Журнал Наш Современник - Журнал Наш Современник №3 (2004)
Из интервью Ю. Гагарина.
— Что можно сказать вам в эти последние минуты перед стартом? Вся моя жизнь кажется мне сейчас одним прекрасным мгновением. Всё, что прожито, что сделано прежде, было прожито и сделано ради этой минуты... Счастлив ли я, отправляясь в космический полет? Конечно, счастлив! Ведь во все времена и эпохи для людей было высшим счастьем участвовать в новых открытиях. Я говорю вам: дорогие друзья, до свиданья! Как всегда говорят люди друг другу, отправляясь в дальний путь. Как бы хотелось вас всех обнять, знакомых и незнакомых, далеких и близких!
— Хотели вы лететь первым?
— Все ребята были подготовлены не хуже меня, а может быть, и лучше. Ну, повезло, тут не моя вина. Наступил день полета. Доктора несколько сомневались, будем ли мы с Германом спать в эту ночь. И безо всякого снотворного, которое они предлагали, мы спали совершенно мертвым сном. Правда, доктора не спали, они волновались. Утром нас разбудили. Солнце вставало, были перистые облака на небе. Утро это, 12 апреля, было хорошим, солнечным утром. Врачи осмотрели, нашли, что состояние здоровья вполне удовлетворительное. В общем, все было так же, как и в обычных условиях.
Хроника
Последний провожающий через открытый люк поправил ему шлем скафандра, положил ладонь на плечо. Юра остался один, что-то потрогал левой рукой в первую же секунду, потом правой. Перчатки надел, гермошлем закрыл. “К старту готов!” — долетел голос Гагарина.
Королев:
— “Кедр”, я “Заря-один”, минутная готовность.
— “Заря-один”, я “Кедр”, вас понял.
Королев:
— Ключ на старт. Протяжка I. Продувка.
— Есть продувка.
— “Кедр”, я “Заря-один”. Зажигание!
— Я “Кедр”. Понял Вас, зажигание.
— Я “Заря-один”, желаю Вам доброго полета.
Ракета медленно пошла. Языки. Хвосты острые. Тень от ракеты медленно по земле поползла, и воздух теплый.
12 апреля 1961 года. 9 часов 7 минут по московскому времени.
— Ну, поехали!
Гром утих. Услышали голос Юрия: “Выхожу на орбиту”.
После плотных слоёв атмосферы, сброса защитного обтекателя: “Красота-то какая!”
На вопрос об одиночестве ответил Земле: “Одиночества не чувствую”.
Корабль летел, медленно вращаясь, Земля уходила и приходила, черный космос уходил и приходил в ориентатор.
За все 108 минут полета не было выхода за пределы нормальных физиологических реакций, ни одного мгновения не было патологических нарушений.
На вопрос: “Что чувствовал там?”
— Ничего не чувствовал, дело делал. На земле только почувствовал.
* * *
6 августа 1961 года на шестом витке Герман Титов получил телеграмму от Юры. Вот строки из нее: “Дорогой Герман! Всем сердцем с тобою. Обнимаю тебя, дружище. Крепко целую. С волнением слежу за твоим полетом. Уверен в успехе завершения твоего полета, который еще раз прославит нашу Родину, наш советский народ. До скорого свидания. Юрий Гагарин”.
Из интервью с Варварой Семеновной, мамой Вали* (в кратком переложении В. Чивилихина) .
Познакомились они на танцах. У Вали глаза с прищуром. “Презирает?” Потом понял, что она близорука. Широкий чистый лоб, карие глаза, спокойные, держится прямо, с достоинством. Сошлись характером. У Вали — такт и ум. У него — прямота, обаяние, улыбка такая, что кружилась голова, если только вспомнишь. Всё чисто в их жизни и мыслях.
* * *
Мать Вали Варвара Семеновна увидела его, обсуждала со всеми: “Щупленький, маленький, не могла настоящего парня найти? Сидела, сидела дома, и вот тебе, нашла!”
— Мама, это не я его нашла. Мы нашли друг друга. Мал золотник, да дорог. Откормлю.
* * *
Раз пошли на танцы. Валю оренбургские парни приглашают, здороваются. Юра: “Почему тебя приглашают?” — “Да знают меня”. — “Нет, — говорит Юра, — нам надо жениться, а то потеряешь тебя”.
* * *
Юра послал ещё до свадьбы фотографию Вали в Гжатск: “Нравится или нет?” Мать с отцом ответили: “Нравится-то нравится, а как у неё душа?” — “А душа у неё еще лучше, красивее”.
* * *
Варвара Семеновна: “Ты уж мою дочь не обижай, она у меня младшая, последняя”. — “Мама, вот стану я генералом, а Валя ваша генеральшей, тогда скажете”. Варвара Семеновна безнадежно махала на него рукой и смеялась вместе с ним, не в силах сдержаться.
Мария Ивановна Калашникова, старшая сестра Вали. (Спокойная, добрая, рассказывая, плачет.)
