Хорхе Борхес - Новая встреча. Неизданные беседы
На берега Ла-Платы.
И на берега всей Южной Америки; не забудем, что его учеником был Альфонсо Рейес, один из крупнейших писателей Америки. Груссак написал однажды: «Быть знаменитым в Южной Америке — значит остаться неизвестным». И это было в те годы чистой правдой; сейчас уже по-иному, сейчас южноамериканский писатель может стать известным всему миру; но в его эпоху такого нельзя было себе и представить. Груссак, конечно, чувствовал себя обманутым, но он не знал, что ему была уготована другая судьба: быть миссионером французской культуры здесь, в Южной Америке. И нет сомнения в том, что французская культура оказала на нас благотворное воздействие, а затем оказала такое же воздействие и на Испанию; хотя географически Испания находится рядом с Францией, она намного дальше от Франции, чем мы, чем Южная Америка. Во всяком случае, так было прежде. Сейчас в Южной Америке, к сожалению, утрачен интерес к французской культуре. Утверждают, что французский язык сейчас вытеснен английским, но это неверно; французский изучали для того, чтобы наслаждаться самим французским языком, а английский учат не для того, чтобы наслаждаться творениями Де Куинси, или Шекспира, или кого-либо другого; его учат с деловыми целями. А это, согласитесь, не одно и то же. Груссак был, кроме всего прочего, замечательным историком, я хотел бы напомнить сейчас о его биографии Линье[204] — это великолепная книга; и еще хочу вспомнить его эссе, составившие книгу «Интеллектуальное путешествие». Название — не слишком удачное, но сама книга — превосходная, великолепны в ней и очерки по истории Аргентины. Читать эту книгу легко и приятно, а ведь писалась она в ту пору, когда испанский язык был склонен к… все стремились писать в стиле барокко, иначе говоря: пышно и помпезно. А Груссак писал не помпезно, а ясно и точно, и к тому же с иронией.
Вероятно, именно то, что за образец он взял французскую культуру, заставило его отрицать североамериканскую литературу прошлого века?
Наверное, вы правы; иначе его негативное отношение к североамериканской литературе — не объяснить.
Ясно.
У него был культ Шекспира, унаследованный, вероятно, от Гюго; Шекспир для Груссака был величайшим писателем. Я помню его великолепное эссе
«Буре» Шекспира, оно включено в книгу «Литературная критика»; и еще — эссе о Фрэнсисе Бэконе. Его, Груссака, суждения были до чрезвычайности верны и точны. Его книги читаются с огромным удовольствием. Я убедился, что в Аргентине удовольствие от испанской литературы получают только подготовленные читатели, нам надо затратить некоторое усилие, чтобы суметь насладиться испанской литературой; а французская литература не требует никакого усилия; кажется, так же происходит и с итальянской, и с английской. Но на первом месте — французская. А чтение испанской литературы уже требует усилий. Однажды я говорил об этом с Альфонсо Рейесом, и Рейес ответил: причина здесь, вероятно, кроется в том, что когда латиноамериканец читает книгу на французском, он не забывает, что книга написана на другом языке, написана человеком из другого мира; и он ищет различия со своим языком, со своей жизнью. А если он читает испанскую книгу, то, поскольку книга написана на родном для него языке, постоянно встречает несоответствия своей жизни, и эти несоответствия его шокируют, обескураживают. Рейес сказал: когда мы читаем испанскую литературу, мы стараемся осознать, что у нас общее с испанцами и что различное. А если мы ищем только то, что нас отличает, и вдруг обнаруживаем, что на самом деле это нам вовсе не чуждо, это нам понятно, то мы благодарны автору за такую книгу.
В книгу Груссака для своей «Личной библиотеки» кроме «Литературной критики» вы включили «Интеллектуальное путешествие» и «От Ла-Платы до Ниагары»?
Да.
То, что вам больше всего по душе?
Да; у него также есть полемические заметки; но я их исключаю. Эта полемика… да, полемика с Менендесом-и-Пелайо[205] по поводу той книги, что называется «Подложный Дон Кихот». Мне думается, что Груссаку не следовало вступать в полемику; он был прав в том… он установил автора этой книги, а затем выяснилось, что он был не прав, но важно иное, важйо его восприятие «Дон Кихота». Груссак сделал… одним из первых он указал, что наименее важное в «Дон Кихоте» — это стиль; позже Лугонес тоже говорил об этом. Стиль, то есть то, чему обычно и подражают; и что самое важное — герой, этот смешной и в то же время обожаемый герой, Алонсо Кихано. Именно на это обратил внимание Груссак, и это же сделал, к примеру, Унамуно; для него Дон Кихот — герой, с этической точки зрения, уникальный.
