Ал. Смирнов - Всемирный следопыт, 1931 № 05
— Пускай зверь и птица гуляют там… Для нас дичи и в тайге хватит…
Изба Егора стояла на самом краю деревни, где поляна, отвоеванная у тайги, упиралась в стену густого ельника. Осенняя слякоть еще не успела вычернить свежеобтесанное дерево: сруб белым пятном выделялся на зеленом фоне. Егор отстроился два года назад, когда сгорела старая изба. Жил одиноко. Отца медведь на охоте сломал, мать умерла от старости, а к женитьбе что-то не тянуло. Поэтому советоваться о задуманном было не с кем. Но не так обстояло дело у Кирилла.
Иван Петрович, отец Кирилла, сухонький старичок с иконописным лицом, жил в доме с палисадником — первый дом в деревне. До революции Иван Петрович занимался торговлишкой, теперь сын промышлял охотой, но жили не в пример прочим попрежнему крепко. Другие едва-едва сводили концы с концами (известно, зверовой промысел год от году падает), зато у Ивана Петровича никогда недостатка ни в чем не было. «Неужели так много торговлей накопил?» — удивлялись охотники. Некоторые спрашивали:
— С чего живешь, Петрович?
— С трудов, ребятушки, с трудов, — неизменно отвечал он.
С трудов?.. Какие такие труды? Не видно их было. Дело однако скоро выяснилось. В деревню что-то повадились тунгусы ходить и все к Ивану Петровичу. Зачем? Просто в гости. Это за двести-то верст? Ну нет, тут пахло чем-то другим. Стали примечать. Так и есть: самогоном Петрович поторговывал. И как хитро: однодеревенцам ни капли, раззвонят еще. Да и что со своего охотника возьмешь? Белку за бутылку, а тунгус не пожалеет и соболя. Хитро, хитро, а только раз чуть было не сорвалось. Нашли зимой охотники недалеко от деревни мертвого тунгуса: возвращаясь от Петровича, парень не вытерпел, выпил весь самогон и замерз. Началось следствие, но предупредил ли кто, или у Петровича был какой особый тайник, однако никаких прямых улик найдено не было: ни самогона ни аппарата. Вывернулся Петрович.
И опять стал снабжать тунгусов зелием, а где его гнал, неизвестно. Впрочем может быть кто и знал, да молчал. Одолжался кое-кто у Петровича то пудом муки, то банкой пороха при нехватке. Ну и покрывали, боясь лишиться «благодетеля». Так и оставалось это тайной.
После того, как Егор пристыдил в лесу Кирилла, тот решил также итти за белками на Черную Гриву. Про Кирилла говорили, что парень он с дурцой, что ни скажи — все ладно, но тут у него хватило ума, чтобы посоветоваться об этом деле с отцом. Узнав о намерении Егора итти в запретное место, старик нахмурился.
— Ах, голодранец паршивый! — выругался он.
У Петровича были свои причины выругать при удобном случае Егора. В деревне поговаривали о каком-то раскулачивании, и первый голос в этих разговорах принадлежал Егору. В чем должна была заключаться новая выдумка коммунистов, пока точно никто не знал (новости в таежную деревню приходили через год) но старик чувствовал себя не очень спокойно.
— Ячейщик окаянный, — еще раз отвел душу Петрович, глядя куда-то мимо сына.
— А как мне, — спросил сын, — итти с Егоркой? Он говорит — сот по пяти на ружье возьмем.
— Очень просто. Место глухое, для зверя привольное… — старик посчитал на потолке доски, пожевал во рту бороду и неуверенно, словно думая о другом, добавил: — Чтож, если не боишься, иди…
Кирилл стал готовиться: два раза прочистил ружье, нарубил на кусочки свинец, на штанину пришил новую заплату. Собирался к чорту на рога, но теперь Кириллке не было страшно. Помимо него с Егоркой на Черную Гриву шли Федорка и Петрован — оба ячейщики, жоховые ребята. Выступать порешили в следующее воскресенье, а в пятницу Петрович растолкал среди ночи сына и сказал:
— Ты вот что, завтра поднимайся пораньше. Пойдешь на лодке в Каменку, мука вся…
Каменка была расположена вниз по Чадобцу, при устье. Туда и обратно — это дней десять.
— А как же Черная Грива? — удивился Кирюшка. — После завтра ребята идут.
— Ну и пусть идут, может шеи себе и сломят, — рассердился вдруг старик.
— Ты же говорил… — начал было тот, но отец оборвал:
— Слушай то, что теперь тебе говорят. «Говорил, говорил…» ничего я тебе не говорил…
— Сот по пяти…
— Дурак, — коротко отрезал старик и, мешая святых угодников с матюками, полез на печку.
