Сергей Романовский - От каждого – по таланту, каждому – по судьбе
Итак, здесь я – без читателя, в России – без книг.
… Вы может быть хотите сказать, что моя ненависть к большевикам для нее (эмиграции. – С.Р.) слаба? На это отвечу: иная ненависть, инородная. Эмигранты ненавидят п<отому> ч<то> отняли имения, я ненавижу за то, что Бориса Пастернака могут (так и было) не пустить в его любимый Марбург, а – меня – в мою рожденную Москву».
Далее в том же письме Марина описывает такую характерную сцену на собрании младороссов: «Доклад бывшего редактора и сотрудника В<оли> России (еврея) М. Слонима: Гитлер и Сталин. После доклада – явление младороссов в полном составе. Стоят, “скрестив руки на груди”. К концу прений продвигаюсь к выходу (живу загородом и связана поездом) – тáк что стою в самой гуще. Почтительный шепот: “Цветаева”…
С эстрады Слоним: – “Что же касается Г<итлера> и еврейства…” Один из младороссов… на весь зал: “Понятно! Сам из жидов!” Я, четко и раздельно: – “Хам-ло!” (Шепот, не понимают). Я: – “Хам-ло!” Несколько угрожающих жестов. Я: – “Не поняли? Те, кто вместо еврей говорит жид и прерывает оратора, те – хамы…” Засим удаляюсь. (С каждым говорю на его языке!)».
И вывод делает: «Нет, голубчик, ни с теми, ни с этими, ни с третьими, ни с сотыми, и не только с “политиками”, а я и с писателями, – не, ни с кем, одна, всю жизнь, без книг, без читателей, без друзей, – без круга, без среды, без всякой защиты, причастности, хуже, чем собака, а зато -
А зато – всё».
И последний штрих к этому экспромтом написанному портрету. По словам добрейшего Адриана Македонова, которого я хорошо знал более 20 лет, Цветаева никогда ни с кем не шла в ногу. И при этом физически не могла пойти ни на какие компромиссы. Даже ценой мнимого облегчения участи арестованных мужа и дочери она не написала ни одной подхалимской поэтической строки Сталину.
А другие писали…
* * * * *
Вот основные вехи (их все же надо обозначить) жизненного пути этой удивительной женщины.
Родилась Марина Цветаева в 1892 г. в Москве, в Трехпрудном переулке. В 1914 г. в письме к философу Василию Розанову она о своих родителях написала так: «Жизни шли рядом, не сливаясь. Но они очень любили друг друга…» А в 1926 г., уже в эмиграции, отвечая на писательскую анкету, Цветаева заметила: «Главенствую-щее влияние – матери (музыка, природа, стихи, Германия). Страсть к геройству. Один против всех. Heroica. Более скрытое, но не менее сильное влияние отца (страсть к труду, отсутствие карьеризма, простота, отрешенность)… Воздух дома не буржуазный, не интеллигентский – рыцарский».
Отец, Иван Владимирович Цветаев, профессор Московского университета, прославил свое имя подвижническим трудом по организации в Москве Музея изящных искусств имени Александра III. Ныне – это знаменитый на весь мир Музей изобразительных искусств им. А.С. Пушкина. Женат был дважды. Вторая жена, М.А. Мейн, пианистка, и родила ему двух дочерей: Марину и Анастасию. Жизненные пути сестер разошлись довольно рано, хотя душевная близость между ними сохранялась всегда.
Весной 1911 г. Марина приехала в Коктебель, в дом Волошина. Там познакомилась с 17-летним юношей Сергеем Эфроном. Уже через полгода, 27 января 1912 г., обвенчались, хотя, наплевав на предрассудки, жить вместе стали много ранее. 5 сентября 1912 г. родилась Ариадна (Аля), а через пять лет, в самый разгар февральского демократического обвала 1917 г., Цветаева 13 апреля родила еще одну дочь – Ирину.
Через несколько месяцев Цветаева с двумя девочками осталась одна в голодной, разоренной Москве. Ее бедолага муж искал в это время правду-справедливость вместе с белыми и в итоге оказался сначала в Турции, затем в Чехии.
Цветаева в 1918 г. написала удивительные строки, прочтя которые кожей ощущаешь то время и ту жизнь. Эти четыре строки вместили всю суть кошмара гражданской войны:
Рыжим татарином рыщет вольность,
С прахом ровняя алтарь и трон,
Над пепелищами – рев застольный
Беглых солдат и неверных жен.
