Марина Ахмедова - Уроки украинского. От Майдана до Востока
— Зло надо называть злом, — говорит Панкрат. — Но мое убеждение: «Правый сектор» — путинская организация. — Когда он произносит эти слова, Елена снова хмурится. — Потому что такие вещи, какие они творят, на руку только Путину. Никто об этом Яроше никогда не слышал, и тут он появился — из ниоткуда. Этот Ярош, вообще, кто он такой? Он по заказу Путина говорит: «Взорвать эту газотранспортную систему!» — Панкрат привстает из-за стола, вытягивает руку вперед и, не повышая голоса, как будто обращается к кому-то далекому. Елена звонко хохочет. — А что ты смеешься? — спрашивает он. — Разведчики — они так и действуют. Так же подставили и Уго Чавеса — один в один. Что ты смеешься? Мне все равно, правый там сектор или левый, да пусть хоть… Вася из пивной президентом станет.
— А кто там вторым после Порошенко идет? — оборачивается отец Андрий.
— Тигипко хитрожопый, — отвечает Панкрат. — Хотя Порошенко тоже хитрожопый, но я хотя бы больше о нем знаю.
— Порошенко многодетный и в церковь ходит, — говорит Елена.
— Вот ты покупаешься на такие вещи! — отвечает ей Панкрат. — У Ющенко тоже шестеро детей, а дурак дураком. Порошенко умный. Какая мне разница, что он еврей? Мне от этого даже лучше. Ты же видишь, что украинцы творят.
— А в церковь и Путин ходит. — Отец Андрий подходит к электрическому чайнику, включает его и ждет, разглядывая чайник с видом равнодушным и флегматическим.
— Не знаю, — говорит Панкрат. — Я против Тигипко. Он с нашего коллектива хотел надбавки поснимать.
— Мелки обиды, — равнодушно произносит отец Андрий.
— Ничего не мелки! — отвечает Панкрат. — Самое обидное, Андрий, что земля у нас богатая, народ грамотный, а все равно все в полной заднице. Вот приезжаешь в Германию, там люди тупые, не знают, как кран закрутить отверткой, а все стабильно, организованно.
— Так это у нас от тяжелой жизни знают, как кран закручивать, — отвечает отец Андрий. Чайник щелкает, выключаясь. — Зинка звонила, — сообщает он, садясь за стол с чашкой чая.
— Да… — приходит в замешательство Панкрат. Переглядывается с женой. — Да… А ты трубку взял?
— Она с телефона мужа звонила. Знал бы, что это она, не взял бы. Она переживает, — бесстрастно сообщает отец Андрий.
— Тьфу! — бьет себя по голове Панкрат. — Противно просто! Пусть сначала на свой Энск посмотрят, в каком они сраче живут! Это же ужа-а‑ас! Мра-а‑ак!
— Я тебе говорю, — отец Андрий ставит чашку на живот и ждет, пока остынет, — я когда там вышел из вагона, от перрона триста метров не отошел — чуть в люк не упал. Он фанерой какой-то был прикрыт. Вот показатель того ужаса, который в России творится.
— А Ленка-скрипачка из Крыма? — обращается к брату Панкрат. — Она же все страны мира объездила, говорит: страшнее, чем в России, нигде нет.
— Но при этом она и ее родственники сидели в Крыму и ждали, пока Путин их захватит, — вставляет Елена.
— Дебилы, — коротко отвечает Панкрат.
— Просто наши люди мерят все не денежными, а душевными ценностями, — говорит ему жена. — Европейцами мы не будем никогда. Мы и русские — одна нация. Самый последний штрих европейский — победа в «Евровидении». Как сказала одна знакомая в «Одноклассниках», «остановите планету: я сойду».
— Какая мерзость, — говорит Панкрат.
Отец Андрий морщится и отворачивается к окну. Оттуда дует ветер. Под потолком качается бумажный шар люстры.
— А он сделал операцию? — без интереса спрашивает отец Андрий.
— Не знаю… — почесав висок, сообщает Панкрат. — Но он стоит в трусах, а там ничего не выделяется. Наверное, поотрезал…
— А Путин… — начинает Елена.
— Мне кажется, это духовное заболевание пошло, — не дает ей договорить отец Андрий. — У Путина. Власть и деньги — страшное искушение. Вначале он, может, и хотел что-то для своего народа сделать, а потом плюнул на народ просто.
— Его в России любят! — говорит Елена.
— Эффект массового зомбирования, — отвечает отец Андрий. — Посмотри на нашу сестру — они живут как в панцире: все хорошо, они богатые.
— Но кругом-то нищета, — добавляет Панкрат. — Но Зинка тридцать лет в России прожила и уверена, что весь мир живет хорошо.
— Потому что ей хорошо, — говорит отец Андрий.
— Она не может из окна выглянуть и увидеть, как вокруг все ужасно. И поэтому Путин для нее хороший.
