Сергей Кремлев - Россия и Германия. Вместе или порознь? СССР Сталина и рейх Гитлера
— Главной задачей Германии, целью моей жизни и смыслом существования национал-социализма являлось уничтожение большевизма…». Так и видится этот номенклатурно-партийный Лев, сидящий в кармане у Бормана и тоже «стенографирующий» для подстраховки. Потому как, что возьмешь с Бормана? Он растаял в тумане Истории и с него теперь взятки гладки. Ни он сам, ни его супруга, ни парижские издатели «стенограмм» не объяснят нам некоторых странных обстоятельств. Во-первых… Это в 1973 году каждый знал, что война закончилась полным крахом рейха 9 мая 1945 года. А в феврале 1945-го было ясно лишь то, что рейх — в тяжелейшем положении, но еще очень силен. Красная Армия даже еще не начинала готовиться к штурму Кенигсберга. Как раз в начале февраля в районе венгерского озера Балатон рейх бросил в бой громобойные массы «тигров» и «фердинандов». Чуть раньше 4-й танковый корпус СС на фронте Оши-Балатон имел до 560 танков, то есть 80–90 танков и штурмовых орудий на каждый километр в центре предполагаемого прорыва. Один «Тигр», а то и «Фердинанд», на 12 метров!! Наш 1-й гвардейский укрепленный район мог на том же километре против этой стальной волны выставить… четыре станковых пулемета, четыре противотанковых ружья и два орудия. По живой силе мы уступали там в десять раз, по артиллерии — в четыре, а по танкам… Герой Советского Союза генерал Николай Бирюков, сообщивший об этом, заканчивает так: «А по танкам даже сравнить нельзя — не с чем»… И это — в феврале 1945 года!… Это ведь война, а на войне все неясно до тех пор, пока она не закончилась. И вот, если верить парижским публикаторам «стенограмм Бормана» и партийному Льву, в эти неверные дни, когда тяжелую сталь на чаши весов бросала то одна, то другая сторона, осмотрительнейший и преданный фюреру Борман ведет тайные стенограммы и тайком же передает их жене или еще кому-то там… Для чего? Ведь будущее еще неясно не только для Бормана, но даже для Сталина. И если бы Борман действительно делал это, он совершал бы тем самым моральную измену фюреру. Но мы знаем точно, что он остался верен ему до конца. Так может это сам Гитлер распорядился складировать стенограммы своих бесед с Борманом для того, чтобы впоследствии их мог цитировать Лев партократического анализа? Но в феврале 1945-го исход борьбы был не ясен до конца не только Сталину, но и Гитлеру… Нет, воля твоя, читатель, но концы с концами у этих «стенограмм» никак не сходятся… И это еще не все. Есть еще и «во-вторых»… Вот самый трагический момент судьбы Гитлера — он диктует свое политическое завещание. Момент, когда не ушам подслушивающего из кармана Бормана Льва, а бумаге поверяются самые заветные в буквальном смысле слова мысли и чувства. И вот в этот момент истины Гитлер о большевизме не упомянул даже намеком. 29 апреля 1945 года в 4.00 утра при свидетелях Йозефе Геббельсе, Мартине Бормане (вот тут-то подлинности автографа Бормана верить можно!), Вильгельме Бургдорфе и Гансе Кребсе Адольф Гитлер скрепил своей подписью политическое завещание: «Неправда, что я или кто-то другой в Германии хотел войны в 1939 году. Она была желаема и спровоцирована теми международными государственными деятелями, которые либо сами были еврейского происхождения, либо действовали в еврейских интересах. Пройдут столетия, но и тогда из руин наших городов и монументов возродится ненависть к тем, кого мы должны благодарить за все случившееся: международное еврейство и его пособников. Всего за три дня до начала германо-польской войны я предлагал английскому послу в Берлине решение германо-польской проблемы. Оно было отвергнуто лишь потому, что в руководящих кругах Англии хотели войны. Дело в том, что эти круги подпали под влияние пропаганды, распространяемой международным еврейством, и предвкушали усиление деловой активности. Я также не сомневаюсь в том, что если к народам Европы еще раз отнесутся, как к обычным биржевым акциям, то ответственность падет на тех, кто воистину представляет виновную сторону в этой кровавой борьбе: еврейство!»