Сергей Кургинян - Суть времени. Цикл передач. № 01-10
Значит, нет ни идеологии, ни оператора средств массовой информации. Нет референтуры, потому что президент Медведев сначала говорит, что всё, что говорят Меркель, Саркози и Кэмерон — это чушь, и что мы не будем отменять мультикультурализм в отличие от них. А потом говорит, что мы строим российскую нацию с сохранением других идентичностей.
Но в том-то и суть мультикультурализма, что он отрицает то, что в основе, в ядре находится какая-либо нация! Он строит системы без ядра. Мозаику. И она-то [эта модель] и провалилась. И об этом говорят три лидера стран старой Европы. Вроде бы мы шли туда. Но потом мы сначала говорим: «а», а потом «минус а». Почему? Ну, потому что мультикультурализм — это сложное явление (я изучал его просто потому, что меня очень интересовал вице-президент США Альберт Гор, а Альберт Гор очень много молился на мультикультурализм).
Значит, это и нужно, чтобы кто-то рассказал [ему], что такое мультикультурализм, а несколько референтных групп нормально сопровождали — так, чтобы одно высказывание не противоречило другому, чтобы было ясно, куда это направлено. Этого тоже нет. Нет. Социологических данных нет, потому что социологию залил тот же «шоколад» — победные рапорты.
Так что есть?
Репрессивный аппарат? Но мы с вами рассматривали, что это такое на примере Египта.
1) Это верхушка.
2) Это собственно репрессивный аппарат, коль скоро он становится «счётократическим» (то есть вывозит средства в огромном размере на Запад), то он становится подконтролен Западу и может быть «выключен».
3) Это некие «глобики», то есть люди Интернета, «фэйсбуков» и всего остального, которые всегда готовы не за страх, а за совесть поддерживать то, что делают американцы.
4) И это фундаменталисты, которые по особым каналам связываются с теми же американцами.
Когда система выстроена, то этот ущербный фундаментализм плюс «глобики» выходят против верхушки при парализованном репрессивном аппарате. И верхушка, то есть политическая система, летит в тартарары.
Я не знаю, полетит ли она туда завтра или через полгода, но я знаю, что эта суррогатная революция, это обрушение страны — это не настоящая революция. Это не всеобщая политическая забастовка, которая грезилась большевикам или осуществлялась в 1905 году. Это не вооружённое восстание 1917 года. Это не демократический процесс. Это не военное восстание. Это не Фидель Кастро, не национально-освободительная борьба в Китае или Вьетнаме. Это суррогатная, твиттерная, «оранжевая» фигня, которая нужна только для того, чтобы всё рухнуло.
Кто-то надеется на неё? Кто-то хочет к ней подключаться? Кто-то по второму разу хочет сыграть в эту карнавальную штучку и второй раз потом изумиться, что обломки государства падают тебе на голову? Вряд ли, да?
Значит, что в этой ситуации можно делать? Можно надеться на то, что система будет гнить не полгода, а три года. Потому что пять лет она гнить не будет. Это уже ясно. Она может рухнуть, при внешнем воздействии, завтра. Можно надеться на то, что исторический срок, пусть малый, но есть, — и собирать этот «номер 3». Собирать его, обсуждать: как мы ЭТО делаем? Что дальше делать с ЭТИМ? Если есть субъект, то понятно, каков проект. Вокруг чего это собирать, тоже понятно. От чего надо освобождать сознание и психику, понятно.
Меня спросят: «А что делать, если процессы будут развиваться быстро?»
Отвечаю. Вот в этот момент, когда процессы будут развиваться быстро, и всё начнёт заваливаться, и станет ясно, что это крах государства, силы, любящие страну, верные долгу и державности, должны столкнуться с теми силами, которые иноземцы мобилизуют, для того, чтобы страну обрушить. Тогда, а не раньше. «Утром деньги, вечером стулья. Вечером стулья, утром деньги. Но деньги вперёд».
Сначала нужно всячески помогать системе гнить подольше и надеяться даже, что она спасётся от гниения, потому что всё остальное есть авантюра. И при этом формировать субъект «номер 3». А потом, если это всё-таки не удастся сделать, и это всё заваливается (слышат меня? заваливается! всё, его нет), — в этот момент есть только площадь. На этой площади не должны стоять только сторонники окончательной ликвидации России. Не должно быть так.
Вот тут наступает некий момент истины. Тут, а не раньше. Это ключевой политический момент. Это и есть вопрос о том, лить ли надо воду или жечь огонь. Тот, кто делает это раньше [работает на обрушение системы], совершает историософский и политический грех, и рушит всё себе на голову. Это можно сделать только после того, как другие мобилизуют разрушительный потенциал, а система скажет: «Ребята, меня нет, я ушла, до свидания! Я очистила поле».
