Журнал Русская жизнь - Секс (июнь 2008)
Возможно, его дом тоже произвел впечатление на Наталью. Наверняка показался ей зажиточным - в семье, где она выросла, нечасто спали на простынях и не знали удобств канализации. И, конечно, ухаживание: он разогрел курицу, сварил макароны, - все было как-то очень по высшему классу, нет, с ней никто и никогда так не обращался. Он не курил, но сидел с ней на застекленной лоджии, она курила то «Пэлмэл», то «Честерфильд», то «ЛМ» - качественные сигареты. Разговаривали за жизнь. Это было элегантное рандеву: прогулка, роза, ужин, беседа, кино, секс.
Они мешали пиво с водкой, но выпили, в сущности, не так уж много, тем более для таких закаленных людей (потом при осмотре квартиры найдут распечатанную дозу метамфетамина, но Наталья, по твердому заверению всех ее знавших, никогда не употребляла наркотики, а вот за Олегом водилось). Конечно, она не могла не заметить, что во второй комнате стоит детская кроватка, что в квартире - женские вещи. Наверное, он как-то отговорился по этому поводу, что-то соврал, - во всяком случае, обручальное кольцо его обнаружат в кармане джинсов. Потом она будет с необъяснимым упрямством отрицать наличие «сексуальных отношений», - но экспертиза подтвердит, что они были, причем доверительные, без предохранения; на полу найдут нераспечатанный презерватив «Эрос».
А после этого всего, да, после такого, он дал ей розовый махровый халат своей жены и, надевая трусы, сказал, что все это неправда.
Что у него есть жена и ребенок - и никакого продолжения, Наташа, у нас с тобой не будет, спасибо, завтра рано вставать.
Вот прямо так и сказал.
По всей видимости, именно там, в ванной («найдены три волоса длинных, красного цвета») с ней и происходила какая-то страшная, напряженная работа. Что-то собиралось, распадалось, намечалось, пересматривалось.
Выйдя из ванной, она направилась на кухню, - туда, где стояла роза алая, наружные лепестки белые, 1 шт., - и взяла нож, которым они два часа назад резали колбасу.
Олег ничего не понял, он спал.
III.
Из обвинительного заключения: «П-на… нанесла ножом не менее 15 ударов в область туловища спящего Г-на О. Г. и убила его».
Из 15 ножевых как минимум 9 были смертельно опасными.
Он был еще жив, когда она вызывала такси, шарила по шкафам, сгребая в одну кучу дивидишник, орифлеймовские дезодоранты, шампуни и парфюмы, мобильники, косметичку и шмотки его жены, когда пыталась поднять телевизор - нет, тяжело! - и свалила его на пол. Он был жив, дышал, хрипел. Когда она ушла, у него еще хватило сил сползти с дивана; умер он на ковре.
На диване, в громадной бурой луже, - такой громадной, что, кажется, она должна была пропитать диван насквозь до пола, - остался аккуратный белый бычок.
- Окурочек, - говорит прокурор-криминалист Владимир Рухов, пролистывая на компьютере фотографии. - Она еще успела покурить.
Фотографий много. Крови, кажется, не было только на потолке.
Убила не затем, чтобы украсть, а украла, потому что убила, - что ж теперь, не пропадать же добру.
Спрашиваю Туктарова:
- Она влюбилась? Так бывает - влюбилась, прожила за один вечер целую судьбу, прокрутила в голове счастливую жизнь, испытала потрясение, любовный аффект…
- Любовь? Я думаю, она просто засмеялась бы, услышав такие слова.
И соседка Наташи, Ирина, знающая ее с десяти лет, говорит:
- Нет, она не могла влюбиться. Нет, это исключено.
IV.
Обличать российскую действительность столь же легко и приятно, как и хвалить; «очернительство» и «украшательство» нынче не конкуренты, а честные партнеры. Телевизионная реальность, в которой дружно всходят озимые, молодая семья с пожизненно счастливыми лицами въезжает в пенопластовый дом, и радостно дымит четвертая домна, совсем не противоречит той реальности, где отцы насилуют младенцев, и умирают старики в великом аптечном стоянии. На всякое «да» найдется «но», а на «но» - «вместе с тем» и «однако же», - и так до бесконечности. Социальные парадоксы стали единицей отсчета.
Наташа чудовище, но она же и жертва того люмпенского ада, который достался ей по рождению. Ей не может быть оправдания, но в ее действиях невыносимо хочется найти хоть какой-то смысл, кроме животного и воровского, - но получается плохо. Диагноз «легкое слабоумие неясного генеза», поставленный судебной экспертизой, ничего не проясняет, да и что ж тут, Боже мой, неясного. Подруга ее Оксана, уборщица, не без вызова говорит: «А мне она нравилась! Симпатичная девчонка, и всегда готова была помочь», - и я понимаю, что это правда, - к ближнему кругу она поворачивалась человеческим своим лицом, другим же досталось, так сказать, маргинальное. Она всего лишь воспроизвела нормы и паттерны своей среды, и когда воротынские жители говорят: «Да нормальная она была девчонка, нормальная!» - это симптоматично: она и в самом деле находилась в рамках определенной социальной нормы. Насколько, конечно, может быть нормой тот ад, в котором она выросла и научилась чувствовать себя хорошо и комфортно.
