Газета День Литературы - Газета День Литературы # 93 (2004 5)
Да, есть режиссерский нажим в изображении пыток, но это не натурализм, а подлинность правды, достоверность истории, которые не вызывают сомнений ни в сюжете, ни в месте действия, ни в деталях. Замечательно, что сохранен язык героев: латинский и арамейский,— а перевод дан в субтитрах. Это еще более усиливает ВЫСОКИЙ РЕАЛИЗМ фильма-"иконы". Да, теперь в искусстве кино появилась возможность нового жанра — "иконы", где изображение пронизано Божественной энергией, где Лик Спасителя оживает, и в нашем восприятии не теряется сакральность этой ожившей, движущейся иконоподобной картины.
Почти каждый кадр фильма — законченное произведение живописи, в котором продуман и мощно воздействует каждый его компонент: композиция, палитра красок, ясно читаемый авторский замысел. Зрительное впечатление усиливается звуковой партитурой. Искусительный змий приближается к руке Иисуса, как бы ласкается к ней. И следом — беспощадный удар, который наносит Спаситель, поражая змия в голову, тишина искушения взрывается громовым раскатом, в котором прочитывается вся мера Божьей непримиримости ко злу... Вот Иуда лихорадочно подбирает с каменных плит пола рассыпавшиеся сребреники, и мизансцена становится метафорой падения вчерашнего ученика Христа, изменившего Ему, ползающего в ногах властителей синедриона. И позорный конец предателя: качающийся на суку труп — рядом с гниющей падалью. Мотив падения обретает неотразимую образную силу.
Главные гонители Иисуса — вожди иудейского синедриона. Их лица — крупным планом — режиссер неоднократно приближает к зрителю. Это собирательный образ зла, настоящий символ ненависти: жгучая, непримиримая беспощадность в глазах, ожесточение в лицах. Поистине ветхозаветное противостояние Богу — увы, затвердевшее на века и тысячелетия. Нарастающий трагизм фильма и обусловлен прежде всего этой демонической энергией и непреклонностью, с которой еврейские вожди преследуют Иисуса, добиваясь Его смерти. Это они подстрекают послушную им толпу, которая показана — на площади перед дворцом Пилата — как стадо бесов: орущие глотки, озверелые лица, мстительная судорога в жестикуляции. Адским ревом звучит — "Распни его!" Их выбор — омерзительный разбойник Варавва, которого по требованию толпы и освобождает от наказания Пилат. Вечная тема "выбора", железный закон "демократии" — разве можно сосчитать, сколько раз за минувшие два тысячелетия толпа, руководимая очередным "синедрионом", предпочитала гнусных негодяев, изгоняя праведников, отмеченных Божественной благодатью?!
Последовательно христианское миропонимание авторов фильма вызвало злобные нападки на них со стороны современных еврейских организаций. В очередной раз, когда нет объективной аргументации, был пущен в ход нестареющий жупел антисемитизма. Всевластие нынешнего планетарного иудаизма заставило Гибсона пойти на уступки: пришлось купировать отдельные разоблачительные для талмудического иудаизма реплики ("кровь Его на нас и на детях наших" и др.).
Конечно, самая трудная задача стояла перед исполнителем роли Христа (Д.Кэвизел). Сразу возникает вопрос — возможно ли человеку перевоплотиться в Бога? Не обречен ли замысел — изначально — на имитацию, заведомую искусственность образа? Мне представляется, что здесь нет противоречия: Божественное заключено в самой природе творения, человек создан по образу и подобию Создателя. Наконец, разве само явление Христа не свидетельствует о возможности человека вместить в себя Бога? Артист, воплотивший в фильме Гибсона образ Христа, достигает поразительной убедительности. Его Христос как бы зримо излучает свет, любовь, глубокое сострадание людям: слабым, ослепленным, одержимым бесовскими страстями. Добрые всезнающие глаза, мягкая с оттенком скорби улыбка, исполненные спокойного достоинства фигура, пластика. И вместе с тем — стойкость в служении Истине, неколебимая готовность подтвердить ее своим жертвенным подвигом.
