Сергей Родин - Отрекаясь от русского имени. Украинская химера.
Но и это еще не все. «Верховный Совет Украины принял 11 октября 1991 года жестокий указ против инакомыслящих. «Антиукраинская пропаганда» теперь карается тремя, семью или десятью годами лишения свободы».[10] В. Осипов, как бывший политзаключенный, прекрасно знает, что наличие подобного «указа» создает неограниченные возможности развязыванию террора против Русских уже не со стороны безымянных и вечно неуловимых «хулиганов», а на официальном, государственном уровне: упечь за решетку можно по самому мизерному поводу — и даже без такового. Понимает он и то, что эта продуманная на долгосрочную перспективу политика, конечно же, весьма мало подходит под определение «словесной мишуры» и безобидной «риторики». Да и дубинки, кастеты, избиения как-то мало вяжутся с ничего не значащим политическим трепом.
Как же он объясняет это очевидное противоречие?.. А никак. Ибо по уже заведенной традиции всех, пишущих об украинской проблеме, в своих оценках наблюдаемых фактов руководствуется не стремлением выявить объективную истину и реально воспроизвести положение дел в оккупированной «украинцами» Малороссии, но движим каким-то детским страхом как бы ненароком не обидеть играющего в самостийничество «младшего брата», не задеть резким словом его больного самолюбия, не отсечь слишком откровенно его амбициозную и совершенно нелепую претензию на некую исключительность и даже лидерство в Русском мире.
Эта странная боязнь придает авторским выводам налет двусмысленности и неопределенности. Знакомясь с ними, читатель ясно понимает, что сам автор ни в одном из них не уверен до конца. С одной стороны, «мы не считаем украинцев и белорусов другим народом. Мы — три ветви ЕДИНОЙ И НЕДЕЛИМОЙ НАЦИИ (выделено В. Осиповым. — С.Р.). Отличать украинца от великоросса столь же нелепо, как пруссака — от баварца». И еще: «Под русскими… мы понимаем русских, украинцев, белорусов. Это наши недруги выдумали три народа, чтобы нас ослабить и противопоставить»[11]. И далее: «Украинский национализм» есть такая же нелепость, такая же досужая выдумка кабинетных прожектеров, как скажем, «донской национализм», «сибирский» или «поморский»[12]. Отсюда закономерный вывод: те, кто отстаивает тезис о существовании отдельной «украинской нации» или законченные русофобы, или заведомые марионетки какой-либо иностранной державы, муссирующей «украинский вопрос» в целях достижения собственных геополитических выгод: расколоть и стравить между собой Русских, обеспечив таким образом захват и эксплуатацию части их территории. Квазиэтническое сообщество под кодовым названием «украинцы» — незаменимое средство для решения данной задачи, оттого и получает столь мощную поддержку из-за рубежей России, так заботливо пестуется и лелеется ее врагами и недоброжелателями…
Вывод как будто безапелляционный и в оговорках не нуждающийся. Но… автор «Русского поля» в полном противоречии с вышеизложенным тут же начинает рассуждать о «тысячелетней совместной жизни» двух «очень близких этносов» — Русских и «украинцев», которые за столь долгое время «сроднились так, что это вошло в поговорку»[13]. Как видим, снова крутой поворот: В. Осипов при всех оговорках признает, что «украинцы» в качестве самостоятельного этноса все-таки существуют и притом не менее тысячи (!) лет и изначально никакого отношения к Русскому Народу не имели, а вся их Русскость — прямое следствие «совместного проживания», а значит, все той же пресловутой «русификации»… Но ведь это и есть центральный догмат идеологии самостийничества, которым как раз и обосновывается необходимость существования «самостийной и нэзалэжной» и из которого сепаратисты выводят и все остальные свои бредовые идеи: «Русь — Украину», «трехсотлетнее москальское иго», «русско-украинские войны» и сегодняшний боевой клич «Смерть москалям!».
Непостижимо! Как можно игнорировать столь очевидную связь и пытаться совместить несовместимое: признание «украинцев» частью Русской Нации и одновременно — самостоятельным этносом!
