М Николсон - Солженицын на мифотворческом фоне
Здесь, как и на всем протяжении романа, Тюрк фактически обыгрывает ту позицию, которой достигла официальная кампания против Солженицына в 70-е годы. Если ранее советская пресса представляла Солженицына играющим на руку различным врагам СССР, то в 1977 году И.Г. Иванченко и Альберт Беляев уже говорили о полномасштабной
"Операции "Солженицын""[14], в рамках которой писатель выступал как "пойманный за руку платный агент, работавший на враждебные СССР зарубежные идеологические центры ЦРУ"[15].
Задача сделать мысль предельно ясной досталась Николаю Яковлеву. Он писал:
"Но ЦРУ никогда не отличалось стремлением тратить деньги зря. И требует, чтобы их отрабатывали, чем и занят Солженицын".
"В лице Солженицына ЦРУ обрело верного слугу"
и т. д.[16]. Яковлев зашел настолько далеко, что даже исказил цитату из мемуаров американского посла в Москве Джейкоба Бима, чтобы доказать, что американские дипломаты принимали непосредственное участие в редактировании и переписывании трудов Солженицына в 60-70-е годы[17]. В романе Гарри Тюрка эта роль отведена Катрин Лаборд.
Но… Картстайн и Дэдрик совершили роковой просчет. Катрин действительно полюбила Россию, и ей быстро опротивела отвратительная "нерусскость" Ветрова. Правда о Москве постоянно противопоставляется гнилостному и тухлому миру Ветрова и ему подобных людишек, а также бездушному, материалистическому американскому обществу, в котором царят наркотики и порнография и от которого Катрин отреклась навсегда. Москва вокруг Катрин сияет неподдельной благожелательностью. Катрин слышит задорный смех горничных, убирающих номера в гостинице "Москва". Переполненный радостью таксист бросается обнимать Катрин, выйдя из телефонной будки. Он только что узнал о рождении первенца. А еще очаровательные московские бабушки, чудесные виды, незабываемые интернациональные вечеринки под балалайку, — все это в часы, проведенные без Ветрова, дает ей возможность испить из чистого источника задушевности и неподдельного человеколюбия. И все это делает для Катрин обман тем более невыносимым: она должна либо предать Россию, которую полюбила, либо ЦРУ, которое направило ее сюда и которое угрожает не только ей, но и ее другу, порядочному и честному журналисту. В конечном итоге ее совесть берет верх, и она обращается в Союз писателей с разоблачением:
"С середины 60-х годов Ветровым управляли иностранные специалисты в области литературы, которые давали ему консультации по всем новым произведениям, планировали за него каждый его шаг и сочиняли либо тенденциозно редактировали все его публичные заявления".
ЦРУ может иногда сесть в лужу (или забраться не в ту ванну), но если его разозлить, то оно может показать всю свою силу. Друга Катрин отправили в Сайгон, где его и прикончили американские спецназовцы. Сама же Катрин оказалась в ловушке, скомпрометированная и доведенная до депрессии. Однако в более глобальном контексте поражение ЦРУ очевидно. Если в романе Солсбери Соколов, насильно разлученный с любимой родиной, после прилета на Запад заверяет журналистов:
"Я нахожусь за границей своей страны, но мой дух не покинул Россию", —
то Ветрову удается спровоцировать свой арест и изгнание из СССР, чтобы воссоединиться с собственным счетом в швейцарском банке. В России он презираем или игнорируем соотечественниками, с него сорвана маска, и он разоблачен как фашист и русофоб, а на Западе его новая книга "Зеки" (читай — "Архипелаг ГУЛАГ") не производит той сенсации, на которую рассчитывали его хозяева-кукловоды. Ветров отжил свое, и, по циничному предречению Дэдрика, ему суждено провести остаток своих дней в кругу эмигрантов, где-то посредине между Хором донских казаков и Украинским правительством в изгнании.
Далее сюжет развивается еще более зловеще. Сэф Картстайн, разработавший этот и другие планы культурного шпионажа, сходит с ума. Он страдает от галлюцинаций, в которых видит розовых лягушек. Под занавес Катрин принимает галлюциногенный препарат в гостиничном номере в Берлине и сводит счеты с жизнью, выпрыгнув с балкона. В момент падения во весь экран телевизора в ее номере возникает портрет Ветрова, а голос за кадром возносит ему хвалу как
"великому русскому писателю Игнату Исааковичу Ветрову, человеку беспрецедентно честному и цельному".
