Сергей Смирнов - J. R. R. как жертва "национального" перевода (полемические заметки на критическую тему)
Глорфиндел был высок и статен. Его волосы были сияющим золотом, его лицо было прекрасным и юным, бесстрашным и полным радости, его глаза были проницательны и ярки, его голос был подобен музыке; печать мудрости лежала у него на челе, и сила была у него в руках.
Лицо Элронда не знало времени — оно не было старым, оно не было молодым, хотя память множества дел и событий — полных радости и полных печали — оставили на нем свой след. Волосы хозяина дома были темны, как тени сумерек, и серебряный венец охватывал их. В его глазах, серых как безоблачный вечер, был свет, подобный свету звезд.
В своем величии Элронд казался увенчанным множеством зим королем, еще крепким, как испытанный в сражениях воин в самом расцвете своих сил. Он был Повелителем Ривендэлла и самым могущественным среди Эльфов и Людей».
Я специально выбрал отрывок, имеющий не так уж много отличий в переводе, но несущий совершенно разную окраску в повествовании. У Кистяковского — это еще одно сказочное описание внутри сказочного мира. У Толкина — это профессиональная имитация героического эпоса, место из Калевалы или Беовульфа, где описываются герои, их чертоги и пиры.
И тут возникают законные вопросы: следует ли обвинять персонально переводчиков в том, что мы так и не прочитали настоящего Толкина, и только ли Толкина исказили и переиначили при переводе? Ведь не на свои же деньги в советское время Муравьев переводил и издавал родоначальника Фэнтези? Была еще редакция, редколлегия, профком и партком, наконец!
Почему, скажем, Пастернак переводил Шекспира и не переводил Герберта Уэллса? Текст оригинала показался интереснее? Или потому что среда считала одного достойным внимания, а второго — нет?
Думаю, что изначально фантастика и фэнтези (особенно — фэнтези) казались второстепенной литературой, а, значит, серьезные переводчики игнорировали авторов данного жанра. Требования к чистоте и точности переводов были изначально занижены — не редакциями, не издателями учителями литературы будущих переводчиков; и именно поэтому оригиналы большинства известнейших теперь авторов почти никогда не соответствуют переводам, сделавшим этих авторов известными.
Конечно, метод уже подзабытого соцреализма и его преподавание в советских школах сыграли в таком отношении к фэнтези и фантастике немалую роль. Однако, корни подобного отношения к вымыслу в литературе у русских переводчиков находятся на значительно большей исторической глубине.
Не имея возможности в ограниченном пространстве одной статьи подробно развернуть нижеследующую сентенцию, я призываю уважаемого нашего читателя задуматься вот о чем: в русской литературе отсутствует сказочный эпос.
Вернее, отсутствует традиция увязывать в одно целое разрозненные сказания. Более того, у нас существует укоренившееся пристрастие к необработанным литературно (что, почему-то, выдается за истинную старину) сказкам, собранным по заводским окраинам или глухим поселкам. Автору известны лишь два примера литературной обработки сказочного наследия, причем, один — гениальный, а второй — не очень.
Это «Слово о Полку Игореве» неизвестного автора и «Повесть о славных богатырях, златом граде Киеве и великой напасти на землю русскую» Тамары Лихоталь. Вторая из упомянутых книг, будучи попыткой свести в один роман весь героический эпос русских богатырей, оказалась настолько отягощенной присутствием автора, что осталась практически незамеченной, хотя именно с нее, как с корня, могла пойти в рост отечественная фэнтези еще в 1974 году.
И что интересно: никто не сомневается, что все «легенды Древней Греции» — позднейшая литературная обработка, но они включены в обязательное литературное образование русского человека; никто не сомневается, что тексты Старшей и Младшей Эдды, не говоря уже о Беовульфе — поздние переложения и обработки скандинавских сказок, но на их основе строили свои произведения и Толкин, и Желязны, и Голливуд не один десяток раз. И только наша литературная традиция отрицает саму возможность обработки собственных народных сказок и сказаний, превращения их в единый повествовательный слой, в котором отразилось бы наконец-то все то, что ищут русские мыслители — моральная основа, национальная идея, генезис общества и все его идеалы.
Однако, свято место пусто не бывает. И отсутствие собственного эпоса замещается, мягко говоря, вольным переводом эпоса иностранного.
Самый классический пример — господин Волков и его «Волшебник Изумрудного города». Без комментариев. (Автор должен отметить, что он сознательно оставляет вне рассмотрения произведения Андрея Белого, Федора Сологуба, Алексея Ремизова — русского Толкина начала века и прочих авторов «серебряных» и «золотых» дореволюционных годов).
А другой пример — не менее классический, но более печальный — перевод Кистяковского-Муравьева.
Наш сказочный героический эпос внутри нас, мы лишь не написали еще книг о нем, не перевели в буквы те образы и характеры, которые с детства сформированы в нас Кощеями, Ягами и Муромцами. Но в каждой переводной сказке образы эти вылезают из наших авторов — у кого больше, у кого меньше, в зависимости от развитости самосознания, и в формах, соответствующих их личной культуре.
И вместо эпилога. Теперь наступает время русского фэнтези — первые книги уже появились. И как только эта ветвь большой литературы (а другой литературы нет — есть внутри нее маленькие авторы) сформируется, обрастет листьями и плодами, переводная фэнтези найдет своих серьезных переводчиков, а мы, читатели, познакомимся с книгами известных нам авторов именно в том виде, в котором могли бы их прочитать на языке оригинала.
Кстати, Дж. Р. Р. действительно заслуживает честных переводчиков, ничуть не менее талантливых, чем переводчики Фриша, Кортасара, Элиота и Шекспира, и уж тем более заслуживает «академического» перевода в самой этичной по отношению к авторам серии — «Литературные памятники».
