Журнал Русская жизнь - Гражданская война (октябрь 2008)
VIII.
А потом карьера закончилась - в 1985 году, сразу после прихода Горбачева, 52-летнего Александра Байгушева отправили на пенсию. В конце восьмидесятых он стал постоянным автором радикального антиперестроечного журнала «Молодая гвардия», написал два романа о Хазарском каганате, потом возглавил «Славянский собор», в который среди прочих входило «Русское национальное единство» Александра Баркашова, но это уже совсем другая и совсем не интересная история.
О том, что он был секретным агентом Суслова, Байгушев впервые заговорил в начале двухтысячных. Строго говоря, все, что он рассказывает, можно было бы счесть простым бредом. Но если бы он просто фантазировал, он мог бы рассказать какие-то гораздо более захватывающие небылицы в стиле историй о Джеймсе Бонде - все равно все, кто мог бы подтвердить или опровергнуть его слова, уже давно умерли. Но он рассказывает о том, как втирался в доверие то к Шукшину со Шпаликовым, то к Евтушенко с Ахмадулиной, то еще к кому-то - и, кажется, временами говорит правду, потому что выдумать можно было бы что-нибудь гораздо более героическое.
А все остальное легко делится и на два, и на четыре. Давать шпионские задания про ВГИК или про литобъединение «Московского комсомольца» - это, конечно, совсем не уровень Суслова. Наверняка соответствующие просьбы - пусть даже со ссылкой на секретную партийную разведку, почему нет, - Байгушев слышал от каких-то неизвестных и нестатусных клерков. А сегодня, когда проверить уже невозможно, представляет на месте этих клерков самого Суслова или даже Брежнева - и, судя по всему, сам в это верит.
С этой точки зрения его рассказы безумно интересны, потому что таких «разведчиков» и сегодня - и в ЖЖ, и в молодежных движениях, и в помоечных интернет-изданиях - вагон и маленькая тележка. Когда пройдет много лет, когда все умрут, кто-нибудь из нынешних шестерок обязательно поделится с кем-то из журналистов своими рассказами о тайнах Кремля двухтысячных (некоторые, кстати, и сейчас делятся - многозначительным шепотом), и цена этим рассказам будет такая же, как и цена нынешних байгушевских баек.
Пасынок
Франсиско Мансилья Карамес о «детях войны» в Советском Союзе
Я из Мадрида, моя семья жила почти в самом его центре - у блошиного рынка. История моей эмиграции в Россию началась, как вы догадываетесь, во время Гражданской войны в Испании. Мои родители не были коммунистами, просто республиканцами - вопреки общему мнению, это не синонимы. Испания чуть ли не первая начала войну с фашистами, И вот, в какой-то момент, когда стало ясно, что дела плохи, мои родители отправили меня в детский лагерь, организованный правительством для многодетных семей. Именно там я узнал, что есть предложение перевезти детей на время в Советский Союз. Ну, а мне было 12 лет, и я был пятым ребенком в семье - представляете, Советский Союз! Мир повидать! Решать надо было очень быстро. Мама дала согласие. Я согласился тут же. Нас эвакуировали в Валенсию, а там посадили на пароход, уже советский. Меня сразу попытался усыновить капитан, командовавший операцией по нашей эвакуации из Испании, - на корабле он меня уговаривал через переводчика, по прибытии подключилась и его жена. Хороший человек, добрый, светлая ему память, но семья бывает только одна.
Отправляли-то в разные страны, принимали Англия, Бельгия, а также Латинская Америка - Мексика, Чили. И когда закончилась война, все дети вернулись домой. Отовсюду, кроме Советского Союза. Своя логика в этом была - победил-то Франко, как советское государство отдаст ему детей? Дипломатических отношений у СССР с Испанией не было, даже корреспонденция шла через Францию. «Скоро увидимся», - написал мне оттуда брат. Мы увиделись уже стариками.
Я не помню, чтобы кто-нибудь как-то переживал и возмущался по поводу того, что нас не возвращают домой; так, разговоры были, не более того. Во-первых, мы жили в абсолютно замкнутом испаноязычном мире - мы жили все вместе, у нас были учителя из Испании, книги на испанском, все предметы на испанском. Кроме истории - русскую историю нам преподавали по-русски. Во-вторых, нам рассказывали, какой ужас воцарился в стране после победы Франко. Нас привезли в «Артек», где мы провели лето (там были замечательные вожатые, русские, говорившие по-испански, позже они все были репрессированы), а потом в Москву - нас поселили в особняке с садом на Большой Пироговской. Преподаватели были испанцы, директор - русский.
Во время войны нас всех выпустили из детского дома. Ну, то есть не выпустили, а изменили режим. Нас эвакуировали из Москвы на Волгу, в село Цюрих, которое раньше занимали этнические поволжские немцы - их отправили в Сибирь. Ой, страшно, что там было. Коровы ходили недоенные, мычали, куры бегали по улицам. Нас просили - доите коров прямо на пол, чтобы облегчить их страдания. И мы доили - сначала пытались посуду подставлять, а потом, действительно, прямо на пол. Если бы знали, что нас ждет, мы бы ни за что так не делали. Потому что дальше нас ждал голод. Одну зиму мы прожили запасами, которые были оставлены ссыльными в домах - конечно, стыдно было, но жить-то надо. Иногда даже наш директор нас посылал: идите, найдите что-нибудь поесть для всех. Были адские холода - под сорок-пятьдесят градусов мороза.