… Последними словами были: «Я поручаю руководителям нации и тем, кто им подчиняется, безжалостно противостоять всемирному отравителю всех народов — международному еврейству». Далее следовала подпись: «Адольф Гитлер». Столицу рейха штурмовали люди, осененные знаменами Ленина. Именно Россия большевиков привела фюрера к этому последнему росчерку пера. Но у него, отринувшего общий с ними путь противостояния силе Капитала, не сдержавшего договора с ними, в свой последний земной час обвиняющих слов для большевиков не нашлось. Их за него дописали послевоенные «стенографы»… Благо дело, послевоенным заказчикам расплачиваться с ними было чем. Упомянутое фюрером «предвкушение усиления деловой активности» пролило над Америкой второй в XX веке золотой дождь, который шел из туч, собиравшихся в Европе из слез, крови и дыма пожарищ. А вот еще один миф… Разговоры Гитлера в близком окружении — это, если верить сотням книг, «бесконечные» «многочасовые монологи». Но если взять в руки «Застольные разговоры», застенографированные Генри Пикером, и прочесть самому вслух самую длинную одноразовую запись, то займет это минут тридцать… Полчаса. Так что хватало, надо полагать, времени для высказываний и у других собеседников. Между прочим, часто сидевшая за одним столом с Гитлером Траудль Юнге вспоминает, что он был не только отличным рассказчиком, но и таким же слушателем. А сколько написано о поверхностности, безграмотности, невежестве Гитлера! Хотя на глубоком экзамене по универсальности знаний (причем таких, которые как раз и необходимы политическому лидеру) многие его «коллеги» по государственному управлению — те же Рузвельт, Трумэн выглядели бы по сравнению с фюрером бледно. Ведь кроме склонности к упорному самообразованию, он еще и обладал абсолютной памятью. Как и Сталин. В этом, то есть в искажении личности до неузнаваемости, судьба Гитлера, надо сказать, с судьбой Сталина схожа. По разным причинам, но до конца не понят ни тот, ни другой. И тот, и другой оболганы. Отличие же в том, что реальный Гитлер не сумел распорядиться своим уникальным гением так, чтобы отдаленная история, где подлинная цена раушнингов и ханфштенглей уже известна, оценила и оправдала этот гений. А реального Сталина та же история рано или поздно поставит на одно из первых (если не первое) мест среди величайших государственных фигур человечества. Хотя и отметит его крупнейшие просчеты и ошибки. Идя порознь с Россией, реальный Гитлер свой шанс на величие упустил полностью. А реальный Сталин, не сумев полноценно сотрудничать с рейхом, упустил его лишь частично. Если бы они пошли вместе дорогой не реальной, а рациональной истории, то они бы использовали эти шансы до конца… Не только во имя своей исключительно доброй славы, но и во имя большего: нового, более человечного мира… ТАК КАК ЖЕ добраться до истинного Гитлера? Как за глубоко обоснованной ненавистью к нему, невольно застилающей глаза каждого русского человека, за замусоленной замочной скважиной, через которую показывают фюрера Западу (а теперь — и России), увидеть сложного и непохожего ни на кого другого, незаурядного человека? Генерал фон Фрич известен и сам по себе как крупный деятель рейхсвера Веймарской республики, а затем — и возрождающегося вермахта Третьего рейха. Но еще более он известен тем, что будучи Главкомом сухопутных войск, стал кое для кого неудобным, был объявлен гомосексуалистом и со службы уволен. Потом его реабилитировали, вернули на командные должности, а потом он погиб в боях под Варшавой осенью 1939 года. Свидетели его гибели считали, что генерал явно искал смерти. Так вот, фон Фрич говорил не публично, демонстрируя «верность», а в строго личной беседе: «Этот человек — судьба Германии как в добром, так и в злом. Если он теперь свалится в пропасть, то увлечет за собой всех нас. Сделать ничего нельзя». Масштаб личности фюрера очерчен здесь вполне определенно. А вот что писал о Гитлере очень неглупый танковый генерал-майор вермахта Фридрих Вильгельм фон Меллентин в 1956 году: «Развитие наших танковых войск, несомненно, многим обязано Адольфу Гитлеру. Предложения Гудериана о механизации армии встретили значительное сопротивление со стороны ряда влиятельных генералов. Гитлер глубоко заинтересовался ими; он не только приобрел глубокие знания в технических вопросах, связанных с моторизацией и с танками, но и показал себя приверженцем стратегических и тактических взглядов Гудериана. Гитлер лично присутствовал на испытаниях новых танков, а его правительство делало все возможное для развития отечественного моторостроения и строительства магистральных дорог»… Меллентин, одно время немало лично наблюдавший Гитлера, а впоследствии — отличный фронтовой офицер, после Второй мировой войны на два с половиной года попал в американский лагерь. Круг его собеседников был пестрым — от имперского министра