Ах, очистила?.. Вот тогда давайте посмотрим — силы собирания державы или силы её ликвидации окажутся мощнее в постсоветском обществе. И никакого противоречия между задачей #1 (согласно которой надо строить субъект «номер 3») и задачей #2 (согласно которой надо готовиться к тому, что, может быть, придётся после обрушения, не дай нам его Бог, противостоять окончательному концу страны) нет. Это двуединая задача. Никакого противоречия тут нет. И никакое нетерпение не должно помешать сделать две основные вещи: осмыслить до конца, в чём именно драгоценный клад, который дарован нам в шелухе самых разных вещей, накопленных в советский период, создать мощное смысловое поле и человека, который способен в нём структурироваться в субъект. Организовать этот субъект. И дальше посмотреть на то, что происходит вокруг тебя…
И всему, что происходит вокруг тебя, не мешать надо, не пытаться его как можно быстрее уконтрапупить. Наоборот, помогать. Потому что оно — это дополнительный каркас. Какой-то каркас над тем, что упадёт тебе на голову, и что кончится окончательным уничтожением твоей страны.
Есть люди, которые этого очень хотят. Есть люди, которые рассчитывают на ребячество, на то, что в очередной раз на арену истории выйдут глубоко невзрослые люди. Это не будут буржуа, которые сейчас всячески консервируют существующую ситуацию, которые охранительно говорят, что «всё в шоколаде». Это будут люди совершенно другого типа, мятущиеся, не знающие точно, чего хотят, и, может быть, хотящие чего-нибудь хорошего. И о них очень точно сказал Фромм:
«У молодых людей мы находим такие типы потребления, которые представляют собой не скрытые формы приобретения и обладания, а проявление неподдельной радости от того, что человек поступает так, как ему хочется, не ожидая получить взамен что-либо „прочное и основательное“. Это не буржуа, это, казалось бы, новая молодая надежда. Эти молодые люди совершают дальние путешествия, зачастую испытывая при этом трудности и невзгоды, чтобы послушать музыку, которая им нравится, или своими глазами увидеть те места, где им хочется побывать, или встретиться с теми, кого им хочется повидать. Нас в данном случае не интересует, являются ли цели, которые они преследуют, столь значительными, как это им представляется. Даже если им недостает серьезности, целеустремленности и подготовки, для нас важно, что эти молодые люди осмеливаются быть, и при этом их не интересует, что они могут получить взамен или сохранить у себя. В этом они, казалось бы, гораздо более искренни и многообещающи, чем то поколение, которое хочет только иметь. Они кажутся гораздо более искренними, чем старшее поколение, хотя часто им присуща некоторая наивность в вопросах философии и политики. Они не заняты постоянным наведением глянца на свое „я“ как это старшее поколение, чтобы стать „предметом повышенного спроса“ (как эта буржуазия — С.К.) Они не прячут свое лицо под маской постоянной лжи (как это делают буржуа — С.К.), вольной или невольной; они в отличие от большинства не тратят свою энергию на подавление истины. Нередко они поражают старших своей честностью, ибо старшие втайне восхищаются теми, кто осмеливается смотреть правде в глаза и не лгать (и кто хочет быть — С.К.). Эти молодые люди образуют всевозможные группировки политического и религиозного характера, но, как правило, большинство их не имеют никакой определенной идеологии или доктрины и могут утверждать лишь, что они просто „ищут себя“. И хотя им и не удается найти ни себя (ибо нельзя найти себя, когда ты ищешь только себя — С.К.), ни цели, которая определяет направление жизни и придает ей смысл, тем не менее, они заняты поисками способа быть самими собой, а не обладать и потреблять (потреблять и обладать, и так до смертной доски — С.К.).
Однако — пишет Фромм — этот позитивный элемент картины нуждается в некотором уточнении. Многие из тех же молодых людей, а их число с конца 60-х годов продолжает явно уменьшаться (Фромм писал о хиппи и тем, что за этим последовало — С.К.), так и не поднялись со ступени свободы от (той свободы „глобиков“, которую будут использовать американцы, чтобы перестраивать мир — С.К.) на ступень свободы для (той свободы, а не несвободы, которую должны использовать мы — С.К.); они просто протестовали, не пытаясь даже найти ту цель, к которой нужно двигаться, и желая только освободиться от всякого рода ограничений и зависимостей. Как и у их родителей — буржуа, их лозунгом было „Все новое прекрасно!“ (помните: „Мы ждём перемен!“? — С.К.), и у них развилось почти болезненное отвращение ко всем без разбора традициям, в том числе и к идеям величайших умов человечества. Впав в своего рода наивный нарциссизм, они возомнили, что им по силам самим открыть все то, что имеет какую-либо ценность.»