— Я, Андрий, не так сильно у нее в Энске страдал, — говорит Панкрат. — Ты же знаешь, я могу приспособиться. А ты с ней за политику заговорил и сразу принял все близко к сердцу. С ней за политику — ни в коем случае! Есть люди непогрешимые и самые умные. Это Зинка. А еще с каким хрипом она говорит, аж страшно! — с неподдельным ужасом сообщает Панкрат. — С ней можно только на отвлеченные темы. Она ж мечтает похудеть — больше ста килограммов, ей пора уже за голову хвататься, а она все мечтает.
— Как они едят… — вставляет отец Андрий.
— Да застрелиться можно! Они уже не знают, что с деньгами делать! Начинают выготовлять какие-то там… яства. Ночь уже, а Зинка: «Давайте поедим!» Я просто в шоке. Поэтому, когда говорят: «Хотим в Россию»…
— Россия — это не Энск! — звонко возмущается Елена.
— Как раз Энск! — отвечает Панкрат.
— Подожди, — обращается к нему отец Андрий. — Нельзя по Зинке о России судить, она же не россиянка.
— Да я сейчас к ней на страницу в «Одноклассниках» зашел. Плеваться хочется! «Россия моя великая, славься!» — басом произносит Панкрат. — «Россия — ты наше все!» Какие ваши-наши, тумбочка ты такая?! Да ты помни, кто ты. Ты хохлушка! Мне аж противно…
— Наша сестра — самая страшная реклама Путину, — говорит отец Андрий. — Она говорит лозунгами.
— Она по-другому не может.
— Ее фразы надо вырезать — и на плакат.
— Нет, а классно ее муж сказал: «Такая страна, как Украина, не имеет права на существование»?
— Они друг друга стоят. И ты понимаешь, вот еще беда: когда я был у них в Энске, их же там много, а я один. И у них тогда главный козырь появился — «Правый сектор». И что тут скажешь? Хотя я сразу сказал, что не поддерживаю все эти ужасы Майдана и что к Майдану у меня неоднозначное отношение.
— На Майдане хотя бы не вешали флаги Америки, — говорит Панкрат.
— Как не вешали? — удивляется Елена. — Все в флагах Евросоюза было!
— Ну то Евросоюз…
— Выбор так и стоит: либо Россия, либо Евросоюз. Панкрат, надо поставить тарелку и смотреть российское телевидение.
— Да эти журналисты — одни брехуны.
— Не скажи… По «России‑24» без звука показывали картинку — как этих людей в Одессе загнали в здание. А те, кто хотел им помочь, — они побежали, и тут вся толпа отхлынула — сверху начали стрелять. Им не давали подойти, чтобы помочь людям выбраться из горящего здания! — вскрикивает она и строго смотрит на обоих братьев. Те молчат.
— А кто их туда загнал? — наконец спрашивает отец Андрий.
— Это уже другой вопрос! — кричит Елена. — Но людям не давали им помочь… А что еще сделали наши сволочи? — В ее глазах появляются слезы. — Мне плакать хочется! Я прихожу в парк с детьми на Девятое мая. Я, конечно, побоялась надеть георгиевскую ленточку, но купила гвоздики. Собиралась хоть одному ветерану цветы вручить! Тишь да гладь, — она проводит рукой по поверхности стола. На пальце блестит обручальное кольцо. — Ни тебе музыки, ни толпы народа. Людей запугали настолько… Никто не вышел. Сидит один ветеран на лавочке и чуть не плачет. Вот один! Один! Как… стеблиночка! — Она хочет сказать что-то еще, но не может. Встает и выбегает из кухни.
Следом за ней выходит Панкрат. Скоро из-за закрытой двери одной из комнат доносится полонез Огинского. Слышно, как Панкрат с силой давит на клавиши пианино. Сбивается. Раздается его голос: ругает себя. Снова течет мелодия, но на какой-то высокой ноте сбивается. Пауза, ворчание, и Панкрат снова берет штурмом пианино. Отец Андрий пьет чай.
— Анархия, — спокойно произносит он, не отрывая взгляда от чашки.
Из окна приходит запах дождя. Панкрат возвращается на кухню. Его место у пианино занимает Елена. Игра становится спокойной и уверенной.
— Ну не было смысла украинской власти создавать в Одессе новую горячую точку, — говорит отец Андрий Панкрату.
— Да хрен с ним с Крымом — забирайте, — тихо отвечает Панкрат. — Да пожалуйста. Но зачем такие гадости говорить: «Севастополь никогда не будет бандеровским».
— Он бы и так никогда не стал бандеровским, — хмыкает отец Андрий.
— А помнишь, как Зинка не подпускала меня к пианино? — спрашивает брат, разливая по тарелкам борщ. — Кобыла здоровая, куда тебе? Я так хотел научиться на пианино играть.
— А помнишь, как мы свинью держали? — спрашивает отец Андрий.
— Да, еще мама закрылась, мотор включила, чтобы не слышать. А он как заорал, заорал, а потом пошел и стоит себе травку щиплет. Потом снова закричал и — бух! — упал. Да, голодное время было, — добавляет Панкрат, доставая из холодильника десяток вареных яиц и миску с белым мясом. — Встану утром, а свиней кормить нечем. Даже не верится, что жизнь так изменилась.