Вот Натальина мать - сейчас лежит в больнице с инфарктом, но это следствие не безутешного материнского горя (с декабря и по нынешний день она ни разу не навестила дочь, не передала ни одной посылки), а очередного двухнедельного запоя. Она нестарая женщина, ей около сорока. Год назад от легочного заболевания, но фактически, как сказала мне соседка П-ных, «тоже вот от этого от самого», скончался Наташин отец, честно прошедший жизненный цикл российского деграданта: пил, украл, сел, вышел, пробовал работать, запил, подрался, украл, сел, вышел, пробовал, пил. Детство Наташи прошло частью дома - в совершенно нищей квартире-притоне, частью - в интернате для детей с отставанием в развитии, куда периодически ее забирали органы опеки. Училась, насколько могла, старательно, хорошо рисовала, по выходным стремилась домой. На время долгих родительских запоев она привычно исчезала из дома, болталась по друзьям и знакомым, родителей по-своему любила, в разговоре - защищала, не позволяла говорить дурно о матери, наверное, просто жалела. Ее принимали - она была доброй, участливой, никогда не отказывала в помощи - вскопать огород, помочь с ремонтом или в уборке, но работать не хотела, потому что работающие и неработающие, на ее взгляд, не очень отличаются друг от друга, и когда соседка Ирина Иванина устроила ее на птицефабрику «Лев Толстой» - с большой для Воротынска зарплатой в 15 тысяч, - Наташи хватило лишь на двое суток, она не только не привыкла к регулярному труду, но и, прежде всего, не видела в нем смысла.
Сидела она по глупости. Первый срок был условный, за мелкую кражу, и второй - тоже за кражу, болтала со сторожихой, та ушла, и Наталья похитила у нее 2000 рублей; тут уже условное стало лишением свободы на год и десять месяцев…
- Но на что-то же она жила. У нее был мобильник, какая-то одежда, косметика…
- Она встречалась с мужчинами за деньги, - объясняют мне ничтоже сумняшеся.
Нет, шлюхой ее не считали. Просто иногда - ну, иногда - она «брала деньги», и ей давали. Нет, не постоянно, не много и не часто. Так - на еду, на косметику. Возможно, она встала бы на дорогу профессионализации, но и для этого нужна хотя бы воля, хотя бы намерение.
- Она говорила, что хочет уехать? Получить профессию? Семейного счастья хотела, тихой пристани? Ребеночка? Стабильности? Достатка? Хотя бы мечтала об этом?
- Нет, - отвечают мне хором. - Нет, нет и нет.
Не хотела, не стремилась, не пыталась. Просто не думала. «Она жила одним днем», - говорит соседка, не осуждая и не оправдывая, спокойно так говорит.
V.
По всему обвинительному заключению, красной нитью, как написали бы в сочинении, проходит тема вилки. Вилка из нержавеющей стали, стоимостью 20 рублей, войдет в стоимость похищенного из дома имущества на общую сумму 26 тысяч рублей и будет перечислена в списке вещей, подлежащих возвращению пострадавшей (жена Олега Г.). Вилку, которой Наташа ела курицу, вместе с ножом, которым Наташа убила человека, и двумя стопками, из которых Наташа и Олег пили водку «Ермак», а также розовый халат жены Олега, свою куртку и брюки-капри, - все это она похоронит под трубой теплотрассы на окраине города, в поселке Тайфун, и через четыре дня покажет на следственном эксперименте это кладбище улик. Одежду к тому времени уже подберут, а вилка, нож и стопки останутся.
«Заметая следы», Наташа со страшной силой плодила новые улики и новых свидетелей. Жена Олега получила сброшенный звонок - высветилась надпись «Любимый». Перезвонила, трубку долго не брали, она встревожилась, наконец, ответили. Девушка спросила: «А вы кто ему? Жена? А он мне сказал, что у него никого нет». Она слышала звуки таксистской рации. Она звонила еще не один раз и просила передать трубку Олегу, но девушка сказала: «Я туда больше не пойду». По признанию Н. К., жены убитого, она приняла все это за дурную шутку, за розыгрыш. Олег, решила она, сидит в какой-то компании, и какая-то из девушек его друзей - у самого же Олега не могло быть никаких девушек! - так бездарно разыгрывает ее. На другой день она начала поиски. Наташу нашли легко и быстро. Она знала, что на вилке и стопках остаются отпечатки пальцев, но не знала, что они остались по всей квартире, что диспетчер такси ведет журнал вызовов и что на станции можно узнать, куда звонили с домашнего телефона, а со вторым таксистом она даже обменялась номерами мобильников.
