Журнал Знамя - Знамя Журнал 6 (2008)
Чуть оправившись, я начал выбираться сквозь пролом в стене за пределы госпиталя и вскоре свел знакомство с продавщицей расположенного неподалеку газетного киоска. Блок был спасен. Накинув поверх бязевой больничной рубашки чью-то гражданскую клетчатую ковбойку, я свободно гулял по городу Ленинску, и в этих прогулках меня всегда сопровождал блоковский томик, который я ни на минуту не выпускал из рук. Я не отваживался оставлять его в палате, потому что хорошо представлял себе его дальнейшую судьбу. Два или три раза натыкался на воинский патруль, но ни разу не был остановлен. Думаю, выручала меня пухлая книжка под мышкой, придававшая студенческий вид. Выручал Блок. На одной из аллей городского парка познакомился с капитанской дочкой - дочкой капитана-ракетчика, приехавшего с семьей служить на полигон из Краснодара. Капитанская дочка подкармливала меня витаминами - то есть фруктами и овощами, а я ее кормил стихами - то есть пищей духовной. Девушка к стихам оказалась равнодушна, избалована, манерна, но привлекательна и очень говорлива. За несколько дней она обрушила на меня поток сведений о городе, добрая треть из которых составляла воинскую тайну. Будь я американским шпионом, я бы вышел из госпиталя, проделав стремительную карьеру от рядового разведчика до капитана.
Несколько лет назад случайно прочел в журнале статью об этом городе. Побывавший в Ленинске корреспондент подробно описывал картину запустения и распада, в который оказался ввергнут один из самых образцовых городов страны. Брошенные выехавшими в Россию хозяевами многоквартирные дома стоят с выбитыми стеклами. Дворы и улицы заросли хламом и мусором, который некому убирать. Лишенные заботливого ухода и полива деревья на улицах и бульварах давно высохли и превратились в сюрреалистические аллеи из сухостоя, вызывающие ощущение оторопи и жути. Читал я эту статью с чувством большого сожаления и, так и не дочитав до конца, отбросил журнал в сторону.
Когда я работал рядовым словорубом в книжной редакции издательства “Правда”, мы как-то приехали в Дубну всей издательской командой по приглашению клуба книголюбов ОИЯИ, над которым наша редакция осуществляла шефство, осыпая физиков дармовыми книгами собственной выделки. Надо сказать, то были очень неплохие по тем временам книги. Наша малоприметная в недрах концерна редакция представляла собой большой книжно-денежный насос, ежегодно приносивший в партийную кассу миллиарды рублей.
В институте нас хорошо приняли, поселили в гостинице, развлекали, водили на главную достопримечательность города - синхрофазотрон, а вечером мы с успехом провели читательскую конференцию, на которой меня как представителя одного модного перестроечного журнала даже отметили аплодисментами. Это был год русского Нобеля (Бродский), центральные журналы захлестывала волна возвращенной литературы и боевой перестроечной публицистики. Эти годы - годы лебединой песни советского линотипа, допотопного, долгоживущего, покрывшего себя, казалось, такой несмываемой, позорной, жирной коркой лжи, что и не отмыть, и не приспособить на доброе, вечное. В типографии издательства “Молодая гвардия”, где я работал прежде, стояла трофейная печатная машина “Ман”, вывезенная по репарации из Германии и исправно выдававшая до семидесяти тысяч оттисков в день. На ней когда-то печатались листовки Гитлера, Геббельса, Сталина - далее везде, со всеми остановками… Рядом с этой вечной немецкой машиной меня одолевали приступы легкого головокружения, как при взгляде в глубокий темный колодец.
И вот теперь я, свободный, как ветер, спустя десятилетие ехал на автобусе по улицам гостеприимной Дубны и глазел по сторонам.
На одноэтажном здании крупная, бросающаяся в глаза вывеска: “Центр диагностики СПИДа”. Дубна и Савелово переживают волну молодежной наркомании и борются с этим бедствием всеми возможными способами. Большая вывеска центра производит диковатое впечатление, но, по-видимому, нужна - лишний раз напомнить едущему мимо молодому человеку об опасности. Прежде уличная наглядная агитация воспевала радости социализма. А теперь - пропагандирует здоровый образ жизни, призывая растерянную молодежь к уму-разуму. Рядом с вывеской торговые киоски, автобусная остановка - в общем, очаг цивилизации, куда на равных вписался и пункт диагностики СПИДа, словно какая-нибудь точка по приему стеклотары. На стене дома надпись: “Атом не солдат, атом работник”, и я в который раз вспоминаю, что я в городе атомщиков.
