Вадим Дамье - Атомизация общества и социальная самоорганизация: российский контекст
Более того, поскольку ни один социум не может существовать на основе неограниченной войны «всех против всех», западное общество на протяжении сотен лет формирования капитализма инстинктивно сохранило с докапиталистических времен или выработало механизмы амортизации, не позволяющие ему окончательно рассыпаться. Российское общество менялось столь быстро, что такие механизмы не сохранились или не успели сформироваться, и оно оказалось совершенно беззащитным перед лицом атомизации и распада.
Сопротивление и социальная самоорганизация
Перейдем теперь к явлениям иного рода, которые, напротив, свидетельствуют о сохранении определенного потенциала самоорганизации, латентно сохраняющегося в современном российском социуме. На сегодняшний момент очень трудно однозначно установить, следует ли оценивать его как последние остатки «старого» или же как зародыш какой–то новой социальности. Эти явления слишком изолированы и редки для того, чтобы сделать сейчас какой–либо определенный вывод.
Автору довелось на протяжении последних 17 лет не только участвовать в российских социальных движениях, но и изучать их. Поэтому предлагаемый обзор – отнюдь не исчерпывающий – можно надеяться, отражает наиболее существенные стороны происходящего.
Самоорганизованные протесты и коллективные инициативы в современной России, как я уже отмечал, являются редкостью. Тем не менее, мне удалось довольно близко наблюдать некоторые из них либо подробно беседовать с их участниками[11]. Картина вырисовывается следующая.
1. Рабочий комитет завода «Ростсельмаш» в Ростове–на–Дону, который в 1996 г. попытался организовать профсоюз «Рабочее сопротивление», независимый от официальных бюрократических профсоюзов и политических партий. Активисты стремились установить на своем предприятии рабочий контроль и воспрепятствовать расхищению оборудования администрацией. К концу 1990–х годов активисты движения были уволены с завода, работники которого были деморализованы массовыми сокращениями[12].
2. Выступление рабочих Ясногорского машиностроительного завода, продолжавшееся с конца 1998 г. до середины 1999 г. Борьба шла против невыплаты зарплаты и угрозы закрытия завода. Хотя на ЯМЗ существовал стачком, состоявший из членов официального профсоюза, но переизбранный самими рабочими, выступлением руководило регулярное общее собрание трудящихся – случай почти уникальный в современной России. Завод не работал, но был занят работниками, которые взяли под контроль склад готовой продукции и организовали охрану предприятия.
Ясногорское движение прекрасно высветило как силу самоорганизованных выступлений, так и трудности этой формы борьбы в современной России. Прежде всего, оно осталось изолированным от других категорий трудящихся города, и распространить его не удалось. Завод так и не был пущен под управлением коллектива. Рабочие завода выживали за счет продуктов с огородов, некоторую часть которой приходилось везти на продажу в другие города, что отвлекало силы и время от организации охраны завода и от участия в собраниях. На вопрос, почему бы им не организовать вывоз продукции с огородов сообща, по очереди, рабочие отвечали, что чувствуют себя вместе и заодно только на заводе, на рабочих местах, но не по месту жительства (типичное явление для индустриального общества). В конечном счете, среди участников распространились усталость и апатия, все меньше людей стали ходить на общие собрания, и в конце концов к лету 1999 г. стачкому пришлось пойти на компромисс с администрацией. Правда, зарплату рабочие получили, но общие собрания больше не собираются[13].
3. Забастовки строителей–монтажников МУ–4 «Мосэнергомонтаж» в Москве весной 1999 г. Особенностью выступления можно считать то, что в нем участвовали приезжие работники, живущие в общежитиях и распыленные по различным строительным объектам и участкам. Это делало их борьбу более рискованной, но отчасти и сближало. Основным требованием была выплата зарплаты. Было решено не создавать официальный орган по руководству движением или стачком, чтобы не ставить активистов под удар – это старая, стихийно возрожденная общинная традиция, следующая элементарному здравому смыслу. Все решения принимались общим собранием протестующих. Требования рабочих были частично удовлетворены, половинчатый результат объяснялся трудными условиями борьбы (раскол между рабочими и ИТР, использование администрацией алкоголизма, государственный интерес к строительному делу в Москве). Инициатива исчезла после того, как наиболее активные участники разъехались из Москвы[14].
