Михаил Вершовский - В кавычках и без
«Человек ниоткуда», появившись на просторах Канады или Америки (о Европе разговор особый), перестав быть россиянином, никогда не станет канадцем или американцем – при всей неимоверной эластичности этих понятий. Он был и останется маргиналом, обзаведись он даже членством в куче престижных клубов. Его интересы никогда не выйдут за рамки его же банковского счета, его дома, его автомобиля. Существующие и тем более назревающие немалые проблемы каждой из этих стран его касаются постольку, поскольку касаются вышеупомянутой «святой троицы» его системы ценностей. (Более того, он даже возмутится при мысли о том, что есть и «что-то еще». В его представлении тем же ограничена и жизнь «нормальных», скажем, канадцев. Которых на эту тему лучше не спрашивать, потому что еще слишком свеж в их памяти тот день, когда все они со страхом и надеждой следили за мелькающими на телеэкране десятыми и сотыми долями процента, отделявшими их самих и дорогую для них страну от гибельного раскола в ходе референдума об отделении Квебека.) Да и трудно предположить, чтобы человек, которому совершенно «до фени» когда и как загнется его смертельно больная мать, и уж тем более человек, который за этой агонией наблюдает с возбужденно-радостным злорадством – так вот, трудно предположить, чтобы такой человек стал вдруг трогательно заботиться о здоровье тещи, как бы благосклонно та к нему ни относилась.
Ну, а что же в итоге? В итоге… Неутешительный получается итог, господа. Россия, совершенно очевидно, с отъездом «человека ниоткуда» ничего не потеряла. Америка, Канада и Европа, похоже, ничего не приобрели. Но если вычитаемое в первой строчке и слагаемое во второй не претерпели изменений, значит, и вычитался, и прибавлялся, уж не обессудьте – ноль.
PS. Хотелось бы добавить несколько слов во избежание ненужных обид и недоразумений. Если вы, прочитав написанное, пришли к выводу, что вас это никоим образом не касается, к вам не относится и что речь вообще не о вас – значит, так оно и есть, значит, нет оснований ни для обид, ни для гнева. Если же вы увидели и узнали себя, и это вас обидело, оскорбило, возмутило и привело в ярость – заявляю, что вы имеете полное право на все эти эмоции. Именно их я и добивался.
ПАРАДОКСЫ УНАБОМБЕРА
«Независимая Газета», 5 июня 1996
Бомба под здание либерализма
Вот уже два месяца легендарный Унабомбер снова на первых страницах североамериканской прессы. На сей раз – в связи с вроде бы состоявшейся поимкой «преступника номер 1», которым, как уверяет ФБР, оказался отставной гарвардский профессор математики, отшельник и мизантроп Теодор Казинский
Радостную возбужденность прессы трудно не понять. Еще бы – наконец-то пойман индивид, державший в страхе не только университеты и авиакомпании (откуда и его фэбээровский псевдоним), но практически всю Америку, с неприятным удивлением обнаружившую, что всевластное детище Гувера отнюдь не всесильно, коль скоро позволяло безнаказанно водить себя за нос более 17 лет одному единственному человеку.
Но в торжествующих реляциях газет, в потоке анализов и домыслов, в сумасшедшей гонке по откапыванию очередных пикантных подробностей из жизни Теда Казинского как-то оказался вытесненным за рамки этой детективной истории один крайне существенный ее момент. И быстрые, как ртуть, репортеры, и солидные обозреватели, словно сговорившись, старательно уходят от разговора о самой, вероятно, главной «бомбе», подложенной Унабомбером не просто под университетскую кафедру или офис очередной авиакомпании, но под все здание современного «левого» движения, а по сути, под всю систему западного либерализма в современной его ипостаси. Речь идет о документе, подведшем итог многолетним размышлениям Унабомбера – о его «Манифесте»
Этот внушительного объема трактат (в 35 тыс. слов) озаглавленный «Индустриальное общество и его будущее», был одновременно прислан в редакции «Нью-Йорк таймс» и «Вашингтон пост» с требованием напечатать его без малейших купюр. В случае публикации Унабомбер обещал полностью отказаться от насилия в будущем, подводя тем самым черту под 17-летней террористической деятельностью (стоившей, если все взрывы были действительно делом его рук, жизни троим людям и здоровья еще двадцати трем.) В случае же отказа в публикации автор манифеста угрожал отправить очередную бомбу без указания адреса, но «с намерением убить». Три месяца редакции двух этих самых влиятельных американских газет держали совет с ФБР и офисом министра юстиции, после чего решение было принято:печатать. «Манифест» вышел приложением к обеим газетам 19сентября 1995 года.