Этой гражданской бойне как могла сопротивлялась молодая, абсолютно неприспособленная к жизни женщина, ничего, кроме сочинительства, делать не умеющая, да еще с двумя постоянно голодными детьми на руках. Сразу пришло беспросветное нищенство. Цветаева продала всё, что можно было продать. Моталась в теплушках в Тамбовскую губернию выменивать на продукты кое-какие домашние «тряпки».
За грошовое жалованье пошла даже на службу в большевистский Комиссариат по делам национальностей. Определили ее на должность «помощника информатора». Продержалась около полугода. Больше «не смогла. – Лучше повеситься».
А если все же жить, то как? Своих средств нет совсем. С осени 1918 г. Марина питается только тем, что принесут в дом сердобольные друзья. Брала не как подаяние, а как пожертвование на будущее. Это от «музейной философии» отца. Не отчаивалась. Запас жизненных сил у этой хрупкой женщины был, казалось, неисчерпаем. Даже такую жизнь она сумела превратить в литературу: вела подробные записи в рабочей тетради и даже сочиняла.
Именно в гражданскую войну Цветаева определила свое жизненное credo:
Если душа родилась крылатой –
Чтó ей хоромы – и чтó ей хаты!
Что Чингис-хан ей и что – Орда!
Два на миру у меня врага,
Два близнеца, неразрывно-слитых:
Голод голодных – и сытость сытых!
Ариадне было в ту пору всего 8-9 лет. А она вела свой дневник и записи там оставляла совсем недетские: «Главные пороки моего детства – это ложь и воровство». Что за «ложь», сказать трудно. А с «воровством» помогла сама Цветаева. Она призналась позднее, что пережить голод гражданской ей помогло не попрошайничество, а элементарное воровство. «У Цветаевой, – пишет Виктория Швейцер, – было свое особое отношение к понятиям добра и зла, к тому, что допустимо и что нет. Для нее было невозможно просить, дать почувствовать всю бездну своей нищеты и отчаяния. Это было безнравственно, потому что ставило того, кого просишь, в невыносимое положение дающего; она считала, что в такое время богатство и сытость должны угнетать тех, у кого они есть. Гораздо легче было взять – и для самой, и для того, у кого берешь (воруешь. – С.Р.). Это Цветаева не считала безнравственным».
Понятно, что такое нагромождение «объяснительной философии» не более чем рассуждения самой Швейцер, выступающей в данной ситуации не как исследователь, но как адвокат. Зачем? Ведь предельно ясно, что подобное оправдание во след всегда есть чистой воды ложь. Не потому крала Цветаева еду у своих друзей, а те деликатно отводили глаза в сторону, что щадила их гордое самолюбие. Всё значительно проще и прозаичнее: ей было невыносимо возвращаться в свой нищий дом с пустыми руками и смотреть в обезумевшие от голода глаза своих дочерей. К тому же и сама она едва держалась, а она просто обязана была выжить. Выхода другого не было. Если б не девочки, возможно, руки бы на себя наложила еще в 1919…
Не Цветаевой вина, что на ее родине, на ее глазах происходил общероссийский разбой. Цель Марины – почти инстинкт: спасти детей. Любыми путями. И она эти пути не выбирала. Она – действовала. Такой она была.
Мне дело – измена, мне имя – Марина,
Я – бренная пена морская.
Два слова о судьбе несчастной двухлетней Ирины. В голодном 1919 г., когда у Цветаевой уже просто не было сил добывать хоть какое-то пропитание для дочерей, она по чьему-то совету отдает их в Кунцевский детский приют. Через несколько недель в состоянии крайнего физического истощения она вынуждена забрать домой тяжело заболевшую Алю. Выходила. Ирина же 2 февраля 1920 г. умерла в приюте от истощения. Сообщая о смерти дочери, она дает трудновообразимый совет мужу: «Сделайте как я: НЕ помните» *. Подобный совет матери можно понять только в одном случае: Цветаева сознательно надела броню на свою душу, ибо физических сил уже не было, но еще теплились силы духа и их надо было сохранить во имя жизни Али.
И тем не менее рана от этой смерти осталась у Цветаевой на всю жизнь. Она не могла простить себе и того, что потеряла дочь, и того, что не пошла на ее похороны (сил не было). Поначалу, правда, всю вину за эту трагедию она переложила на сестер мужа.
И еще поражает, может быть, даже более, чем пережитое Цветаевой личное горе, что в это время она пишет. Пишет много. И стихи прекрасные. Так всю жизнь: быт, нищета, неприязнь окружения и… любовь, жертвенность, поэзия. Вне подобного сочетания несочетаемого Цветаева жить не могла. Писать не могла.
Писала же она много, несмотря на «обстоятельства». Вопреки обстоятельствам. Печатали мало. А она продолжала писать.