Автобус набит битком. С трудом выпал у торгового центра, где прежде закупал продукты. Купил хлеба, консервов, макарон, еще кой-какого припасу и, словно придавленная гирей черепаха, с разбухшим рюкзаком на горбу поплелся к паромному причалу.
Лодка моя цела и нетронута. Прогулялся по барже туда-сюда. Заглянул в темную, сырую пещеру бывшего машинного отделения - с ржавым котлом, трубами, вентилем и манометром. Осмотрел лабиринты рыбацких клетушек, сляпанных из листового железа, среди которых можно и заблудиться. Одни двери закрыты на висячие замки, другие - раскрыты настежь. Внутри лежбища с шерстяными одеялами, полки с рядами банок, удочки, приставные столики и стулья - микрокомфорт в клепаном жестяном пенале, где, не говоря уж о хозяине, есть место и для карандаша, и ластика, и железной баночки с мотылем, замечательно рифмующейся с этим большим ржавым пароходом, нареченным именем большого пролетарского писателя, залегшего “на дно” (посаженного на мель) вместе со своими персонажами в отрепьях, сатанеющими от водки и песен, словно сошедшими с подмостков все того же Художественного Общедоступного, - бывшие люди, бывшие мужья и отцы, а теперь - рыбаки…
Зато вокруг - сказочный простор водохранилища, полноводного, полнорыбного (когда-то), берега с березами и соснами, где можно разбивать палатки, разводить костры, долго распутывать снасти и думать о том, как бы вот так же распутать и свою собственную судьбу тоже…
Стрелка Канала им. Москвы
Утром погрузил все в лодку, пересек залив и, обогнув на веслах шлюзовой мол, подошел вплотную к дамбе Иваньковской плотины, к самому ее углу. В том месте, где дамба смыкается с молом, к ней можно приставать, разгружать лодки, переносить их по давно проторенной народной тропе через дамбу и проходящее по ней шоссе и опять садиться на воду - только уже на второе “зеркало” плотины. На нижний бьеф.
Гигантская фигура Ленина, выполненная из розово-серого гранита, все так же приветственно встречала теплоходы, плывущие из столицы по каналу Москва-Волга. Огороженная двумя рядами деревьев, она стояла теперь ко мне спиной.
Однажды темной ночью мне довелось заночевать у подножия этого истукана. Это была не лучшая ночь в моей жизни. Я разбил под вождем свою палатку, забрался с головой в спальник и, попытавшись заснуть, погрузился в сон не сон, явь не явь… Эта каменная громада, нависшая многотонной массой над моим хрупким лагерем, накрыла меня, словно зловещая тень отца актера Смоктуновского в достопамятном фильме, населяя окружающее ночное пространство странными звуками и символами. До меня доносилось какое-то бульканье и свист, мерещились монотонно бубнящие голоса, другие загадочные звуки, производимые, должно быть, зюйд-вестом, с разбегу расшибавшим свой лоб об эту фигуру, богатую затейливыми рельефами и внутренними пустотами. А может, это носились в свободном эфире обрывки первоисточников, когда-то затверженных наизусть согнанными в бараки каналармейцами тридцатых?..
Помнится, во времена моей армейской службы от нас требовали знания первоисточников - у каждого была заветная тетрадь для политзанятий, заполняемая выписками из трудов классиков политической мысли, названия которых каллиграфическим почерком заносились в соцобязательства каждого ракетного солдата и офицера. Этот список обновлялся раз в полгода. Солдату полагалось осваивать что-нибудь немудрящее, простое, как мычание: “Как нам реорганизовать…”, “Апрельские (дембель в мае!) тезисы” и как нам учиться, учиться, чтоб научиться. Офицерам предназначались труды покрупнее. Самые сложные и объемные работы вождя во укрепление своего авторитета брал на себя наш командир - подполковник Макиенко, тихий безвредный выпивоха, пересидевший свое звание и давно махнувший рукой на карьеру. Из года в год он осваивал одну и ту же мудреную работу под названием “Материализм и эмпириокритицизм”. Эти интимные подробности из жизни подразделения я знал доподлинно и в деталях, потому что числился политинформатором дивизиона. Мы забивали головы схоластикой, вместо того чтоб изучать свои ракеты. Я проучился в двух вузах, но такой политмуштровки, как в армии, не встречал уже никогда.
Так что в ту ночь я не выспался. И в следующий раз уже поостерегся разбивать свою палатку вблизи другого постамента, принадлежавшего когда-то другому вождю, лучшему другу физкультурников - на противоположной стороне канала.