Шверина до известной летчицы-планеристки Ганны Райх, говорившей с фюрером в апреле 1945-го… За колючую проволоку вместо штабного стола генерала привел Гитлер. И поэтому можно верить в искренность Меллентина, который после долгих, откровенных бесед с людьми, входившими в непосредственное окружение фюрера, после того как все уже было позади, сказал так: «Прославление непогрешимого гения Гитлера так же безответственно и несерьезно, как и объявление его величайшим преступником всех времен. Гитлер, бесспорно, обладал большим умом и замечательной памятью. Он обладал также огромной силой воли и был совершенно безжалостен. В политике и дипломатии он проявлял удивительную способность чувствовать слабые стороны своих противников и полностью использовать их промахи. Вначале это был здоровый человек, вегетарианец, который никогда не курил и не пил, но затем он подорвал свое здоровье употреблением возбуждающих средств. Однако он сохранял поразительную живость ума и энергию до самого конца»… Это «… до самого конца», читатель, на мой взгляд особенно ценно и интересно. Меллентин с Гитлером в конце войны не виделся, но кое-кто из его солагерников имел дело с фюрером как раз в самом конце его жизни. Так что это свидетельство заслуживает и внимания, и доверия… А вот неиспорченная «умничанием» Траудль Юнге: «Атмосфера была довольно раскованной. Все было похоже на фирму с хорошим производственным климатом. Никто не выкрикивал «Хайль!»… Мы составляли компанию Гитлеру за трапезами и чаепитиями… Это были легкие, ничего не значащие разговоры… Болтали (заметь, читатель, болтали, а не внимали фюреру — С.К.) о всякой всячине. Он мог попросить нас рассказать о фильмах, о том, что происходит в моде. Много рассказывал сам. Об увлечениях молодости… Говорил о Еве Браун, о своей собаке. Был склонен шутить. Рассказывал анекдотические истории из своей фронтовой жизни»… Впрочем, и Шпеер, когда с политической точки зрения ложь не требуется, дает картины поразительной поведенческой простоты Гитлера, где манией величия и не пахнет. Шпеер вспоминал, что между 1934 и 1936 годами рейхсканцлер и фюрер мог запросто гулять по лесным дорогам в районе Оберзальцберга в сопровождении гостей и трех-четырех охранников в штатском из лейб-штандарта, выпить кружку пива или стакан молока в горном трактирчике. А толпа многочисленных туристов так и не признавала в человеке в национальном баварском костюме, гуляющем как и прочие, главу рейха. НО НАИБОЛЕЕ, пожалуй, интересна та из характеристик личности Гитлера, которая была дана практически у двери на эшафот Риббентропом. Последнее обстоятельство делает ее, очевидно, и одной из наиболее достоверных. Риббентроп писал: «За все годы сотрудничества я в человеческом плане не сблизился с ним в большей мере, чем в первый день нашего знакомства, хотя мной пережито вместе с ним так много. Во всем его существе было что-то такое, что невольно отстраняло от личного сближения с ним. Еще при первой встрече с Адольфом Гитлером его личность произвела на меня сильное впечатление. Уже тогда у меня появилось чувство, что этот человек — явление, совершенно из ряда вон выходящее. Особенно мне бросилась в глаза его полная обособленность, но отнюдь не замкнутость. У Гитлера имелась совершенно особая, свойственная только ему одному манера высказывать свою точку зрения таким образом, что последнее слово оставалось за ним. Он никоим образом не был человеком компромиссов. Неприступность Адольфа Гитлера была не какой-то заранее заданной, а шла от самого его характера. Как человек он, верно, и сам страдал от этого. Вместе с тем мог быть и подкупающе любезен, сердечен и открыт. Мог захватывающе, с юмором и даже блистая остроумием рассказывать о своей юности, о своей военной службе в Первую мировую войну и о годах своей внутриполитической борьбы. А когда говорил об искусстве и архитектуре, чувствовалось, в какой большой мере он был артистической натурой. Когда он хотел привлечь кого-нибудь на свою сторону или добиться чего-нибудь от собеседника, он делал это с непревзойденным шармом и искусством убеждать. Верность Адольфа Гитлера людям, которые однажды что-либо сделали для него, порой граничила с невероятным. С другой стороны, он мог быть непостижимо доверчивым. Он мог даже сознательно оскорбить человека. В этом проявлялась известная двойственность его натуры, которую я никогда и не смог понять до конца. Принцип «разделяй и властвуй» был доведен им до такой степени, что почти все его сотрудники оказывались вовлеченными в тяжелые внутренние конфликты. Для оценки личности Адольфа Гитлера имеет значение и другой момент: он мог приходить в слепую ярость и не всегда умел владеть собой. После одного такого инцидента уже во время войны, он откровенно сказал мне: «Знаете ли, Риббентроп, иногда я совсем не могу совладать с собой!»