Станислав Никоненко - Михаил Булгаков и Юрий Слезкин
Что же сообщила Чудаковой Татьяна Николаевна?
Как-то в голодное время начала 20-х гг. Татьяна Николаевна напекла пирожков. Неожиданно "пришли Стонов и Слезкин и все съели" (с.182). Чудакова добавляет: "К этим литературным знакомцам мы еще обратимся". Так, с применения слова "знакомцы", начинается оговор Слезкина (хотя приведенные слова легко истолковать и как признание тогдашней близкой дружбы, что удостоверяли и Минцлин и Любовь Евгеньевна в цитировавшихся воспоминаниях). Уж во всяком случае о "зависти" речи быть не могло, поскольку Чудакова позже, говоря о том времени, писала уже цитируемое: "Вся литературная компания Булгакова ("догудковская") признавала старшинство Слезкина, почти каждый был ему обязан" (с.221).
Касаясь литературного кружка тех лет "Зеленая лампа", собиравшегося у Слезкина, Чудакова говорит о чтении там романа Булгакова "Белая гвардия". При этом, нарушая канву рассказа, Чудакова вводит слова, приписываемые Татьяне Николаевне (опять на уровне сплетни): "Слезкин его обнимал, целовал после этого, а потом Михаил узнал, что за спиной он его ругал. Михаил сам мне об этом сказал" (с.22). Еще один оговор. Однако, если сравнить с тем, что сказано у Слезкина в дневнике, откуда у Чудаковой сведения о "Зеленой лампе", то мы увидим: первая, положительная часть фразы из него заимствована, а вторая выдумана (у Т.Н. выужена?). Ей - Чудаковой известно упоминавшееся ранее письмо Слезкина Булгакову от 27 августа 1923 г. Там сказано: "В Чернигове и Крылевце читал лекции о Москве где упоминал о тебе и Катаеве как о самых талантливых из молодежи работающих в "Накануне"... Что твой роман? Я на него очень надеюсь. Если книги наши уже пришли из Берлина - сделай милость, вышли мне по одному экземпляру твоей и моей книги. Тут их прочтут взасос!"
Что делает Чудакова? Чтобы затемнить совершенно очевидный смысл этого письма (и ответа на него Булгакова), автор "Жизнеописания", не воспроизводя его, неоправданно связывает с письмом С. Ауслендера, и вопросам поднимаемым в письме отношения не имеющим. Кроме того, разбивает текст письма Слезкина более чем спорным рассуждением об отношении Булгакова-литератора к быту и вставляет совершенно не относящийся к делу отрывок из письма Б. Пильняка (с.283-286).
Булгаков еще не окончательно закончил написание романа, еще читал его друзьям, а Слезкин уже отправил в "Накануне" сообщение о нем, опубликованное 9 марта 1924 г. Слезкин писал об обсуждении романа и делал вывод: "Мелкие недочеты, отмеченные некоторыми авторами, бледнеют перед несомненными достоинствами этого романа являющегося первой попыткой создания великой эпопеи современности". Чудакова упоминает об этой заметке, но цитируемое место опускает.
В том же марте 1924 г., даря "Дьяволиаду" Булгаков надписал ее: "Милому Юрию в память наших скитаний..." В 1925 г., как только вышла "Девушка с гор", Слезкин, вручая книгу Булгакову, пишет: "Дарю любимому моему герою Михаилу Афанасьевичу Булгакову". Чудакова "забыла", что ей принадлежит публикация этих строк!
И последнее: зачем было Слезкину в дневнике, закрытом от посторонних глаз и по прошествии 10 лет хвалить роман, если он ему не нравился? Вспомним: "Тогда у нас собирался литературный кружок "Зеленая лампа" - организаторами его были я и Ауслендер, вернувшийся из Сибири. Ввел туда я и Булгакова... Вскоре он прочел нам первые главы своего романа "Белая гвардия". Я его от души поздравил и поцеловал - меня увлекла эта вещь, и я радовался за ее автора". А в конце той же записи: "Талант Булгакова неоспорим..." "Завистник литературного успеха" такое вряд ли напишет.
Октябрь 1926 г. В МХАТе после долгих мытарств прошли "Дни Турбиных" Булгакова. "Ему, - пишет Чудакова, - впервые завидуют литературные знакомцы первых московских лет" (с.352). Подчеркнуто мной. Опять "забывчивость". Ведь, если верить словам, которые Чудакова приписывает Татьяне Николаевне, то зависть съедала Слезкина еще в 1923-24 гг. "Знакомцы" - Стонов и Слезкин. В доказательство приводятся два письма Стонова Слезкину от 7 февраля и 8 октября 1926 г. (с.352-353).
Чудакова начинает разбор первого письма, манипулируя словом "еще". "Еще 7 февраля 1926 года..." Но к этому времени никакого успеха не было. Были у Булгакова сплошные переживания и неприятности. (Об этом, в другом месте, у самой Чудаковой, о том же у Яновской). Стонов писал: "В наше время необходим дьявольский закал. Душа должна оставаться в стороне от житейских невзгод... Я лично думаю, что писатель должен быть страшным отшельником - один со своей душой наедине". Стонов считал, что такого "закала" не хватало у Зозули и Булгакова. Во всем этом, по Чудаковой, "сосущее чувство ожидания премьеры во МХАТе пьесы вчерашнего начинающего неудачливого автора единственного недопечатанного романа". Выдумка и "забывчивость". Сама Чудакова ранее много говорила об успехе "недопечатанного романа" (чему иначе завидовать, да еще весьма известному тогда романисту Слезкину?). Как к "Белой гвардии", творчеству и таланту Булгакова относился Слезкин уже выяснено, и тому еще будут дополнительные подтверждения. "Сосущее чувство" нужно Чудаковой для дальнейшего уничижения Слезкина.