25-го был банкет в клубе, юбилей в честь 50-летия Ивана Макаровича Крышкевича. Потом Юра привел друзей. Много. Пили сухое вино у нас, говорили шёпотом — девочки спали.
26-го привез из города точилку ручную. “Марусенька, на наших ножах можно в космос ехать — не порежешься. Как будто, понимаешь, мужика нет в доме”. Долго точил на кухне ножи, что-то напевая, прикрутив точило к борту стола. Так наточил, что я потом, уже потом, долго резалась, почти каждый день резалась. И Валя резалась.
Ночь у меня была плохая. Я спала в большой комнате. Вдруг просыпаюсь от грохота ужасного. Вскакиваю. Упала отчего-то картина, висевшая на стене. Картина Алеши Леонова. Упала на часы настольные, какие-то сложные, подарочные часы, и тут же кубки. У меня ужасно разболелась голова. Юра не проснулся, он всегда очень крепко спал. Утром я говорю Леночке: “Иди, посмотри, папа проснулся?”. Он лежал и слушал приёмник. Вскочил, сбегал на зарядку. Я было взялась котлеты жарить, а он говорит — в столовке поем. Ушел. Мы с Леной засобирались в Третьяковку, в Москву. Отправили в садик Галочку. Вернулся Юра. “Эту чертову бумажку забыл”. — “Что за бумажка?” — “Да пропуск на аэродром”. Он бегом по лестнице, не стал вызывать лифт. Да, а утром я ему сказала, что упала картина. Он пришел, посмотрел. “К счастью, — говорю, — ничего не разбилось, часы целы, даже идут”. “Лучше бы разбилось, это было бы к счастью”, — сказал он.
Вечером ушел. “Пойду с Федей в гараж, повожусь”. Но вернулся довольно быстро, сказав, что завтра полет, еще 300 часов он налетать должен. Принял ванну, поел и лег.
В дверях утром, уходя, сказал, что с аэродрома поедет в Москву, в какой-то журнал, и вернется поздно.
Мы с Леночкой приехали часа в четыре. Дома, видно, никого не было. Зашла в кабинет — горит глазок большого приёмника. Это на него было непохоже, чтоб забыл выключить приёмник. Он меня всегда критиковал: “Склероз у тебя, Марусенька, транзистор забыла выключить”. А я вечно на кухне забывала выключать маленький приёмник. А тут, думаю, я тебя тоже поймала...
Вечером 27-гo слышу — машины дверцами под окнами — хлоп, хлоп, а Юры нет. Валя звонит (из больницы): “Юра приедет, пусть позвонит”. А Юра не позвонил. Это было на него непохоже. Ночь прошла плохо. Утром люди приходят, уходят, никто ничего не говорит. Вздрагиваю на звонок. “Мария Ивановна, мы должны сообщить вам, что Юрий Алексеевич вчера трагически погиб”. Я так и хлопнулась. Очнулась, всё не верю. Потом по радио сообщили. Тут и Валю привезли. Она вошла в дом, глаза огромные: “Где девочки? Где девочки? Где девочки?”...
Леонов А., космонавт.
Утро было хмурое. Я с товарищами занимался тренировочными прыжками с парашютом. Первый заход — выбросились все, на второй заход не пошли, потому что стала надвигаться низкая облачность, не знаю, ну, метров 200. В это время прошел над нами самолет. И вдруг под определенным углом, на высоте, которую мы засекли, произошел взрыв. Очень тревожно стало. Гагарин не вернулся. Прошло 20 минут, как кончилось у них топливо.
Валя, жена Юрия Гагарина.
24-го, в воскресенье, он меня “украл” из больницы в последний раз. (“Юра дважды “воровал” Валю из больницы, а вечером оттуда звонили, и он ее отвозил”, — говорила Мария Ивановна). В субботу позвонила и сказала: “Приезжай, как в тот раз”. (Рядом были сестры.)
27-го я не могла дозвониться, может быть, отключили телефон, подумала я. Утром пошла снова звонить, а меня зовут к телефону. Мороз приедет из штаба ВВС и Николаевы супруги. Думаю — что это человек не стал ничего объяснять и почему едут Николаевы?
Пошли в палату.
— Произошло несчастье.
Я всё поняла, только никак не могла поверить, что на самолете.
* * *
Любя Юрия Гагарина, мы помещали его своими мыслями и чувствами в тот заветный уголок души, который не хочет знать грязи жизни, в котором вечно теплится радость, счастье и надежда. Мы любили через него лучшее в себе, в нашем народе, в нашем обществе. Думая о нем, мы гордились тем, что принадлежим к человеческому роду.
...Простота, русская хватка, смелость, любовь к жизни, непоколебимое чувство совершенства, его солнечная улыбка — вот за что мы любим его. Он олицетворял в себе черты русского национального характера — склад русского ума, силу и энергию. Как Че Гевара, как Жерар Филип отразили красоту своих народов. Люди пожилые видели в нем своего сына, молодежь — лучшего своего ровесника, дети — человека, каким они хотели бы стать.