… Характер личности Адольфа Гитлера проявлялся как на больших народных митингах, так и в общении с политиками, военными, иностранцами, а также и в более тесном кругу и в личных беседах. Его вера в себя в сочетании с гениальным, понятным и простым способом выражаться ощущались многими людьми, вовлекая их в его русло. Судить о характере такого гениального явления, как Адольф Гитлер, очень трудно. Его нельзя мерить обычной меркой. Он был убежден в своей роли мессии, считал себя предназначенным самим Провидением сделать Германию великой. Он обладал несгибаемой волей и немыслимой энергией в достижении своих целей. Его интеллект был огромен, а способность схватывать все на лету — ошеломляюща. Не может быть никакого сомнения в том, что Адольф Гитлер имел в жизни только одну цель: служить немецкому народу. Он жил совершенно самоотверженно, жертвовал своим здоровьем и до последнего момента не думал ни о чем ином, кроме как о будущем своей нации. Тот факт, что он потерпел поражение, фюрер, говоря со мной, назвал судьбой. Почему именно он потерпел поражение — решит история»… ЧЕСТНЫЙ, трезвый взгляд позволяет понять не только то, почему же Гитлер закончил вместо триумфа крахом, но и большее: мог ли триумф продолжиться в веках. Гитлер верно определил одного врага как своей страны, так и человечества — тот интернациональный Капитал, который был напрочь лишен каких-либо национальных корней. Ротшильды, Варбурги, Дюпоны, Меллоны, Морганы, Валленберги, Рокфеллеры, Куны, Каны, Барухи, Страусы, Лазары, Розенвальды, Сулцбергеры, Шиффы… Не ирония истории, а ее трагизм проявился в том, что Гитлер не мог прийти к власти без помощи этого Капитала. Но финансы Капитала стали для него лишь стартовыми колодками. Оттолкнувшись от них, он выпрыгнул на такую общенациональную высоту, где его талант и способность брать доступные лишь ему высоты стали видны всем. Возможность идти к власти ему дал Капитал. Капитал сделал ставку на него. И когда популярность нацизма к 1933 году медленно пошла на спад, Капитал же покончил с колебаниями и обеспечил ему кресло канцлера как антикоммунисту. Но когда преграда между Гитлером и Германией рухнула, он быстро да и по праву стал кумиром и надеждой масс в ином облике — как националист. Капиталу и Германии он был нужен в разных (и прямо противоположных) целях! Капиталу — для новой войны, в итоге возвышающей Америку. Германии — для новой жизни, сбросившей путы Версальского договора. И вот тут, идя дорогой триумфа, он пошел по ней к краху. Почему? А потому, что ошибся в оценке второго главного фактора Истории — Труда. Ошибся в своем неприятии Советской России как проявления — в его представлении — «еврейского большевизма». Хотя большевизм в России приобретал все более национально-государственную, а не интернационально-революционную ипостась. И не стоявший ли кто-то рядом — тот же Ханфштенгль — внимательно следил, чтобы антикоммунизм не угасал, а разгорался? Антикоммунист Гитлер был обречен. В то время как последовательный националист Гитлер был бы обязан прийти умом к пониманию перспективности для Германии только одного союза — с Россией, антикоммунист Гитлер противился такой перспективе всей своей душой. И душой, прямо скажем, исковерканной тем же Капиталом, не позволявшим незаурядным фигурам типа Гитлера развиваться естественно, гармонично. РАЗМЫШЛЯЮЩИЕ о некой «харизме», о тайной «оккультной» сути фюрера путают себя и других… Конечно, реальный Гитлер как политическое явление — порождение вполне рациональных, а не мистических сил и факторов. И главенствующих моментов тут два. Во-первых, он, как сказано, был бы невозможен без промышленного и политического истеблишмента. Это — не вопрос точки зрения, это — исторический факт. Просто перечислим лишь германскую ветвь могучего глобального Капитала: Кирдорф, фон Шредер, Крупп, фон Рентельн, Шпрингорум, Шахт, Шмиц, Маннесман, Борзиг, Дуисберг. Глядя на знаменитую групповую фотографию «капитанов германской индустрии», продолжим: Корте, Найорке, фон Флотов, Тиссен, Плюмке, Флик, фон Карпф, Борбет, Феглер, Пенгсен… А ведь были еще аристократы фон Папен, фон