А Бондарев - У истоков полифонического романа
Каждый из трех представленных в этой книге авторов шел к полифоническому роману своим путем, приспосабливая к новым задачам подходящие литературные традиции.
Как известно, "Хромой бес" вырос из работы Лесажа над переводом одноименного плутовского романа испанского писателя Луиса Велеса де Гевары (1579-1645). В первых трех главах ("скачках") Асмодей, освобожденный из заточения студентом доном Клеофасом Леандро Пересом Самбульо, выполняет свое обещание позабавить его зрелищем весьма примечательных сцен" происходящих в ночном Мадриде - этом испанском Вавилоне. В дальнейшем, однако, события выстраиваются у Гевары в последовательную цепь авантюр, т.е. возвращаются в традиционное русло монологического романа. Судя по тому, что Лесаж отказывается от перевода и начинает самостоятельно разрабатывать заложенные в экспозиции принципы, его устраивает находка испанского романиста. Он создает циклы зарисовок о заключенных, сумасшедших, уличных прохожих, тенях умерших, литераторах, пленных и др. Эти анекдоты восходят к средневековым фаблио и раннеренессансным новеллам, в которых фабула (событие) преобладала над сюжетом (рассказом). Если новелла живет фабульным интересом, то рассказ - отношением рассказчика к событию. "Для новеллы старинной, итальянской и испанской, - пишет Б.Грифцов, - имеют значение не характеры, а столкновение неожиданных обстоятельств, - и вся изобретательность новеллиста направлена на оригинальность фабулы к неожиданность развязки, участники которой должны быть ловки, удачливы, остроумны. [...] Для послебальзаковского периода характерна лирическая новелла (Тургенев, Мопассан, Чехов, Гамсун), которая читателя чарует тем, что в ней слышен голос автора, что автор вступает в дружескую беседу с читателем"*.
______________
* Грифцов Б. Предисловие // Бальзак О. Новеллы и рассказы: В 2 т., М.; Л.: Academia, 1937. Т. 1. С. XI-XII.
Между раннеренессансной новеллой и рассказом XIX в. располагалось промежуточное явление - тематические сборники типа "Декамерона" Д.Боккаччо, "Кентерберийских рассказов" Д.Чосера, "Гептамерона" М.Наваррской и т.п. Они вводили рассказчиков, которые выступали в то же время и в качестве слушателей, обсуждающих почти каждую услышанную историю. Противоречивые жизненные ситуации взывали к анализу скрытого в них содержания.
Способ организации материала, избранный Лесажем, вбирает богатый опыт эволюции повествовательной прозы от новеллы к рассказу. Если студент Клеофас напоминает героя плутовского романа, невольного свидетеля всех явных и тайных событий, то Асмодей объединяет в одном лице всех рассказчиков новелл, давая всестороннюю оценку разыгрываемых жизнью сцен: "...Я буду рассказывать, что делают все эти люди, которых вы видите, объясню причины их поступков и даже открою их сокровеннейшие мысли". Противоречия между видимостью и сущностью, в которые неизбежно отливались лицемерные формы быта, делают пояснения Асмодея совершенно необходимыми, особенно в свете тех ошибочных суждений, на которые время от времени отваживается Клеофас. Вот он пленен прелестным обликом "молодой стройной девушки, достойной кисти художника". Однако из разъяснений Асмодея следует, что ее талия - "лучшее произведение механики. Грудь и бедра у нее искусственные, и недавно, присутствуя на проповеди, она потеряла в церкви свой фальшивый зад".
Усвоив общий принцип, в соответствии с которым в основе всех поступков лежит корыстный интерес, Клеофас пробует силы в роли интерпретатора: "Я вижу в одном доме хорошенькую женщину, которая сидит за столом с молодым человеком и стариком. И покуда престарелый волокита целует даму, плутовка за его спиной дает целовать руку молодому человеку; он несомненно ее любовник.
- Совсем наоборот, - возражает Хромой, - молодой - ее муж, а старый любовник. Дама расточает ласки старому воздыхателю по расчету и изменяет ему с собственным мужем по любви". Клеофас вновь ошибся, но общий принцип анализа - выявление подлинных мотивов поведения в конце концов усваивается читателем. Этот прием психологического анализа восходит к творчеству французских моралистов XVII в. - Б.Паскалю, Ф.де Ларошфуко, Ж.де Лабрюйеру. У "Максим" Ларошфуко Лесаж заимствует, в частности, выявление эгоистических мотивов, у "Характеров" Лабрюйера - социальное обоснование пороков.