Воплощенным олицетворением сострадательности, кровоточащей душевной драмы стало исполнение роли Марии, матери Иисуса (М.Моргенштерн). Постоянно оставаясь вблизи от Сына, она проживает вместе с Ним Его судьбу. И столько горя и боли в ее глазах, столько неизбывной материнской муки в лице, окаймленном строгим черным платом. В фильме тонко прочерчена — взглядами, мимикой, монтажом крупных планов — глубинная, духовная связь Сына и Матери.
И в создании внешнего образа Иисуса и Марии создатели фильма проявили свою приверженность к исторической правде и даже документальности. Образ Марии приближен к изображениям Богородицы, какой она запечатлена рукой первого христианского иконописца евангелиста Луки. А внешние черты образа Иисуса на экране напоминают лик Спасителя, каким он запечатлен на известной туринской плащанице.
Фильм "Страсти Христовы" — произведение эпическое, монументальное, в нем нет буквоедского следования евангельскому повествованию о последних днях земной жизни Христа. На экране поставлены акценты на событиях, в которых с наибольшей силой раскрывается значение и смысл подвига и жертвы Иисуса, достигающих своей кульминации в Распятии и последующем Воскрешении Его. Показывая чудо Воскрешения, режиссер избегает броских эффектов. Быстро опадает белоснежная плащаница, обозначая то, что гроб опустел. Лаконичен и величественен финал фильма: в кадре — очищенный от следов истязаний, просветленный профиль Бога, победившего смерть. И Он делает свой первый — по Воскрешении — шаг. Укрупняя движение, экран придает ему значение монументального символа — это шаг в бессмертие, залог чаемого христианами всеобщего "воскресения мертвых и жизни будущаго века".
Надо понять, что фильм "Страсти Христовы" — не столько произведение искусства, сколько эпохальное событие в движении человечества к Судному дню.
Николай Переяслов ЛИТЕРАТУРА — ДЕЛО НЕ ЛИЧНОЕ
Проработав семь лет в правлении Союза писателей России — сначала в должности консультанта по связям с нашими региональными организациями, а потом рабочим секретарём, — я на своём собственном опыте увидел, как организационная работа подавляет творческую, оставляя для неё всё меньше и меньше сил и времени. Возвращаясь домой из постоянных командировок и мероприятий, только и успеваешь, что сделать беглую запись в дневнике о том, где побывал да с кем повидался, или занести на страницу мелькнувшую по дороге тень стиха, обрывок воспоминания, мысль о прочитанном, — а уж до романов-то руки не доходят катастрофически... Но, может быть, такие вот записи как раз и являются той правдой, которую не выразить ни через какие романы и ни через какие отшлифованные в тиши кабинета художественные образы? Ведь здесь — самое главное, невыдуманное, запавшее в душу…
Вот я и решил, встречая свой 50-летний юбилей, поместить на страницах столь дружелюбного ко мне "Дня литературы" хотя бы небольшую подборку фрагментов из своих дневников и записных книжек, в которых отразились эпизоды моей личной жизни, мысли о литературе, а также моменты жизни всего нашего Союза писателей. Такая вот, с позволения сказать, "секретарская литература".
* * *
Россия — настолько литературоцентричная страна, что даже фамилия царствующей в ней династии являлась производной от одного из основных прозаических жанров — РОМАНовы. Оттого в ней так много всякого надрыва — любви, крови, измен, прощений и других чисто РОМАННЫХ страстей.
Практически весь путь России через историю — это иллюстрация отклонения или приближения русского народа от той Богоустановленной программы его бытия, которая была воплощена святыми Кириллом и Мефодием в созданной ими кириллице.
Если окинуть взглядом всё написанное со времён Нестора-летописца и вплоть до Баяна Ширянова, то станет хорошо видно, что литература — дело отнюдь не личное, ибо в ней отчетливо выражена стенограмма огреховления народа…
* * *
…Посмотрел как-то по телевизору интервью с Александром Солженицыным, в котором он, в частности, сказал, что "Запад не испытал в своей истории того, что испытали мы, а потому не может быть для нас судьёй и учителем", а также, что "Ельцин и Чубайс произвели над Россией чудовищный эксперимент, создав из неё государство, основанное на ограблении большинства меньшинством..." Увы, всё это абсолютно правильно, да только кто же сегодня к его словам прислушивается? Это ведь почти то же самое, как если бы Иуда Искариот после казни Христа взялся разоблачать иерусалимских первосвященников в попрании принципов гуманизма...