Затем нас перевели в Саратов, где я пошел на завод. Комбинат, на котором я работал, делал комбайны, однако в военное время был перепрофилирован на производство самолетов. Я там освоил штамповку и проработал неполный год - фронт подходил ближе, и нас переправили в Тбилиси, где я пробыл до конца войны. Там для нас организовали заочную школу - но уже все было по-русски. Было трудно, но, слава Богу, что так - иначе я бы совсем по-русски говорить не мог. Там я тоже пошел работать на авиазавод, благо уже хоть какая-то специальность в руках была. К тому же нам давали паек для рабочих - 700 грамм хлеба в день. Половину можно было продать - и купить еще какой-нибудь еды. А потом, в 1947 году, карточки отменили, раньше, чем в любой другой стране-участнице Второй мировой (в Испании их отменили только в 1953-м). И тут, конечно, стало совсем голодно.
Мы все, конечно, сочувствовали СССР - кто, как не мы, знали, что такое борьба против фашизма? У нас миллион человек погибло на войне против Франко, и еще миллион человек уехали. Была партизанская война, организованная коммунистическим подпольем, но и она задохнулась. Поэтому мы очень следили за успехами Красной армии.
Однако после войны мы, конечно, надеялись, что вернемся в Испанию. Во-первых - не сочтите меня за пекущегося только о собственном благе человека - здесь после войны было очень, очень плохо. Во-вторых, политика политикой, а семья семьей - я еще в 30-х отказался «усыновляться», так и теперь, в общем, не было желания как-то ассимилироваться. Многие тогда пытались уехать нелегально - их ловили и отправляли в Сибирь. Одна из немногих удачных попыток была предпринята в конце 40-х - люди скрылись в аргентинском посольстве, их уложили в чемоданы и так пронесли на борт самолета. Нам всю жизнь помогал Красный Крест - многие из нас получили квартиры через него, иногда - питание. Многим он помог в установлении национальности, откуда приехал, где родился, кем родился. Единственное, чего они не могли добиться - так это воссоединения с семьей, нет дипломатических отношений и точка. Уехать стало можно только в 1956 году, после того как группа испанцев написала письмо в ООН, и Хрущеву ничего не оставалось делать, кроме как позволить нам уехать.
Ну, а после войны Сталин решил собрать всех испанских детей после Великой Отечественной в Москве. Правда, не сразу - меня и еще целую группу моих соотечественников отправили в Коломну, где я поступил в сельхозтехникум. Есть было совершенно нечего, и мы время от времени предпринимали вылазки в Москву. Ездил я, естественно, без билета - он на тот момент стоил пятую часть средней зарплаты. Меня несколько раз ловили контролеры и каждый раз требовали денег - штраф. Денег у меня не было, и меня каждый раз высаживали в Раменском (несколько раз я даже прыгал из окна). В конце концов я перезнакомился со всеми контролерами - они говорили: «А, привет, испанец. Ну-ка иди в конец поезда». Там я и дожидался конца контроля. А в Москве в тот момент - по сравнению с Коломной, конечно, - было все. Можно было хотя бы хлеба своим привезти, картошка-то у нас была своя, нам дали участок, где мы ее сами выращивали.
Я задержался дольше других - нашлась работа в колхозе, в Коломенском районе, агрономом. Представляете - испанец в русском селе! И я вам скажу, что нигде не было ко мне отношения лучше, чем там. Председатель колхоза был мне просто отец родной. Я разутый, раздетый, он посмотрел на меня и сказал: «Ты же зимы не переживешь», - и первым делом продал машину капусты и отдал деньги мне, чтобы я обулся и оделся. И все без исключения, все были ко мне добры: и бухгалтер, и заведующий парткомом, и хозяйка, у которой я жил. Единственная сложность - мое имя, Франциско, никто не мог выговорить, меня все называли «агроном». Ну, агроном так агроном. Хозяйка, правда, меня испугалась поначалу - я пришел к ней первый раз, увидел ее в окно, стучусь, а она юрк под стол! Я стучу, стучу, никто не открывает. Тогда я пошел за председателем. Он стучится, говорит: «Открывай, тетя Таня». Она потом его в сторонку отозвала, говорит: «А он не еврей?». «Не еврей, - смеется, - испанец». Она не очень себе представляла, где Испания находится, грамоте была не обучена, зато была сильно религиозна - каждый день молилась и била поклоны. Я ей один раз говорю: «Тетя Таня, а ты Иисусу поклоны бьешь?» - «А как же!» - «А ведь он еврей!» Как она плевалась на меня, вы бы видели. Так и другие - поначалу меня побаивались, на одну скамейку в клубе не садились, а потом осмелели.
