Фрида Вигдорова - Кем вы ему приходитесь?
— Куда вы смотрели? Золотые зубы вставляете, а воспитывать не воспитываете?
— Не буду я его воспитывать! Не буду! Мне надоело с ним возиться! Я еще сама жить хочу!
И с громким плачем она оставляет комнату.
— Зачем вы на мать нападаете? — говорит комиссии Игорь. — Она меня воспитывала как надо, это я плохой, а не она. — И, помолчав, добавляет со вздохом: — Ладно, чего там. Буду работать!
— Вот одолжил! — не без юмора говорит председатель комиссии. — Низкий тебе поклон за это. Приходи во вторник к десяти утра, дадим направление на работу. Да смотри, не проспи.
Я хочу знать, чем кончится эта история, и во вторник тоже прихожу в райисполком к десяти утра. Кого я вижу на лестнице? Конечно, Валю. Мы долго стоим и разговариваем.
— Вы не знаете, и никто, никто не знает, он очень хороший. Не курит, не пьет. Он две вещи на свете любит: читать и голубей. Он рос, как беспризорный. Мать его не обижала, но и не касалась. Отчим тоже не обижал. Но и не касался. Он с шести лет к голубям как безумный привязан. Ему только и свет в окошке, что голуби. А по дому он все делает — и полы вымоет, и обед сготовит. И каждого, кто в дом придет, напоит и накормит. Глядите, вот он идет!
Я не сразу привыкаю к тому, что с ним можно разговаривать как с человеком. Я еще помню придурковатую ухмылку, нелепые ответы.
— Зачем вы придуривались? — спрашиваю я. — Что это за причина «лето, хорошая погода»? Легкого хлеба на свете нет, и никому неохота вставать в семь утра.
— Нет, — говорит он. — Есть такие: идут на работу, как на праздник.
— Вот и вы найдите себе такую работу.
— Никак не найду.
— Да разве вы ищете?
— Послушай, — говорит Валя, — собаку можно научить, она будет поводырем у слепого, или поноску станет носить, или воров искать. А голуби? Можно их к делу пристроить?
— Нет, голуби для радости.
И он начинает говорить о голубях.
— Есть голубь дурак дураком: на чужую будку садится. А есть такой, что скорей умрет, а на чужую будку не сядет. Ах какие голуби есть, если бы вы знали!
Мы с Валей слушаем, и нам было бы очень интересно, если бы мы не помнили все время, что эта высокая страсть все-таки выбила человека из жизни и отвратила его от работы, от ученья.
Вскоре после моего возвращения в Москву пришло письмо от Вали Столяровой. Вот оно:
«Привет из Ленинграда. Извините, что долго не писала, хотя обещала написать сразу, как только Игорь устроится. Он устроился на завод, правда, ездить на работу ему очень далеко. Не знаю, что дальше будет, но пока он работает. Мы с ним часто ругаемся, но я хочу только одного, чтобы он не сбился с дороги. Одно только от него и надо, чтобы работал. Если до сентября не разругаемся и дальше будет с ним все хорошо, то в сентябре пойдем в школу — я в десятый, а он в седьмой. Надо закончить школу мне, и ему тоже. До свиданья. С приветом. Валя. Жду от вас хороших советов».
Трудно давать советы! А может, как раз и легко: много накопилось житейской мудрости, лежит на поверхности, знай черпай полной горстью и раздавай желающим. Да только это редко приносит пользу. Каждый сам одолевает свою дорогу, и свой опыт в чужой карман не переложишь. Сбиться с пути Игорю легко. Ясно вижу, как он снова стоит перед комиссией. Его спрашивают:
— Почему ты опять прогулял?
А он, улыбаясь своей нелепой улыбкой недоросля, отвечает:
— А чего? Ездить далеко… Рано вставать…
Увы, никакого труда не стоит представить себе эту картину. Но я помню и другое: серьезное лицо Игоря и его «не скажу», и слова о людях, которые ходят на работу, как на праздник. Я помню Валю, помню, как спокойно и твердо отвечала она на вопросы комиссии, как терпеливо стояла на лестнице, дожидаясь Игоря… Такой человек рядом — большое подспорье. Я не склонна умиляться тем, что Игорь любит голубей. Мне, как и всем, набил оскомину хрестоматийный штамп, из которого следует, что стоит задеть человека за живое, и он немедленно становится тем самым идеальным героем, которого давно ищет советская литература. Но все-таки, что ни говори, а если человек чем-то одержим, если он что-нибудь бескорыстно любит… Нет, что ни говори, это все-таки заручка. Однако со стороны тут ничего не посоветуешь. Ничего не подскажешь. Судьба Игоря в его руках. Пока он был мал, она зависела от семьи, от школы. Немногим одарила его семья. Да и школа, судя по всему, не оставила глубокого следа в его памяти. И сейчас, на пороге совершеннолетия, он сам хозяин своей жизни, кузнец своего счастья или своей беды. Так же, как и Лена Киреева, так же, как Володя Дюков.
