Сергей Кремлев - Россия и Германия. Вместе или порознь? СССР Сталина и рейх Гитлера
ГЛАВА 0. Форос
21 ИЮНЯ 1941 ГОДА в три часа дня Ева Браун — счастливая и загоревшая — выходила на берег в районе мыса Форос. Отличная спортсменка, она привыкла к холодному мелководью Балтики, и теперь Черное море покорило ее сразу же, как только она впервые вошла в его зеленоватые воды неделю назад. Где-то там, по правую руку, была белокаменная столица русского флота Севастополь. Сегодня утром они видели ее с фюрером лишь с моря, когда лидер «Москва» с ними на борту проходил длинной, глубоко уходящей вглубь берега бухтой. В другую сторону от Фороса начиналась зона ярких, игрушечных с виду курортных поселков. А если поднять голову вверх, то в глаза сразу бросалась белизна старинной церкви Форос. И все здесь было веселым, ослепительно белым под ярким, мирным летним солнцем… Фюрер, одетый в белые рубашку и брюки из тончайшего льна, сидел в шезлонге и улыбаясь смотрел на Еву — эффектную в открытом купальнике. Впрочем, эффектной она была всегда, а вот такой естественной и радостной он видел ее очень редко. Видно было, что и Гитлер расслабился, впервые за долгие годы оказавшись в совершенно непривычном для себя состоянии… Он ощущал себя не изгоем общества, не непризнанным гением архитектуры, не одиноким мечтателем в полутьме фронтового блиндажа, не политическим борцом, всегда готовым лязгнуть зубами как волк-одиночка, и не обожаемым вождем и отцом нации… Сейчас он был просто не очень молодым, но полным сил человеком, вдруг почувствовавшим, что счастье возможно… Фюрер только вчера прилетел сюда самолетом русских ВВС из Москвы после утомительных бесед со Сталиным. Несмотря на привычку к полетам над Германией, полет через Россию ошеломил его. Он оказался событием сам по себе и совершенно не походил на германский, на европейский полет над чересполосицей полей и муравейниками островерхих городков. Серебристый, комфортабельный ПС-84 и два его двигателя были сделаны на русских заводах по американской лицензии Дугласа. Однако американскую конструкцию русские тщательно пересчитали по своим нормам прочности, и она стала немного тяжелее, зато еще надежнее. Русские сумели перевести чужие чертежи на свою технологию, а заодно и все дюймовые размеры — в миллиметры. Об этом перед полетом на неплохом немецком языке рассказывал фюреру красивый русский авиаконструктор с труднопроизносимой фамилией Мясищев. Не хвастливо, однако явно гордясь своей работой, Мясищев заметил:
— Ваш «Фоккер» и японская «Мицубиси» тоже закупили лицензию на этот самолет, но полностью освоить технологию не смогли и всего лишь производят сборку из агрегатов, привезенных из США. Это было удивительно: русский сумел подчеркнуть свое превосходство так, что у Гитлера не возникло чувства раздражения и неприязни. Русский не хотел уязвить и обидеть. Гитлер и рад был бы разозлиться, уйти в привычное высокомерие, но не получалось! В этой странной России все получалось как-то не так. Не так, как в Европе и с европейцами. И фюрер уже начал к этому привыкать. Вот и этот русский… Видно было, что он говорил о надежности самолета не потому, что имел задание продемонстрировать достижения русской авиапромышленности. Он просто хотел, чтобы гость был уверен и не волновался в полете. Гитлер вспомнил, как в ответ произнес небрежно:
— О, герр Мяси…счев! Вы напрасно пытаетесь успокоить меня. Я — старый воздушный волк… Налетал уже сотни часов. Пассажиром, конечно… И удовлетворенно отметил, что русский искренне удивился:
— Сотни часов? — переспросил он и прибавил, — да у нас не всякий авиационный генерал имеет такой налет. Хотя бы пассажиром! Но еще больше удивил Гитлера шеф-пилот его самолета — полковник Голованов. Вначале Гитлер хотел, чтобы и в России он летал со своим личным пилотом, капитаном Гансом Бауром… Однако командующий русскими ВВС генерал Рычагов с двумя Золотыми Звездами на груди, присутствовавший при прощальном разговоре со Сталиным, покачал головой и заявил, что безопасность он гарантирует лишь при советском экипаже. Рычагов — молодой, кряжистый парень, не очень-то владел своими чувствами и смотрел исподлобья. Впрочем, для этого была своя причина. Совсем недавно, в мае, Гитлер отдал приказ чисто в своем стиле. «Роман» с русскими был в самом разгаре, и фюрер искренне колебался — какое продолжение ему надо выбрать. Однако он, как делал уже не раз, рискнул. Майор люфтваффе Отто Кранц поднял свой «Юнкерс-52» с берлинского аэродрома Темпельхоф и, сделав посадку в Польском генерал-губернаторстве, уже с простого полевого аэродрома стартовал оттуда курсом на Москву… Через четыре часа Кранц приземлился там, где ему и приказали фюрер и Геринг — на московском Центральном аэродроме около стадиона «Динамо»… И если бы рядом с ним последние полчаса не летели как привязанные восемь русских истребителей, а представитель