Шлейхер, Бломберг, Гинденбург, Людендорф. Без этой элиты, без «кружка друзей рейхсфюрера СС Гиммлера», без этого «фона» Гитлера просто не было бы… Но есть здесь и «но»… Первая мировая война поставила на грань нищеты народы лишь двух мировых держав — России и Германии. Советская Россия революционным рывком ушла из-под пресса мировых банкиров. Из Германии же этот версальский пресс более десяти лет выжимал последние соки. Социальная обстановка накалялась, в народной массе были хотя и не решающим, но весьма решительным образом развиты как революционные настроения, так и революционные традиции. Россия вырвалась из тисков Капитала путем его полного низложения. Германия на подобное вряд ли была способна, но и терпеть Версаль все более не хотела. Вырваться ей можно было лишь при сильном общенациональном лидере. Но из какого политического «теста» он мог быть сделан? Социал-демократы Германии были сильны постольку, поскольку они были сильны еще при Бисмарке. В личностном отношении их лидеры той поры представляли собой ничтожества. Коммунист Тельман был, безусловно, не лишен незаурядности. Но не настолько, чтобы переломить настроение массы в пользу коммунистического выбора. Кто оставался? Оставался или представитель традиционной элиты, или… Элита попробовала поставить у власти привычных «своих»: канцлер фон Папен, канцлер фон Шлейхер. Первый был примитивнее, второй — тоньше. Однако не годились оба. Кто оставался? Оставался лишь сильный националист, способный стабилизировать обстановку «по усреднению» между Трудом и Капиталом, и обязательно энергичный антиверсалец. Кто мог тут составить Гитлеру конкуренцию? Геринг — импозантнее, известнее, героичнее… И ораторствовал неплохо… Но толстый Герман — это всего лишь толстый Герман. Штрайхер? Смешно! Штрассер? Не только слишком «красный», но еще и мало способный к руководству как таковому. Рем? У этого хватало лишь бычьего напора. Такого Германия не приняла бы… Кто оставался? Оставался Гитлер… Да, если всмотришься в ту эпоху взглядом, не искаженным знанием того, как все повернулось на деле, не застланным слепым неприятием, то увидишь, что альтернативы Гитлеру, как общенациональному лидеру, способному сплотить немцев и сбросить унижение Версаля, не было! Тельман никогда не победил бы на выборах в рейхстаг, а социал-демократы лишь замутили бы воду еще на год-полгода. Потом Германия все равно пришла бы не к нацизму, в первую очередь, а к выдающемуся националисту Гитлеру. В ежедневно живущем государстве у руля ежедневной, конкретно определенной власти стоят не абстрактные идеи, а конкретные люди. Политические лидеры. Годные или негодные, но обязательно конкретные. Так вот, из всего возможного тогда их набора Гитлер был на голову выше всех остальных, даже взятых вместе. Из ста кроликов не сделаешь одного слона. И поэтому хотя Гитлера привели к власти, укрепил свою личную власть он уже сам, сделав ее базой не Капитал, а Массу. Поэтому к концу 1930-х годов он выработался в такого лидера-индивидуалиста, который на страну частных собственников мог наложить и накладывал отпечаток своей личности в не меньшей мере, чем это смог сделать коллективист Сталин, руководивший страной, где централизация управления была естественным результатом экономической сути строя. К СОЖАЛЕНИЮ, реальный Гитлер этого так и не понял. Но это не отнимает у него чисто человеческого и политического масштаба. Вчитаемся в строки, где авторство его личности бесспорно и где она проявляется ярко и выпукло… Откроем «Майн Кампф» и перелистаем без каких-либо комментариев ее страницы… И будем помнить при этом, что эти мысли принадлежат еще не государственному лидеру, а тридцатитрехлетнему начинающему политику, не имеющему реальной власти. * * * «Я убежден, что, как правило, — не говорю о случаях исключительной одаренности, — человек должен начать принимать участие в политической жизни не раньше 30-летнего возраста. В громадном большинстве случаев только к этому именно времени человек вырабатывает себе, так сказать, общую платформу, с точки зрения которой он может определять свое отношение к той или иной политической проблеме. Только после того, как человек выработал себе основы такого миросозерцания и приобрел твердую почву под ногами, он может более или менее прочно занимать позицию в злободневных вопросах. Лишь тогда этот более или менее созревший человек имеет право принимать участие в политическом управлении обществом. В ином случае существует опасность, что