Однако В. Осипов не только не замечает этого вопиющего противоречия, но еще и пытается его обосновать совершенно нелепым тезисом о наличии неких «подлинных выразителей украинского начала». Кто же это такие? Мы опять встречаем уже знакомые нам имена, те самые, из списка «неделимого фонда» М. Назарова, который в угоду украинским сепаратистам оптом произвел в «украинцы» всех Русских деятелей, родившихся или хотя бы работавших в Малороссии. Но если М. Максимович и А. Метлинский — «подлинные выразители украинского начала», то что же тогда защищали и выражают С. Петлюра, С. Бандера, В. Черновил и прочие «страдальцы» украинской идеи? И какое место в этом ряду занимают дубинки, кастеты и антирусский террор нынешних самостийников, которые — и В. Осипов не может этого отрицать — тоже ведь «украинцы»?..
У автора «Русского поля» нет ответа на подобные вопросы. Он, впрочем, и сам признает свою беспомощность и неспособность сказать что-либо определенное о побудительных мотивах и источниках, питающих украинство: «В спорах с бандеровцами я всегда проигрывал: я не мог, давая сдачи, поносить украинцев, потому что это означало поносить самого себя, свой собственный народ, ибо всегда воспринимал их как тех же русских»[14].
Сознание того, что «украинцы» и Русские — единый народ, конечно, большое утешение для всякого патриота России, но мало что дает для понимания процессов, происходящих сегодня в Малороссии, и никак не отменяет существования бандеровцев, а они-то как раз являются «украинцами», причем, в отличие от Максимовича и Метлинского, украинцами подлинными или, как сами они выражаются, «щирыми» и при этом свято убеждены: дубинки и кастеты — самое удобное средство для общения с Русскими. Вот эту-то их «национальную особенность» и следовало бы прежде всего разъяснить читателю, а не тешить его иллюзиями о безобидности и несерьезности украинской русофобии.
В. Осипов, правда, делает попытку разгадки феномена украинства, но слишком путанную и беспомощную, чтобы что-либо объяснить. Он, в частности, обращает внимание на Галицию, «500 лет пребывавшей под Польшей и в силу этого приобретшей настолько своеобразные черты, что логично сказать об иной нарождающейся этнической индивидуальности». Уж не «украинцы» ли это? Да нет. В. Осипов признает, что до мировой войны 1914 г. большинство галичан идентифицировали себя именно в качестве Русских и осознание себя таковыми из них вытравили лишь большевики, породив «взамен так называемый «украинский национализм», о котором до революции не помышляли ни народ, ни большая часть интеллигенции»…[15]
Мы снова упираемся в пресловутые «наши дни», достопамятную советскую эпоху и снова нам навязывают совершенно абсурдную мысль о возможности оформления в ее рамках какой-либо «этнической индивидуальности». Загадка происхождения «украинцев» остается неразрешимой. Автору «Русского поля» она явно не под силу, поэтому и населяет он Малороссию наряду с Русскими еще и некими русскоязычными, даже не утруждая себя объяснением, кто же это такие: то ли «украинцы», которые суть те же Русские; то ли «украинцы», которые все-таки не-русские, но по-русски изъясняются; либо вообще люди без роду и племени, не имеющие какой-либо определенной этнической принадлежности (а, может, просто забывшие ее). Причем именно они, а не Русские или «украинцы», как раз и составляют большинство населения «самостийной и нэзалэжной». Вот так! Словно некое заклятие довлеет над Малой Россией, когда даже Русский автор затрудняется определить, представители какой национальности в ней живут, и вынужден использовать странный, неудобоваримый термин «русскоязычные», чтобы это свое незнание скрыть…
* * *
Еще более наглядное представление о том, до какой путаницы, нередко граничащей с полной бессмыслицей, доходит отражение украинской проблематики в сочинениях Русских авторов, в том числе историков, дает книга Г. Вернадского «Россия в средние века», три главы которой посвящены Юго-Западной Руси, той части Русских земель, которые после монгольского нашествия отошли к Литве, а позднее были оккупированы Польшей.
Примечательно то, что сам Г. Вернадский достаточно ясно сознает, насколько взаимосвязана история этой части России с сегодняшней политикой, во-первых, потому что «тесно переплетена с развитием трех государств: Руси, Польши и Литвы», а во-вторых, ее пытаются сделать своей две «новые нации» — «украинцы» и «белорусы». «Вполне естественно, что исследователи всех выше названных народов и государств рассматривали Западную Русь в литовский период, исходя из национального исторического интереса каждого из них. С точки зрения русского историка главным объектом изучения Великого княжества Литовского является не столько собственно история Литвы, сколько положение русских в великом княжестве, их участие в политике государства и влияние на них литовского управления и польских установлений».[16]