Публикация документа вызвала в читающей и, главное, пишущей американской публике состояние немалого шока. Надо было как-то реагировать, но мало кто знал, что вообще делать с этим фантом. Предполагалось, что иррациональный тип (а иным и не мог быть человек, с легкостью перечеркивающий жизнь невинных и неведомых ему людей) должен был произвести на свет соответствующее детище, очередной бредовый «революционный» опус в стиле тех, что печатали десятками все прочие экстремисты – от «Красных бригад» до полковника Каддафи. «Манифест» же, как оказалось, был написан человеком, сочетавшим отточенную логику аналитика с глубоким инсайтом социального психолога. И если было относительно легко отмахнуться от внешне основной посылки документа – а ею был не более и не менее как призыв к тотальному и, если нужно, насильственному разрушению нынешнего индустриального общества, – то не так-то просто было опровергнуть сам анализ этого общества и его болезней.
В «Манифесте» отчетливо выделяются два основных, хотя и неравновесных момента. Там, где речь идет об опасностях, поджидающих нас на пути дальнейшего роста индустриализации и технологизации общества (эти два термина употребляются как равнозначные), Унабомбер хотя и точен, но вряд ли оригинален. Самоубийственное пренебрежение природой и ее законами? Кто же спорит. Возрастающая зависимость человека от все новых и новых «игрушек» технологической цивилизации? Верно. Как верно и то, что чем более технологически развита цивилизация, тем катастрофичнее были бы последствия ее внезапного крушения. Трудно спорить и с тем, что на пути технологического прогресса индивидуум постепенно лишается многих своих свобод (уже хотя бы потому, что вынужден одну за другой приносить их в жертву целостности все более сложной системы), что человек во все большей степени становится объектом социальной инженерии, управляемых социальных экспериментов, а как цели их, так и средства могут оказаться не самыми благородными (хотя преподносятся они именно как таковые). Опять-таки верно, что уже сейчас человека на Западе можно взять под абсолютно тотальный контроль системы: ведь в нашем портмоне не просто набор пластиковых карточек – банковских, медицинских,социального страхования, водительских прав и т.д. – но за каждой из них стоит солидный блок информации о ее владельце. А вместе взятые, эти блоки складываются в пугающее своей детальностью досье.
Все это, повторяю верно. Однако большой новизны в этом, конечно, нет. Все эти предупреждения уже звучали с разной степенью тревожности и с весьма различных идеологических позиций.
Однако второй момент трактата (а по сути и по хронологии – первый, ибо именно им открывается"Манифест") куда более неожидан, во всяком случае – по части беспощадности оценок и выводов. Этот раздел называется «Психология современного левого движения» и не оставляет буквально камня на камне от либерализма, имеющего в Америке (и не только) авторитет едва ли не светской религии (деление на «левых» и «правых» автор «Манифеста» проводит, разумеется, по традиционной для Запада схеме).
Унабомбер отмечает в современных «левых», или либералах (он зачастую использует эти слова как синонимы), две основные психологические тенденции: комплекс неполноценности и «сверхсоциальность» (последнее в несколько иных. обстоятельствах можно было бы назвать «тяготением к кодле»). Человек, высоко ценящий индивидуальную свободу и имеющий возможности реализовать себя в круге реальных, жизненных задач (или еще проще – поставленный перед необходимостью решать такие задачи), вряд ли обзаведется упомянутым комплексом. Но западное общество сегодня изобилует и совсем иными типами. Как правило, это люди, не состоявшиеся психологически и мировоззренчески, которым, однако, не нужно сражаться за физически необходимые для их жизни вещи. Унабомбер пишет: «Достаточно пройти тренировочную программу, обзаведясь минимальными техническими навыками, а затем приходить на работу вовремя и прилагать крайне невеликие усилия, чтобы эту работу сохранить. Единственные требования – хотя бы умеренная способность к мышлению и, прежде, всего, послушание. Если человек располагает этими качествами, общество заботится о нем от колыбели до могилы». В такой ситуации не приходится говорить об индивидуальных, автономных целях и усилиях по их достижению, об обретении уверенности в себе, о чувстве самоценности. Тогда-то, пишет автор"Манифеста", на сцену и выходят «скука, деморализация, низкая самооценка, чувство неполноценности, пораженчество, депрессия, тревожность, чувство вины, агрессивность, неутолимый гедонизм, извращенное сексуальное поведение и т.д.». Современные «левые» (либералы) ищут выход из подобной ситуации через активность, которая, не являясь насущной, необходимой, тем не менее позволяет обрести «как бы уверенность всебе», наполнить жизнь индивидуума «как бы ценностями», обрести чувство «как бы самореализации» и прочая, и прочая. То есть, вся их нерастраченная энергия уходит в суррогатную активность. (Естественно, что сам комплекс неполноценности в ходе такой суррогатной активности не исчезает; напротив, он эту активность подпитывает, одновременно окрашивая ее в весьма патологические тона.)