германского посольства уже с час не томился в нехорошем ожидании на командно-диспетчерском пункте аэродрома, генералу Рычагову явно не пришлось бы рассматривать фюрера — хотя бы даже и хмуро. Таких «проколов» не прощали ни в одном государстве, а уж тем более в России Сталина. Это понимал Гитлер, понимал и Рычагов, сознававший также, что подобный воздушный вояж мог состояться исключительно с санкции лично фюрера. Так что у молодого русского генерала действительно были причины дуться на него. Тем более, что Кранц, через неделю переданный русскими послу в Москве фон дер Шуленбургу, вернулся в Берлин с сильно попорченной физиономией. Перед тем, как выйти в Москве из самолета, он хлопнул флягу «Мартеля» и спустился на русскую «бетонку» уже сильно навеселе. Затем, строго по инструкции, вначале обратился к окружающим по-свойски и долго «не мог понять», что он не в Берлине. «Легендой-прикрытием полета было виртуозное «воздушное хулиганство»… Мол, крепко подвыпил, решил слетать из Польши в Берлин и потерял ориентировку точно на 180 градусов наоборот. Как потом узнал Кранц от этого самого Рычагова, его «вели» уже от Орши. Вели аккуратно — так, что он обнаружил сопровождение лишь на подступах к Москве, когда его «прижали» вплотную. Рычагов же — от полноты чувств — и съездил Кранцу по морде, сказав при этом:
— А Герингу доложишь, что физию разбил, когда с пьяных глаз о бетонку шваркнулся… Понял? Гитлер и Геринг, слушая Кранца и глядя на его обиженное и заклеенное лицо, не могли удержаться от смеха, а потом Герман отрывисто бросил:
— Ну, Отто, ты должен простить этому русскому. Если бы ты оказался удачливее, его бы уже расстреляли. Кранц получил Рыцарский крест, а фюрер понял, что русские становятся все зубастее и бдительнее, несмотря на обширность «романа». А может быть — как раз именно поэтому… Но и это не раздражало его, а вынуждало к непривычному ходу размышлений. ВЧЕРАШНЯЯ угрюмость Рычагова тоже не раздражала, а скорее забавляла. И Гитлера все более охватывало ощущение близости крупнейшего, решающего поворота в его судьбе. Он уже давно и привычно не отделял себя от судьбы Германии. Значит, к повороту надо было готовиться и Германии? Пакт с русскими, подписанный два года назад в Москве Риббентропом, изменил многое. Фюрер знал, что в Третьем рейхе — еще по наследству от Второго рейха Вилли Первого — осталось немало сторонников концепции Бисмарка. С Россией — не воевать, а уж тем более — не воевать на два фронта. Поэтому пакт далеко не все воспринимали как тактический ход. Были и такие, которые хотели бы его закрепления. Что же выбрать? Все его существо противилось искренней дружбе с Россией. Тем более, с Россией коммунистической. Но чем больше он знакомился с этими русскими в их собственной стране, тем больше понимал, что недочеловеками тут и не пахнет. Но от стандартного европейца русские отличались сильно. Там, в Европе, где бы то ни было — от венского кафе до салона мадам Эрны Ганфштенгль или залов Мюнхенской конференции — театральность поведения окружающих представлялась не только нормальной, но и практически единственно возможной линией поведения для любого, кто занимает хоть сколько-нибудь видное общественное положение. Играли не только звезды театра и кино, не только светские красавицы и совсем уж ослепительные красавицы полусветские. Играли финансисты и политики, играл Муссолини, играли Даладье и Чемберлен… Играли толстый Герман и даже немногословный Борман. А в России он наблюдал за генералами, министрами, странно называвшимися «наркомами», за крупными инженерами, и все они были совершенно лишены какой-либо позы. Все были тем, кем были. Даже те десятки русских попроще, которые попали в сферу его визита. Четкость обслуживания, общение нижестоящих с вышестоящими напоминали лучшие прусские образцы, но в самой этой четкости было не желание угодить, а сознание важности исполняемого дела. Эти люди не пытались изображать фальшивую восторженность. Они были вежливы, но сдержанны. Зато в них — даже в офицерах безопасности — было видно искреннее желание понять: кто же приехал к ним сейчас и ездит по стране? Враг, прикинувшийся другом, или бывший враг, решивший стать если не другом, то партнером? И все чаще внутренние реакции фюрера начинали удивлять его самого. Они становились все более простыми и человеческими. Этот второй за последние восемь месяцев его визит в Москву был неофициальным, как и первый. И он взял с собой лишь небольшой личный штат и техническую группу связи. Это тоже позволяло быть самим собой… Хотя… Гитлер мысленно усмехнулся: как раз тут-то он все менее оставался таким «самим собой», к которому привык и которого хорошо знал. Возможно, этому помогала и мысль о Еве… КОГДА Молотов во время своего очередного приезда в Берлин предложил фюреру этот недельный визит-отпуск, он вначале откровенно, не сдерживаясь, рассмеялся:
