оккупации, то ведь вот что: человек, пробывший в оккупации почти два года, был беспрепятственно принят в столичный университет, ещё студентом вступил в партию, потом стал первым секретарём обкома комсомола, обкома партии, секретарём ЦК, Генеральным секретарём, наконец, президентом страны. И ни на одной ступеньке восхождения его оккупационное прошлое, к сожалению, ему не помешало. Не помешало сыграть даже очень важную, одну из главных предательских ролей в развале страны. Этот страшный пример доказывает, что, с одной стороны, годы оккупации никому в жизни не мешали, а с другой — контроль, проверка, бдительность должны были быть гораздо прозорливей. Уж в этом-то случае — всенепременно.
Сейчас Горбачёв уверяет, что всю жизнь, т. е. выходит, с оккупационного отрочества сперва один, а потом со своей Раечкой мечтал сокрушить коммунизм. Это вздорная выдумка. Он был заурядным партийным функционером, прихоть судьбы вознесла его на самую вершину. Президент великой державы — о чём ещё может мечтать карьерист? Он и не мечтал. Но, человек неумный и болезненно тщеславный, пустой, он заигрался в поддавки с Западом. И в конце концов предстал перед миром полным банкротом и был отброшен. Перед мерзавцем встал вопрос: остаться в истории банкротом-идиотом или натянуть маску хитроумного и ловкого предателя? Он в полном соответствии с духом бесстыдного времени предпочёл второе. Его разжиревшую гнусную рожу мы видели последний раз, когда Медведев объявил ему о награждении высшим орденом, какой только смогли они с Путиным измыслить.
Но вернёмся к Смирнову. Ему очень хотелось сниматься в кино и он приставал с этим к своему старшему брату, который уже ставил фильмы. И тот ему однажды сказал: «Я нашёл для тебя роль… Вот смотри: чёрный экран, полоса света. Входят двое. Один говорит: «Посмотри, кто там лежит». — «Это труп». Вот ты этим трупом и будешь»… Эту роль младший брат сыграл великолепно. И так вжился в роль! В сущности, так и остался трупом. Но не простым, а говорящим, дающим интервью для журнала «Караван истории». А о старшем брате Андрее можно только сказать, что он превзошёл младшего во всём, в том числе и в актёрском мастерстве.
ЛЕВ ТОЛСТОЙ КАК ЗЕРКАЛО АНТИРУССКОЙ КОНТРРЕВОЛЮЦИИ
«Могут и хотят убить…»
В.И.Ленин в самом начале статьи «Лев Толстой как зеркало русской революции» (1908 г.) писал: «Сопоставление имени великого художника с революцией, которой он явно не понял, от которой он явно отстранился, может показаться на первый взгляд странным и искусственным. Не называть же зеркалом того, что очевидно не отражает явления правильно. Но наша революция — явление чрезвычайно сложное; среди массы её непосредственных совершителей и участников есть много социальных элементов, которые тоже явно не понимали происходящего, тоже отстранялись… И если перед нами действительно великий художник, то некоторые хотя бы из существенных сторон революции он должен был отразить в своих произведениях». И Ленин показал, что Толстой действительно отразил и притом не некоторые стороны революции, а весьма важные, исторически глубинные.