Полифония "Хромого беса" складывается во взаимодействии выявленных мотивов, указывающих на авантюрный, разрушительный по отношению к лицемерной социальности принцип "войны всех против всех" (Дж.Гоббс). Он весело управляет событиями романа, в котором достается умным и глупым, честным и жуликам, дворянам и плебеям. Всех уравнивает причастность быту, зависимость от него, невероятное стечение обстоятельств, любовная страсть, алчность, пороки, чудачества и, наконец, сама смерть, безразличная к субъективным качествам индивида: тени обитателей пышных гробниц прогуливаются рука об руку с призраками, у которых "вместо памятника обыкновенный гроб; неравенства, разделявшего их при жизни, здесь не существует".
В полемике "древних" с "новыми" Лесаж безоговорочно принял сторону "новых". В главе XIV "О споре сочинителя трагедий с сочинителем комедий" он ставит под сомнение правомерность жанровой иерархии, превозносящей трагедию и низводящей комедию до фарса, развлекающего партер плоскими шутками. Во всяком случае, герой Лесажа Асмодей полагает, что комедия и трагедия равноправные жанры, требующие "разного склада ума при равной степени мастерства".
Да и сам Хромой - не античный бог любви, не Купидон древних и даже не персонаж "Ключей Соломоновых", а воплощение социальности, искажающей человеческую природу противоестественными установлениями. Асмодей, заточенный в колбу и вновь обретающий свободу, - аллегория высвобождающихся жизненных сил, сдавленных до бесовства и мстящих официальному обществу. Алчность и гордыня, глупость и честолюбие суетятся под крышами домов, в спальнях, альковах, тюрьмах и больницах, даже во сне, даже в могильных склепах не оставляя человека в покое. Роман Лесажа вырастает в грандиозную полемику с сословным обществом, опутанным сетью условностей, давно превратившихся в маску, за которой гримасничает бесовство, находчивое и предприимчивое, хитрое и наблюдательное, умело достигающее своих целей.
Однако большим миром правят не только честолюбие, жадность и эгоизм. В нем находится место и для верности, дружбы, великодушия, бескорыстия, самопожертвования. Аллегорическому образу эгоистической социальности противопоставляется "прекрасная природа человека", явленная в "Истории любви графа де Бельфлор и Леоноры де Сеспедес", в рассказе о сапожнике Франсильо, для которого труд в радость, а праздность в наказание, о непритязательном философе, счастливо проводящем дни в размышлениях на лугу Буен-Ретиро, во вставной новелле "О силе Дружбы". В последней новелле рок безжалостно настигает благороднейших дона Хуана и дона Мендосу - соперников в любви к донье Теодоре. Сила их дружбы такова, что каждый готов пожертвовать собой во имя друга. Клеофас едва способен поверить в такое благородство. "Согласен, что это черта необыкновенная, - ответил бес, - однако она присуща не только романам: она присуща также и прекрасной природе человека".
Реальная полнота жизни, раскрывающаяся перед человеком нового времени, снимала противоречие между эстетикой и моралью, в котором критики упрекали роман XVIII века. Его будущее вырисовывалось в какой-то иной соотнесенности композиционных элементов.
Новый принцип организации материала был подсказан роману эпистолярным жанром. В XVII в. письма (например, знаменитые письма мадам де Севинье, по праву считающиеся сегодня блестящим образцом эпистолярного стиля) не воспринимались современниками как литературное явление. Не потому ли просветительский роман обращается к "человеческому документу", этому пасынку официальной литературы: "В эпоху разложения какого-нибудь жанра, - писал Ю.Н.Тынянов, - он из центра перемещается на периферию, а на его место из мелочей литературы, из ее задворков и низин вплывает в центр новое явление"*. Таким новым явлением, потеснившим высокие жанры, стал эпистолярный роман XVIII века - стилизация "литературы документа".
______________
* Тынянов Ю.Н. Литературный факт // Поэтика. История литературы. Кино. М., 1977. С. 257-258.
"Персидские письма" Монтескье оказались счастливой находкой, обеспечившей органичное сосуществование в рамках одного произведения разноречивых точек зрения - встречу Запада и Востока.
Монтескье был не первым французским писателем, обратившимся к восточной тематике. Уже в XVII в. известной популярностью пользовались путевые заметки Жана Тевено (1633-1667), Франсуа Бернье (1625-1688), Жана Батиста Тавернье (1605-1689), Жана Шардена (1643-1713) и других европейцев, посетивших восточные страны. Арабские сказки "Тысяча и одна ночь", тома которых выходили с 1704 по 1717 г. в переводе Антуана Галлана, подняли новую волну интереса к Востоку.