Недавно на одной читательской конференции мне пришлось услышать такие слова: «Зачем описывать семейное болото? Кому это интересно, то, что происходит в четырех стенах?»
Заседание комиссии по делам несовершеннолетних беспощадно и отчетливо подтверждает ту простую истину, что эти четыре стены многое определяют. Сколько ни говори об ответственности школы, но первые семь лет тебя растили дома. В этих четырех стенах человек получает свои первые представления о мире, о своем месте в жизни. В этих четырех стенах проходит большая часть твоей жизни. От этого никуда не уйти.
Не будем утешать себя тем, что семьи, прошедшие перед комиссией, — исключение, что это единичные случаи. Сколько бы их ни было — они есть. Пьянство. Развод. Безотцовщина. Если мальчишка сбился с пути, непременно наткнешься на одну из этих причин, а то и на все сразу.
Комиссия по делам несовершеннолетних полна добрых намерений. Она устраивает подростков на работу, старается предостеречь оступившихся, не оставляет и того, кто попал в колонию, и помнит о тех, кто из колонии вернулся. Но заменить семью и постоянный семейный надзор она не может.
Пусть члены комиссии не обидятся на это раздумье вслух. Много «дел» сразу не под силу им разобрать в один присест. Ведь любая жизненная история, над которой комиссии приходится ломать голову, требует напряжения всех душевных и умственных сил. И в конвейер «дел», которые разбирались напоследок, члены комиссии уже не могли вникать по-настоящему.
Кроме того, как бы ни были проницательны члены комиссии, как бы добросовестно ни доложил суть дела представитель милиции или общественности, суть характера и обстоятельств все-таки может остаться не раскрытой. Так, кажется мне, едва не произошло в случае с Игорем Беловым и Валей Столяровой. История эта оказалась гораздо сложнее, нежели привычная схема: тунеядец и подстать ему легкомысленная девушка.
И еще: чаще всего комиссия вступает в борьбу поздновато. Четырнадцатилетний Боря, четырнадцатилетняя Лена, пятнадцатилетний Дюков — это уже твердые орешки. Помочь им сейчас очень трудно, и, боюсь, никакие полезные советы и даже штрафы не изменят облика их семей. О неблагополучии в четырех стенах надо, видимо, узнавать раньше, гораздо раньше…
1962 г.
О понятиях совсем не старомодных
Это было в городе Энске.
Да не подумают, что я хочу заинтересовать читателя таинственным началом. Оно вызвано необходимостью. Здесь пойдет речь о двух молодых людях. Он потащит за собой в жизнь груз поступка, о котором говорят по-разному: «Какая подлость!» — и «Почему подлость? Совершенно правильно поступил!» Она унесет с собой смятение, ощущение беззащитности, страх перед людьми.
Итак: молодой человек, будущий инженер, познакомился с преподавательницей музыки. Он попросил ее послушать, как он играет, и сказать, есть ли у него способности. Она послушала его игру и обещала подготовить к поступлению в музыкальное училище, где сама преподает. Она — назовем ее Ниной Сергеевной — занималась с ним после своего рабочего дня, и вскоре он был принят на вечернее отделение училища.
С самого начала руководство училища, в частности председатель месткома, было несколько взволновано тем, что молодые люди занимались по вечерам. Это было как-то подозрительно. А потом случилось так, что молодой человек — назовем его Олегом Жоховым — один раз не пришел ночевать в общежитие. С этого все и началось. Вокруг ничем не примечательного события пошли толки, сплетни, пересуды. Председатель месткома вызвал Олега раз, другой и допрашивал его с пристрастием. И однажды Олег положил ему на стол письмо. Вот оно, с небольшими сокращениями:
«Весной этого года после непродолжительного знакомства Петрова предложила мне помощь в занятии фортепиано. Мне эта помощь была необходима, так как я хотел поступить в данное музыкальное училище. Я согласился с благодарностью. Занимались мы почти ежедневно. И каждый раз после занятий я провожал ее домой, по ее просьбе, так как она якобы боялась возвращаться одна поздно вечером. Отказать в такой просьбе я не мог, так как занималась она со мною совершенно безвозмездно. Однажды она попросила меня зайти к ней хотя бы на полчаса. Я не знал, какую делаю ошибку, и, конечно, не думал, к чему это приведет. Так или иначе, эти полчаса превратились во всю ночь, первую ночь, когда я не ночевал дома. Заявляю со всей искренностью: как педагога я очень ценил и уважал ее, как к человеку, как к женщине я не испытывал к ней никакого чувства. Чтобы скрыть эту позорную связь и продолжать учиться музыке, я пошел на обман председателя месткома, который высказывал догадки в этой области и предостерегал меня. Однажды она сказала мне, что она от меня отказывается и чтобы я искал другого педагога… Я признаю, что сделал большую ошибку, совершив такой поступок и не сказав об этом раньше. Прошу принять во внимание все сказанное и перевести меня к другому педагогу. Этот случай не убил у меня любви к музыке и веры в лучшие качества человека».
