Джордж Паттон - Война, какой я ее знал
6 ноября
Через полутора суток я встречусь с неприятелем, о состоянии сил и боевом настрое которого знаю мало, так что большинство важных решений предстоит, не мешкая, принимать в самые напряженные моменты. Однако я считаю, что чем больше ответственность, возложенная на человека, тем сильнее должен быть его дух. Так что надеюсь, что с Божьей помощью не совершу ошибок. Как мне кажется, всю свою жизнь я шел к такому испытанию. Когда же дело будет сделано, останется позади еще одна ступенька моей [12] судьбы. Если я буду выполнять свой долг как надлежит, все остальное приложится само.
8 ноября
Прошлой ночью я лег в постель в 10.30 не раздеваясь. Мне не спалось; часа в два ночи я вышел на палубу, чтобы полюбоваться далекими огнями Федалы{7} и Касабланки. На море стоял мертвый штиль – ни дуновения ветерка, ни малейшего волнения. Хороший знак – Господь явно на нашей стороне.
Морское сражение с противником началось в восемь, так что денек выдался самый горячий из всех. В 7.15 из Касабланки вышли шесть вражеских эсминцев. Однако дружным ответным огнем наших судов неприятеля удалось обратить в бегство, а два эсминца доблестные американские канониры даже сумели поджечь. «Массачусетс» избрал своей мишенью «Жан Бар» и осыпал его снарядами на протяжении получаса. Вся моя поклажа, включая пистолеты с белыми костяными рукоятками, была погружена в шлюпку, как и багаж других участников операции, и в восемь мы собирались покинуть корабль. Как скоро выяснилось, я очень своевременно послал ординарца принести мое оружие. Как раз в тот момент легкий крейсер и два тяжелых эсминца выступили из Касабланки, чтобы, отрезав нас от берега, обрушить удар на наши транспортные корабли. «Августа» увеличила скорость до двадцати узлов{8} и открыла огонь. Первый же залп из орудий главного калибра отправил наши шлюпки ко всем чертям на дно, так что мы лишились нашего багажа; уцелели только мои пистолеты. В 8.20 вражеские бомбардировщики атаковали транспорты, и «Августа» поспешила им на выручку. Затем нам вновь пришлось померяться силами с французскими судами: никто не хотел уступать, и канонада продолжалась три часа кряду. Когда я находился на главной палубе, упавший совсем близко снаряд окатил меня водой с ног до головы. Позже другой упал еще ближе, но в тот момент я уже находился на мостике – достаточно далеко, чтобы ему удалось искупать меня. Поскольку над морем лежала дымка, противник бил по нам, ориентируясь преимущественно на дым из труб. Наши артиллеристы тоже в долгу не оставались, с остервенением поливая противника огнем. Корабли шли широким зигзагом, выполняя маневр, призванный уменьшить риск попаданий вражеских снарядов. [13]
Адмирал Холл, начальник штаба адмирала Хьюитта, начальник моего штаба полковник Гэй, полковники Джонсон и Флай из штаба подразделения десантных судов Атлантического флота, мои адъютанты Джексон и Стиллер, а также ординарец старшина Микс спустились в шлюпку в 12.42. Когда она отчалила от корабля, матросы, перегибаясь через фальшборт, напутствовали нас радостными возгласами. На берегу мы оказались в 13.20, до нитки мокрые от волн прибоя. Шла вялая перестрелка, но у меня не было патронов, чтобы принять в ней участие.
Хармон взял Сафи еще до рассвета, хотя до нас эта весть дошла не раньше полудня.
Андерсон завладел позициями на обеих реках и в полдень закрепился на возвышенности, а также захватил в плен восьмерых полномочных представителей Германии. О высадке они прослышали только в шесть часов, так что наше появление для них стало, можно считать, полной неожиданностью.
Когда мы еще находились в Вашингтоне, полковник У. X. Уилбер вызвался по прибытии в Африку отправиться в Касабланку, чтобы предъявить противнику требование сдаться. Он высадился с первым эшелоном десанта и, едва рассвело, поспешил в Касабланку с белым флагом. По пути Уилбера несколько раз обстреливали, но французы в городе отнеслись к его полномочиям с должным почтением, хотя требование о сдаче отклонили.
11 ноября
Сегодня я принял решение штурмовать Касабланку силами третьей дивизии и одного танкового батальона. Решение далось мне нелегко, поскольку дела у Траскотта и Хармона шли, как мне казалось, не блестяще; между тем я считал, что нам не следует выпускать из рук инициативу. Тем временем, с намерением обсудить вопросы, касающиеся артиллерийской и воздушной поддержки десанта, на берег сошел адмирал Холл, который привез с собой хорошие вести: Траскотту удалось захватить летное поле в Пор-Лиоте, где теперь находились сорок Р-40{9}. Хармон между тем выступил на Касабланку.