4. Протест водителей троллейбусов Саранска летом 2001 года с требованием повысить зарплату и своевременно выплачивать ее. Официальный профсоюз был против выступления. Стачкой руководило общее собрание работников, стачком решено было не создавать во избежание репрессий. Выступление закончилось неудачей, так как не было поддержано другим троллейбусным депо, а контакты с водителями автобусов установлены не были. В апреле 2002 г. выступили водители второго депо, но на сей раз они не были поддержаны коллегами. Сказалась и общая атмосфера террора со стороны администрации. В частных разговорах рабочие признавали, что в городе имелись случаи физических расправ и убийств активистов, и никто не хочет становиться слишком «заметным»[15].
5. Забастовки рабочих «Завода имени Фрунзе» в Пензе в 2002 – 2003 гг. Поскольку администрация увольняла активистов, рабочие во время стачек общались с начальством «всем цехом», не избирая стачкома или делегатов. Действующий на заводе профсоюз «Соцпроф» никакой роли в протестах не играет[16].
Подведем некоторые итоги. Прежде всего, обращает на себя внимание то, что самоорганизация рождается из потребностей реальной борьбы за свои права. Она проявляется тогда, когда участники на своем опыте убеждаются, что «передоверить» борьбу некому – ни начальство, ни партии, ни профсоюзы их не защитят. Сама жизнь подчас подводит их к необходимости действовать самостоятельно и коллективно, что в ряде случаев действительно ведет к возрождению социального чувства у людей. Однако самого наличия кризисной ситуации чаще всего недостаточно для самоорганизации.
Второй вывод: элементы самоорганизации можно встретить там, где люди теснее общаются друг с другом и лучше ощущают коллективные интересы, например, на стабильных местах работы или в местах компактного проживания. К сожалению, в перспективе подобную привязку нельзя считать устойчивой. Крупные предприятия «советской» эпохи все чаще закрываются или резко сокращаются в размерах (эффект «деиндустриализации»), а территориальная общность (например, в отдельных микрорайонах или кварталах) удерживается обычно недолго – пока данная конкретная проблема стоит наиболее остро (после ее разрешения или неудачи попыток разрешить ее самоорганизация обычно исчезает). В то же время, аргентинский опыт «народных ассамблей» после 2001 года заставляет предполагать, что стихийное возрождение территориальной самоорганизации в достаточно серьезных масштабах вполне возможно.
Третий вывод: чувство солидарности в современной России, существенно подорванное двумя волнами атомизации общества, сегодня развито сравнительно слабо, даже там, где проявляются элементы самоорганизации. Свидетельством этому служит почти полное отсутствие выступлений солидарности с другими борющимися коллективами и трудности в налаживании связей с другими категориями работников или жителей, страдающих от той же самой проблемы.
Четвертый момент – большая роль, которую играет широко распространенный страх перед репрессиями. Его нельзя объяснять – как это нередко делается – воспоминанием о сталинском терроре, поскольку в период выступлений 1960–х и 1980–х годов эта память была еще более свежей. Не было и экстраординарных по масштабам массовых расправ над протестующими и в пореформенные годы. Разговоры с людьми заставляют предположить, что – помимо случаев индивидуальных преследований активистов – сказывается общая неуверенность в своем положении (в том числе, вследствие экономических трудностей, массовых увольнений, трудностей с поиском работы и т.д.), а также ощущение изолированности в борьбе. Иными словами, чем меньше людей принимают участие в выступлениях, тем больше опасений испытывают их участники. Дефицит солидарности порождает страх.
Характерно, что нередко именно этот страх перед репрессиями выступает в качестве стимула для выработки людьми «базисно–демократических» форм движения, поскольку равенство участников борьбы помогает обеспечить анонимность активистов.
И, наконец, последнее: так или иначе, но выбор исторических возможностей перед современным российским обществом невелик. Дальнейшее сохранение либо даже углубление десолидаризации может привести лишь к подлинной социальной агонии и законченной ситуации «войны всех против всех». Такая перспектива только усугубляет спираль деградации, поскольку те, кто обладают политической и экономической властью, становятся тем более жестокими в своих требованиях к обществу, чем меньше социального сопротивления они встречают. Другая возможность состоит в том, что Мюррей Букчин назвал самоорганизованным «восстановлением общества». Но этот путь, естественно, отнюдь не является автоматическим или запрограммированным следствием кризисной ситуации; он может открыться лишь по мере того, как сами люди научатся отстаивать свои права в борьбе.