Во втором письме Стонов сообщает о том, что пьеса "Дни Турбиных" - "в центре московских событий", но ее разрешили только в Художественном театре, только в Москве, "и то - говорят - скоро снимут... Была, между прочим, на премьере Ек. Ал. Галати. Спектакль ей не нравится - в чтении было лучше". Не пьеса - спектакль. Сам Стонов спектакля не видел, но счел, вероятно, со слов Галати, что не только "пресса ругает... но и публика не хвалит". Слезкин был бы вообще ни при чем, если бы Стонов в конце письма не сослался на разделяемое им мнение Слезкина, которое, как он пишет, состоит в том, что Булгаков "мещанин и по-мещански подошел к событиям". Эти слова, однако, к зависти и творческим успехам Булгакова отношения не имеют. Речь идет, как и в первом письме, о манере поведения, которую отмечали и Слезкин, и Катаев, и Эрлих, которую не могла не отметить Чудакова (с.273), об отсутствии "закала", а также о том, что Слезкин в цитировавшемся отрывке из дневника, подчеркнув талантливость Булгакова, следом назвал "несколько наигранным фрондерством и позой ущемленного в своих воззрениях человека". Чуть дальше он определил это как брюзжание "старой интеллигенции", тогда как прежде "знаменем интеллигенции были Герцен и Чернышевский". Разве нельзя расходиться во взглядах и манере поведения (независимо от того, чьи лучше или хуже, вернее или ошибочней), обсудить это доверительно с другом и соседом по дому (кто этого не делает?) и признавать главное достоинство писателя, - талант, представляющийся неоспоримым?
1927-1928 - годы театральных успехов Булгакова и, как упоминалось, радужных надежд и итогов Слезкина (в 1928 г. у Слезкина вышло собрание сочинений в 8 томах). В 1929 г. оба писателя испытали тяжелые удары. Булгаков назвал этот год - "годом катастрофы". В феврале 1929 г. Сталин объявил всю драматургию Булгакова антисоветской. Запрещен к постановке "Бег", сняты с репертуаров театров "Дни Турбиных". Разносу подвергся роман Слезкина "Предгрозье". Началась травля. Судьба Булгакова изменилась после вмешательства Сталина в 1930 г. При всех еще предстоявших писателю испытаниях у него имелась теперь увлекательная работа в любимом замечательном театре. Одновременно это давало заработок и круг новых знакомых. Второе вмешательство Сталина в 1932 г. воскресило "Дни Турбиных". Спектакль и автор пьесы испытали невиданный успех. Травимый Слезкин, если верить упоминавшимся обвинениям Яновской и Чудаковой, должен был позавидовать особенно тяжело.
Именно тогда Слезкин начал вести дневник. Если не считать его вводную часть, собственно дневник, исключая несколько страниц, начинается с истории возобновления во МХАТе "Дней Турбиных". 21 февраля 1932 г.: "На первом представлении "Дней Турбиных" - аншлаг, очереди у кассы на следующие спектакли. Со всех сторон только и слышно - "какая чудесная пьеса". Некоторые смотрели 4-5 раз". Констатировав успех спектакля, автор дневника объясняет, что его возобновление - результат вмешательства "хозяина" (Сталина). Для зависти повод самый подходящий. Слезкин, однако, вспомнив в связи с возобновлением спектакля о своем знакомстве, дружбе и расхождении с Булгаковым именно тогда пишет: "Талант Булгакова неоспорим". 4 ноября того же 1932 г., узнав о разводе Булгакова с Любовью Евгеньевной и третьей женитьбе, дав характеристику всем трем женам писателя, заключает: "...и в этом сказывается талант, чутье и чувство такта и стиля. Многие даровитые люди гибли, потому что у них не было этого "седьмого" чувства, их любовь не подчинялась требованиям закона развития таланта и его утверждения в жизни". Завистник так не напишет, а вплетет "аморальность".
К сожалению, клевета, как известно, раз запущенная, прилипчива. Ее подхватили издатели "Писем Булгакова". В одном из примечаний (с.93) ни с того, ни с сего, явно с чужих слов, говорится о "нотках зависти" в неоднократно выше упоминавшейся записи в дневнике Слезкина от 21 февраля 1932 г. При этом составители, оценивая отношения Слезкина к Булгакову именно в этом году, опускают приведенное выше начало записи, где говорится об успехе возобновленных "Дней Турбиных"! В комментарии, правда, впервые цитируется то место записи, из которого видно, что расхождению писателей послужили "дела семейные" и "ударивший в нос успех "Белой гвардии". Если во всей записи и звучали какие-то "нотки", то нотки огорчения по поводу того, что появились обстоятельства, отдалившие бесспорно талантливого друга, которого Слезкин поддерживал в творческих начинаниях в трудное время. Примечательно, что ни Яновская, ни Чудакова, с завидным усердием искавшие разногласия писателей, "не заметили" в записи от 21 февраля, относящейся к Булгакову, первых слов, упомянутых выше. "Не заметили", хотя для этого не нужно заглядывать в сам дневник. Эти слова воспроизводятся в моей публикации фрагментов дневника ("Советская Россия", 1987, 29 ноября, с. 3). "Не заметили" они в дневнике и слов из той же записи, говорящих о "семейном" поводе к расхождению писателей. "Не заметили" или не захотели замечать, чтобы не касаться фактов, разрушающих сконструированные образы двух писателей и скроенную "исследовательницами" примитивно-обывательскую (не по собственному ли образцу) модель их отношений?