Андерсон намеревался начать штурм на рассвете, но я отдал приказ атаковать только в 7.30, поскольку стремился избежать неразберихи в темноте. В 4.30 утра к нам явился французский офицер, [14] который сообщил о готовности солдат в Рабате прекратить огонь, и в нашем штабе заговорили о том, что надо бы отменить штурм. Я же, несмотря ни на что, не согласился с данным мнением, поскольку хорошо помнил, сколь мало пользы принесло нам преждевременное проявление миролюбия в 1918 г. Я отправил в Касабланку французского офицера с тем, чтобы он передал адмиралу Мишли, командовавшему вооруженными силами противника, что если он не хочет уничтожения своих людей, то должен немедленно отказаться от сопротивления, поскольку я намерен штурмовать город. Однако когда именно я собираюсь атаковать, я не сказал. В 5.30 я послал уведомление адмиралу Хьюитту, предупредив его, что, если в последнюю минуту французы все же надумают сдаться, я радирую: «Прекратить огонь», а в 6.40 неприятель сложил оружие. Еще бы немного, и они опоздали: бомбардировщики уже находились на подлете к целям, а артиллеристы на кораблях наводили орудия на вражеские объекты. Я приказал Андерсону войти в город, находясь в постоянной готовности немедленно атаковать, если кто-нибудь попытается чинить ему препятствия. Никто подобных попыток не предпринял, однако время с 7.30 до 11 в тот день текло для меня, как никогда прежде, медленно.
В 2 часа адмирал Мишли и генерал Ногэ явились для обсуждения условий сдачи. Я начал совещание с того, что выразил восхищение храбростью французов, а закрылось оно тостами, сопровождаемыми выстрелами откупориваемых бутылок шампанского. Я приставил к пленникам почетный караул – незачем бить лежачего.
Через денек-другой мы с Ногэ решили позвонить султану{10}.
Визит главнокомандующего и штаба к генералу Ногэ и султану Марокко
ШТАБ ЗАПАДНОЙ ОПЕРАТИВНОЙ ГРУППЫ ВОЙСК
16 ноября 1942 г.
В 9.45 мы выехали из Касабланки, города, где реалии библейских времен и Голливуда живут бок о бок, и направились к Рабату.
В этих краях сразу за Федалой начинаются такие места, что просто хочется устроить танковое сражение. Отличный полигон – на разбросанных тут и там фермах с каменными домами могла бы закрепиться пехота, обустроив удобные оборонительные рубежи. Правда, если использовать против таких точек 105-миллиметровые гаубицы, долго обороняющимся не продержаться даже там.
Вообще же места эти напоминают побережье Коны, что на Гавайях. То же изумительно голубое море, те же деревья – во всяком [15] случае, очень похожие. Повсюду вдалеке то тут, то там пасутся стада овец и коров. Дать определение породам этих животных я не возьмусь – прежде таких никогда не видывал. Вся дорога и железнодорожные мосты вверены под охрану нерегулярных марокканских частей, которые носят название «гуны» – по крайней мере, так оно звучит на слух. Одеты они все в некое подобие полосатых бело-голубых банных халатов, на головах – тюрбаны, которые, как можно представить, когда-то много лет тому назад были белыми; вооружены гуны длинными старинными ружьями со штыками.
Уже за Федалой мы смогли наглядно убедиться в том, сколь велика мощь нашей морской авиации. Всюду попадались нам разбитые грузовики и бронемашины противника, которых местами оказывалось так много, что они загромождали дорогу. В Рабате генерал Хармон{11} выделил для моей особы эскорт, состоявший из мобильных подразделений разведчиков и даже танков. Я же, так или иначе представляя себе, что явиться с такой свитой в резиденцию Ногэ{12} будет с моей стороны проявлением чванства, отказался от столь помпезного сопровождения.
По прибытии во французскую резиденцию мы удостоились чести быть встреченными батальоном марокканской кавалерии, состоящей из одних офицеров, а также подразделением личной охраны генерал-губернатора. Последние, также марокканцы, были облачены в белую форму с красными портупеями.
Оба подразделения впечатляли своим видом, и у каждого имелся свой собственный военный оркестр, состоявший из французских рожков, барабанов и большой медной тарелки с колокольчиками по краям, которые звенели, переливаясь на разные лады.
Мы осмотрели строй обоих эскортов и дали им высокую оценку, похвалив французских офицеров за великолепную выправку, достойную участников прошлой войны. В действительности я смотрел на них с легкой грустью и сожалением, думая о том, что всего один танк из тех, что я оставил в Рабате, мог бы без труда уничтожить всех этих замерших в почетном салюте превосходно вышколенных стражей.