Искатели новых троп
С вечера небо хмурилось. По Чадобцу, перебирая прибрежные кусты, тянула низовка, а гуси летели над самым лесом, почти касаясь верхушек белыми крыльями. Опасались дождя, но когда Егор открыл глаза, стекла в окошке пламенели, как раскаленная железка. Из-за леса смеялось проснувшееся солнце.
Пора собираться. До болот было километров пятнадцать, да там пять — при удаче можно одолеть в один день, если не задерживаться с выходам. Впрочем задерживаться было нечего: ружье, бродни, мешок с припасами — все это было давно готово. Собрались быстро. Закинули за плечи мешки, взяли в руки ружья, свистнули собак и, не мешкая, двинулись.
В крутых берегах белым молоком курился Чадобец. Под обрывом, шлепая вальками, девки полоскали белье. Одна из них, зазноба Петрована, звонко крикнула:
— Взяли бы и меня-я-я.
— Без тебя обойдемся, — ответил Петрован.
— Лисицу черную мне на шубу принеси.
— Ладно… Блинов напеки к нашему приходу…
Вступив в лес, нагнали двух охотников с вьючной лошадью. Эти шли на промысел за Аян, к реке Катанге. Опять в сельсовет придут тунгусы: «Вот, — будут жаловаться они, — пришел в нашу тайгу русский Иван со своими собаками и разогнал у нас всех оленей… Не вели, начальник, собакам Ивана наших оленей гонять», так обычно заканчивали лесные люди свои жалобы на русских охотников.
Пока шли вместе. Лесная тропа разматывалась, как нитка из клубка. Путалась в буреломе, боязливо обегала мочежины. Солнце скупо цедило свет через хвою. На взгорьях, у подножий сосен, пушистыми коврами стлались седые мхи. В зарослях ельника призывно пересвистывались рябчики. Добыв трех птиц, охотники разложили на поляне костер и пополдничали. Пройдя еще немного, решили расходиться.
— Ну, ну, ребятки, попытайте Черную Гриву, какая она такая есть, — сказал один из уходивших за Аян, — а то уж очень много болтают всякого…
— Попытаем, — ответил Егор.
— Так, так. Прокладывайте новые тропки, а мы уж за вами…
А когда молодые подались в чащу, вдогонку им посоветовали:
— А вы все-таки не очень, в случае чего… На рожон не лезьте…
— Ладно, не маленькие…
По лесу пошел треск — это ломились через чащу молодые охотники. Время от времени они останавливались и, вынув из-за поясов топоры, делали на стволах затесы, чтобы найти свой след в случае надобности. Одолев залом, пошли бором, а когда он кончился, под ногами захлюпало. Лес приземился, будто испугался нависшей над ним воздушной бездны. Пошла мелкая подлесь. В стороне кого-то облаяли собаки, повидимому лакомившегося брусникой таежного хозяина, но охотники решили не задерживаться случайной охотой. Миновали подлесь, пробились через кустарник, а очутившись на лужайке, остановились. Отсюда они увидели цель своего путешествия.
Лес вдруг кончился. Вправо и влево, насколько хватал глаз, уходила трясина — рыжая, кочковатая, утыканная кое-где сухостойными деревьями. Окна открытой воды смотрели в небо, как незрячие провалившиеся глаза. А посредине, где болото сходилось с небом, темным горбом пучилась Черная Грива. Очертания острова были смутны, ржавая хмара стояла в воздухе; только скалы-уши, как клыки кабана, рисовались в небе четко и резко.
Прикинули, осмотрелись. Справа от леса — поросший низкорослыми соснами язычок, а от него в трясину — кочка за кочкой, будто шел кто по болоту и терял их из кармана. Не там ли ключ к запретному месту? Пошли обходом. Егор по привычке за топор взялся, делать затесы. Взмахнул раз, другой, а на третьем остановился и подозвал к себе товарищей. На дереве, которое он хотел рубануть, ясно выделялся сделанный кем-то затес.
Чуть дальше — другая отметина, потом еще. И так до самого мыска. За мыском — следы. По кочкам, к острову.
— Настоящая тропа, братишки…
— Тропа и есть. Собрались скакуна оседлать, а он уж оседлан…
Остановились. Вонюче задымили собачьими ножками. Смотрели то на болото, то на проложенную через него тропу. В черном тесте следы кожаных чирков отпечатывались ясно. Видны были даже заплаты на пятках. В просветах между сосен беззвучно плавала паутина, а над Черной Гривой сломанным крылом висело белое облако. В глубине трясины звонко трубили невидимые гуси.
— Кто? — Егор вдавил ногой в землю докуренную папиросу и пытливо посмотрел на остров.
— Может Селиван с Никишкой, — отозвался Федорка.
— Сказал! Селиван с Никишкой на Гриву ходили, когда ты еще на пузе полозил.
— Да они назад и не шли, а вот этот шел с острова, — заметил Петрован, показывая на один из следов.