человеку придется либо менять свою точку зрения в очень существенных вопросах, либо остаться при старых взглядах тогда, когда разум и убеждение давно уже говорят против них. Чем менее сам он теперь намерен серьезно защищать свои откровения (человек не склонен умереть за то, во что сам перестал верить), тем более настойчивые и в конце бесстыдные требования начинает он предъявлять своим сторонникам. Наконец дело доходит до того, что он теряет последнее качество вождя и становится просто «политиканом», т. е. примыкает к тому сорту людей, единственным принципом которых является беспринципность, сочетаемая с грубой навязчивостью и зачастую развитым до бесстыдства искусством лжи. Ну а если такой все еще продолжает оставаться руководителем целого общества, то вы можете наперед быть уверены, что для него политика обратилась в «героическую» борьбу за возможно более продолжительное обладание местечком. Уже по одному этому каждый человек, обладающий здоровым политическим инстинктом, будет казаться ему личным врагом. В каждом новом движении он видит возможное начало своего собственного конца. В каждом более крупном человеке — угрозу своему личному существованию. Прежде всего парламентаризм — причина того невероятного наплыва самых ничтожных фигур, которыми отличается современная политическая жизнь. Для сборища таких «народных представителей» всегда является большим утешением видеть во главе человека, умственные качества которого стоят на том же уровне, что их собственные. В самом деле, посмотрите на такого политического воришку, как он в поте лица «работает», чтобы кое-как наскрести большинство и получить возможность в любой момент спастись от ответственности. Но чем меньше становится ответственность отдельного руководителя, тем больше будет расти число таких типов, которые не обладая даже минимальнейшими данными, тем не менее чувствуют себя призванными отдать в распоряжение народа свои «бессмертные таланты». Результатом всего этого становится ужасающе быстрая смена лиц на важнейших государственных должностях. Проходят выборы, и господа теперь целых пять лет рады, что они избавились от надоевшей возни с плебсом. Спустя года четыре господами овладевает неукротимая энергия. Как личинка майского жука в определенный момент не может не превратиться в самого жука, так и они покидают подмостки кукольного театра и все, как на крылышках, летят в разные концы страны — опять к «возлюбленному народу». Л так как известно, что глупость человеческая неизмерима, то не приходится удивляться тому, что господа, несмотря ни на что, опять достигают своей цели. Обманутая прессой, ослепленная соблазнами «новой» программы голосующая скотинка — как «буржуазного», так и «пролетарского» происхождения — вновь возвращается в стойла своих господ и опять отдает голоса старым обманщикам. Нет ничего более тягостного, чем наблюдать этот систематически повторяющийся обман масс»… * * * «То, что мы постоянно обозначаем словами «общественное мнение», только в очень небольшой части покоится на результатах собственного опыта и знания. По большей части так называемое «общественное мнение» — результат так называемой «просветительной» работы. Политическое воспитание, которое хорошо обозначается словом пропаганда, падает на прессу. Она в этом случае представляет собою как бы школу для взрослых. Беда лишь в том, что «преподавание» в данном случае находится не в руках государства, а в руках зачастую очень низменных сил. В течение нескольких дней печать ухитряется из какого-нибудь пустяка сделать величайшее государственное дело; и наоборот, в такой же кратчайший срок она умеет прямо как бы выкрасть из памяти массы такие проблемы, которые для массы, казалось бы, имеют важнейшее жизненное значение. Глубочайшие интересы народа и государства требуют недопущения того, чтобы народные массы попадали в руки плохих, невежественных и просто бесчестных «воспитателей». Обязанностью государства было бы взять на себя контроль за этим воспитанием и систематически бороться против злоупотреблений печати. Никакие крики относительно так называемой свободы печати не должны были бы останавливать государство, которое просто обязано обеспечить нации столь необходимую ей здоровую умственную пищу. Здоровое государство должно по-настоящему поставить печать на службу своей нации»… * * * — Ага, — вскричит читатель, — что и требовалось доказать! Вот он — образ мыслей будущего тоталитариста-диктатора. Он против свободной мысли!