Невзирая на то, какими именно способами Тюрк собирал материалы для своего романа, вполне понятно их истинное происхождение. Даже если не принимать во внимание расхожие обвинения в сотрудничестве с ЦРУ, легко просматривается солженицынский образ, подсказанный суровыми статьями в "Правде" ("Ответственность писателя", "Недостойная игра"). Они сразу же перепевались на все лады газетами братских республик и друзьями СССР на Западе, были поддержаны гласом народа, доносившимся (если в нем была потребность) изо всех уголков необъятной страны. Слышатся здесь и отголоски презрительных насмешек, карикатур и стишков в журнале "Крокодил" в период изгнания Солженицына.
3
"Фигляр" безукоризненно вписывался в непрекращавшиеся попытки органов и служб безопасности дискредитировать и обезвредить Солженицына в годы после его изгнания с советской земли. За этим последовал целый вал писаний, спланированных в противовес его книгам[18]. Осуществлялось систематическое переписывание его биографии на основе интервью и мемуаров его первой жены и друзей детства, появлявшихся под такими заголовками, как: "Вскоре со временем" или "Кто есть Солженицын?". Заголовки памфлетов гласили: "В круге последнем" и "Архипелаг лжи Солженицына". И наконец, свод поношений писателя представляла собой кульминационная среди антисолженицынских книг в 70-е годы "Спираль измены Солженицына" Томаша Ржезача[19].
Именно здесь стоит вспомнить фамилию, данную Гарри Тюрком своему антигерою. В "Архипелаге ГУЛАГ" (ч. III, гл. 12) Солженицын описывает, как вскоре после ареста его пытались завербовать в качестве стукача. "Ветров" — именно эта фамилия была предложена ему для подписи под отчетами. Это один из ряда эпизодов в "Архипелаге ГУЛАГ", где Солженицын что есть мочи старается привлечь внимание читателя к тому, как его первоначальная самонадеянность сменялась ощущением потерянности и беспомощности: "В тот год я, вероятно, не сумел бы остановиться на этом рубеже Но что-то мне помогало удержаться А тут меня по спецнаряду министерства выдернули на шарашку. Так и обошлось. Ни разу больше мне не пришлось подписаться "Ветров". Но и сегодня я поеживаюсь, встречая эту фамилию". Том "Архипелага ГУЛАГ", содержащий это признание, увидел свет в Париже в 1974 году. В рамках кампании, призванной уменьшить влияние Солженицына на Западе, делались попытки представить эту исповедь как некую предупредительную меру, предпринятую Солженицыным, чтобы защититься и отмести обвинение, будто он когда-либо был стукачом.
В одном из наиболее странных детективных рассказов времен изгнания Солженицына[20] некий Франк Арно (швейцарский криминалист и автор детективов) приезжает в Москву, чтобы собрать материал для работы над своей следующей книгой "Борода сорвана" (мифотворчество, окружающее бороду Солженицына, может быть темой самостоятельного разговора). В ней предстоит разоблачить Солженицына… После встречи со знакомыми Солженицына, г-жой Р. и профессором С., которые предупредили его, что Солженицын, возможно, был на хорошем счету у служб в свою бытность в лагерях, Арно по "чистой случайности" столкнулся в гостинице с подошедшим к нему бывшим зеком, который, "к счастью", умел говорить по-немецки. Этот человек — "К." — сидел с Солженицыным в лагерях под Экибастузом, и потом ему "удалось" получить совершенно секретный документ, изобличавший Солженицына, от юриста, занимавшегося не связанной с этим делом чьей-то реабилитацией. Документ оказался не чем иным, как доносом от 20 января 1952 года, когда в Экибастузе происходили забастовки и волнения, за подписью Ветрова/Солженицына. Арно убедили в том, что люди погибли из-за раздутых отчетов усердного Ветрова, и в конце документа приводилась просьба, обращенная к "куму", защитить его, так как его солагерники что-то заподозрили.
Новый друг Арно не замедлил передать ему этот документ (в холле гостиницы, предназначенной для иностранцев!), чтобы Арно мог отвезти документ домой и опубликовать его в Швейцарии (которая по случайному совпадению была первой из стран, где жил Солженицын после изгнания). Эта история в сравнении с романами о Солженицыне выглядит еще более третьесортной шпионской выдумкой. Вскоре Арно умер, а донос Ветрова, походив по разным издательствам на Западе, был все-таки опубликован в гамбургском журнале[21].