Верно; и сейчас я хотел бы напомнить: вы неоднократно говорили о том, что Груссак был гуманитарием, историком, испанистом, критиком, путешественником и, кроме того, просветителем.
Да, конечно же, просветителем. Помимо всего прочего, он оказал влияние на Лугонеса. Хотя впоследствии Лугонес и отрицал это влияние. Мне представляется, что влияние Груссака — это благотворное влияние, оно ощущается еще и поныне. Можно сказать, сейчас влияние Поля Груссака распространяется даже и на тех, кто его не читал.
Ясно.
Он воздействует через своих учеников.
Его влияние — всюду.
Да; так происходит и с наиболее значительными произведениями; каким-то образом они становятся частью нашего всеобщего знания. Мы их знаем, даже если не читали их.
Хотелось бы вспомнить и о том, что ваши судьбы пересеклись в Национальной библиотеке. Слово «пересеклись» — только фигура речи; вы работали там в разное время.
Да, наши с ним судьбы некоторым образом похожи; об этом я однажды написал стихотворение[206]. Но когда я его писал, я еще не знал, что речь должна идти не только о Поле Груссаке и обо мне, но и еще об одном директоре Национальной библиотеки, тоже слепом.
О Хосе Мармоле[207].
Да, о Хосе Мармоле. Я и не догадывался тогда, что образовалась грустная тройственная династия слепых директоров Национальной библиотеки. Но для меня это было во благо, ведь я, наверное, не смог бы сказать в своем стихотворении о трех человеках. Но, говоря о Груссаке и о себе, написать стихотворение смог; а если бы повел речь о троих, то вряд ли сумел бы справиться со своей задачей. По чисто литературным соображениям. Так что для меня оказалось к счастью, что, когда я писал это стихотворение, я не знал о Хосе Мармоле.
Вы не знали о его слепоте?
Да; и, как считают многие, стихотворение «О дарах» — одно из лучших моих стихотворений; в нем говорится, что слепота тоже может быть даром Божьим.
Да…
Я так считал, так, несомненно, считал и Поль Груссак, когда был директором Библиотеки. Можно сказать, что в какие-то минуты я даже был Груссаком, и я должен быть благодарным судьбе за это.
«Укором и слезой не опорочу…»
Да, верно. В какие-то минуты я был Груссаком; я размышлял о том же самом, что и он, меня окружало то же самое, что и его, я наверняка сидел за тем же письменным столом, за которым сидел он. А быть, хотя бы несколько минут, Полем Груссаком — за это уже можно быть благодарным; да, я должен быть благодарен.
А Груссак был Борхесом.
Возможно, но я не знаю, приятно ли это было ему.
Уверен, что да.
Я не знаю, знал ли он хоть что-нибудь обо мне.
существований моего деда он знал, он о нем упоминает. В одной из его книг встречается фамилия Борхес, а затем примечание: «Полковник Франсиско Борхес»[208]. То есть речь, без сомнения, вдет о моем деде. В общем, моя фамилия была известна Груссаку. Он написал «Борхес», и фамилия эта не была для него звуком пустым; возможно, он вспомнил о гибели моего деда в сражении под Ла-Верде[209], когда разгромили Митре[210], это было в 1874 году.
О чем вы уже написали.[211]
Да, но мне кажется, что сейчас я чувствую себя очень далеким от своего деда, а очень близким — и это мне не стоит особого труда — чувствую себя к Полю Груссаку. Груссак для меня — человек гораздо более близкий и живой, чем мой дед.
Может быть, потому, что вы со своим дедом никогда, даже случайно, не встретились бы в Библиотеке?
Признаться, я думал, что меня назначат директором Библиотеки в Ломас-де Самора[212], но кандидатуру мою не утвердили, я потерпел сокрушительное поражение. (Смеется.) Также не стал я директором и одной библиотеки в южном районе. В Монсеррат, я не ошибаюсь?
Ну что же, вы не стали директором библиотеки имени Антонио Ментруита, но зато стали директором Национальной библиотеки.
А та библиотека носит имя Антонио Ментруита?
